Лит. Институт и притолоки Храма

ЛИТИНСТИТУТ
БРАТСТВО ТУПИКА
   
     Первое, что встретило меня в общежитии писательского вуза, - это грязь и разруха. Испорченными были не только двери, телефоны, водопроводные краны и лифт, но и люди. Это была обшарпанная, прокуренная и бесстыдная общага. И если двери, унитазы и лифт кто-то еще от случая к случаю пытался исправить, то на людей давно уже махнули рукой.
     Этими людьми были мы. Мы постоянно были не в себе, точно искали пятый угол, и лишь немногим удавалось усвоить ту простую истину, что углов-таки должно быть шесть.
     Люди, повторяю, были не в себе - пьяные, тихо-вдохновенные и бестолковые. Они выливали остатки чая с густой заваркой в без того засоренные раковины, забывали закрыть краны и устраивали потопы, спали где попало. У них не было, похоже, забот. Говорили о Библии, о масонах - но не мыслили. У большинства, думаю, была не в порядке психика, и душевные импульсы не координировались мозгом. Возбуждение не рождало идею.
     Только одна комната, 303-я, жила спокойно. В ней собирались под вечер четыре человека: Гена Гутов, Лех Станек, Владимир Алесь и Андрей Лазарчук. Находясь в светлом рассудке и трезвой памяти, они играли мыслями, как мячиком, и наращивали в себе интеллект как атлет мышцу. В запале игры они ничего не щадили, произносили рядом ученые и самые похабные слова, если это нужно было для выражения мысли, издевались над биологически святыми вещами и понятиями, но под конец все становилось на место. Сначала я, допущенная в эту комнату в качестве слушателя, глядела на этих людей с ужасом, то и дело пыталась прерывать казавшуюся мне слишком жестокой игру. НО ПОТОМ ДО МЕНЯ ДОШЛО, ЧТО НЕ НАДО НИЧЕГО ИМ УКАЗЫВАТЬ. ОНИ УМНЕЕ МЕНЯ, ОНИ ЧЕСТНЕЕ МЕНЯ,
- ОНИ БОЛЬШЕ МЕНЯ.
БОЛЬШЕ МЕНЯ.
     Станек и Лазарчук придерживались холодноватой западноевропейской мыслительной традиции, писали в русле научной фантастики весьма строгую и интеллектуально-напряженную прозу. Их печатали в ФРГ и Штатах.
     Творчество Гены Гутова шло корнями из земли, земное, человеческое. Он писал рассказы о людях - больше ничего. Но это "больше ничего" заставляло душу читающего сострадать. Гена писал хорошие рассказы. Кое-какие из них пошли в "Новый мир".
     Алесь был в комнате старший, ему было лет сорок. Я любила смотреть на него. Вот уж кому не грозило напечататься! Его страшный роман "Золотые дни" написан с цинизмом медработника, с черным юмором шизофреника и одновременно - с душой человека. Он был патриотом: был привязан к этой стране, как к позорному столбу. Потомок белорусских евреев, он считал дурным тоном любое упоминание о своем происхождении.
     Когда я решила, что люблю его, то сделала логичный и оправданный ход: написала кое-что для него. Это было не письмо Татьяны к Онегину, а сильнейший сгусток образов, в которых отражался Алесь. Я знала, что мужчины любят читать о себе. Онегину было скучно читать о чужих проблемах, а вот если бы в письме девушки ему открылся остроумный анализ его собственных душевных движений, он был бы притянут к ней величайшим любопытством.
   
     ***
     Ночь прошла в усилиях создать такое своеобразное любовное послание, затем он вошел в мою комнату и с ходу прочел его... Так был мною заслужен первый поцелуй.
     Утром я встала поздно, но все же раньше своей соседки по комнате и многих других студентов, страдавших утренним похмельем. Моя соседка, Лизавета, писала об обществах милосердия, много говорила о добре и судьбах людских и даже сама председательствовала в каком-то таком обществе.
     С тех пор при слове "милосердие" мне всегда вспоминается чуть трезвая Лиза Бокова, тихо и набожно матерящаяся по утрам в поисках железных бигудей.
     "Суди о каждом с лучшей стороны",- сказано раби Гилелем. Лиза Бокова имела, несомненно, хорошую сторону. Она часто ночевала в других комнатах.
     Итак, я встала поздно. И чего же мне захотелось по пробуждении? Мне отнюдь не захотелось сказать молитву, благословить Б-га за то, что Он вернул мне душу. Еще менее занимал меня момент омовения рук.
     Сигарета, с раздражением засунутая в рот, сразу наполнила мою голову гениальными мыслями. Я немедленно решила пойти в комнату 303 и поделиться ими на голодный желудок. Обычно мы занимались этим, стряхивая мерзко пахнущий пепел в еще более мерзкие консервные банки, помешивая в потных стаканах вилкой или кривой ложкой нежно-коричневый чифирь и забрасывая чужие рукописи на столик - качающийся, залитый перекипевшим в кипятильнике чаем и засыпанный чем-то непонятным.
     Я толкнула дверь, для приличия прежде поскребшись по ней ногтем и сунув руки в карманы джинсов. Лазарчук, он же Князь, полулежал на кровати с некоей рукописью в руках. Я склонилась и увидела, что то была повесть моей подруги, Лизы Боковой. Я примостилась у окна, поглубже затянулась сигаретой и стала просматривать те листы, которые Лазарчук уже отложил.
     Вошел Алесь, посмотрел на нас любовным взглядом и сел.
     - Андрей,- сказал он трепетно,- знаешь, я так боюсь завтрашнего экзамена. Мне так хочется получить пятерку. На четверку я не соглашусь. У тебя нет валидола?
     - Должен быть,- отозвался Андрей Лазарчук,- а что мы завтра сдаем?
     - Не знаю,- еще более трепетно сказал Алесь.
     Андрей, заинтересованно:
     - Может быть, мы сдаем русский язык?
     Алесь:
     - Да, вероятно. Мы же русские люди, несмотря на то, что в разных носках.
     Андрей, стыдливо:
     - Мы советские люди.
     Алесь, в темпе марша:
     - Тогда почему бы нам не создать советский язык? Язык - великое дело. Он - средство коммуникации. Отсутствие советского языка - затрудняет построение коммунизма!
     Ура! Пошел треп. Я сижу тихо, младшая в присутствии старших, и лелею надежду, что мне тоже позволят подкинуть реплику. Но пока этого не происходит. В дверях появляется щуплый аристократичный Станек. Он только что умывшись.
     - Ну, что, господа?
     - Да что может быть! Ты вот умылся, а мы с Женечкой еще нет.
     Женечка - это я. Алесь предлагает мне включиться в игру, нежно задевая мое самолюбие и одновременно удовлетворяя его.
     - Все относительно: степень моей умытости превосходит степень твоей застегнутости,- говорю я, скользя, право же, случайным взглядом по черной растительности в распахе его рубашки.
     - В наше время девушки такие, что за словом в лифчик не полезут,- грубит проснувшийся Гена, человек от сохи.
     Входит Лиза Бокова, широкая и добротная, как украинская хата.
     - Андрей, ты меня читаешь? - обращается она к Лазарчуку,- ну, как?
     -Да ты знаешь...- Андрей снимает с себя очки и начинает тягуче, нудно их протирать.- Вообщем, на семинаре поговорим. Нет, вещь нормальная... Просто я еще не дочитал.
     Все тоскливо смотрят на Лизу. Алесь жадно ищет взглядом, к чему бы прицепиться для новой хохмы: так собака выискивает на себе блох. Лиза исчезает за дверью.
     - Что, нам ее на семинаре обсуждать? - догадывается Станек с внезапной головной болью.
     - Будем хвалить,- сладострастно произносит Лазарчук.
     Втроем с Геной они уходят в магазин. Алесь вручает им свою долю денег на продукты и простодушно остается со мной наедине, словно не догадываясь, чем это ему грозит, полулежа на кровати, интенсивно думая и куря.
     - Можно мне броситься к вам на кровать?
     - Только рикошетом. Женечка, неужели тебе меня не жалко? Я старый дурак, зачем я тебе?
     - Видите ли, я догадываюсь о вашей тщательно скрываемой порядочности, поэтому меня к вам очень тянет.
     - Плагиат. (Да, как же я забыла, ведь это - его слова, сказанные прежде мне.)
     - Я вас люблю, Владимир Федорович.
     - Больше, чем мороженое?
     - Больше, чем всю Продовольственную программу нашей страны.
     - Г-споди, и родится же такое...- говорит Алесь. Я подбираюсь к нему поближе. Подкупленный вчерашним письмом, он слабо обороняется, и я наконец-то невозбранно утыкаюсь в его родную плоть, впитываю его посредством самых разных предоставленных мне скупой на сюрпризы жизнью способов.
     Дальнейшее окутано мраком неизвестности. Мои руки стали ватными, отключились и ничего не помнят, губы и глаза также отказываются давать какие-либо показания. Можно лишь предположить, что они действовали согласованно в силу имевшегося у них жизненного опыта.
     В последующие дни события развиваются так:
     Семинар под руководством известного писателя рукоплещет произведению Лизы Боковой. Умные люди - Алесь, Станек и Лазарчук - совершают жертвоприношение своего интеллекта на алтаре так называемой русской мысли. Русская мысль в лице известного, русского же, писателя, торжествует.
     К концу сессии у Алеся делаются женатые глаза, и я его больше не трогаю. Станек и Лазарчук украдкой от Русской мысли мыслят по-своему. В какую сторону мыслят они? Неважно. Важен сам факт тайномыслия наперекор Русской мысли.

     Руководитель семинара, известный писатель, приглашает меня к себе домой. Он заявляет, что давно заподозрил во мне слабость Русской мысли и наличие чего-то инородного. Ощущаю ли я себя гордой русской девушкой? Люблю ли я Русь? "Н-ну, допустим". А отчетливо ли я вижу ту опасность, которая нависла над русской культурой? Готова ли я ополчиться (!) на врагов земли русской, препоясавшись отвагой?
     Пытаясь наглядно изобразить это "препоясывание отвагой", руководитель водружает руки мне на талию и, захлестнутый национальным самосознанием, стискивает меня в объятиях.
     Я вырываюсь и отпрыгиваю к книжным стеллажам, от них - к двери.
     Русская мысль негодует. Мое пребывание в лоне Литературного института становится вопиющей ошибкой.
     Лазарчук, Алесь, Станек - вы уже вряд ли куда-то эмигрируете, а вот я...
     Где-то через год я с оказией вылетаю в Израиль.
   
     Использованная литература
     "Лучший памятник этим людям - страна. Такая, какая она есть. Главная их заслуга - в том, что они умерли. Могло быть хуже."
     (Алесь, "Золотые дни")
     " Мы никогда не пойдем дальше трехдневки. В этом сила народа. Народ способен на все. На мощный рывок. На саморазрушение. На великолепный, безумный скачок в любом направлении. Он непредсказуем. И вот почему суворовская трехдневка есть великий символ единства партии и народа."
     (Станек, "Возвращение стад")
     " Нечего и говорить, что от кооперации, индивидуальной трудовой деятельности, реального хозрасчета, свободных экономических зон и прочих неподконтрольных звеньев останется лишь лагерная пыль. Таким образом, после короткой демократической передышки мы вновь обретем свое утраченное счастье, фашистский тоталитарный режим."
     (Лазарчук, "Полет над Святой Русью")
   
     Не знаю, куда вы эмигрировали или деградировали, ребята, пророки доморощенные - только прошу, не поминайте меня лихом и храните, храните наше братство, грустное братство тупика! Где же мы встретимся, Алесь, Лазарь, Станек? В Нью-Йорке, Париже, Иерусалиме? В Сибири? Какие отели и какие трибуны ожидают нас? Какие мясорубки?
   Взращенные великим Тупиком, поклянемся хранить ему верность.
1990 г.

Осень 1989 года
...с пульсирующими «Скорпионами»  в наушниках, с плейером-кассетником поверх казенного одеяла,  заклеймленного печатью "Лит-Ин-тут М-ва" , (Литературный Институт, Москва) -  снова в общежитии я очутилась, музыка улетная, горло болит, в ногах у меня стоит чайник, я болею и есть хочу. Горчичники засохли на спине.
О, как глубоко! Как болезненно! Я, миры, вечер, общага, каждое слово ранит меня. Что происходит? Моя душа. Неужели это она? Я отключаю плейер. Иду босиком, шатаясь. Надоело, надоело в этой оболочке. Это тело, простуженное и обмотанное тряпками, оголодавшее и жаркое от болезни, вдруг отлетает от меня напрочь.
Душа? Хочу молиться? Налегке, подергиваясь от озноба, с закрытыми глазами перед стеной с портретиком актера (Даля? Стриженова?) я обращаюсь к Б-гу. Возможно Он не ждал меня...возможно я влетела к Нему без очереди , не по правилам, не в общем порядке, но теперь уже нельзя отступать, и я утоляю свой голод торопливо. Но не надо торопиться! Ведь это истинные глубокие - на иврите особенно глубокие - из века в век вечные - слова. Меня уносит в свет и в радость.


Из миров, с различной их материальной плотностью, душа прорвалась в свой родной мир; станьте же выше, притолоки Храма!
Полюби нас Б-же Возлюби нас всей душой всем сердцем всем существом Твоим... и мы дадим дожди Тебе в срок и будем повторять это детям нашим, ложась и вставая , сидя в доме и отправляясь в путь. Тобой мы наполним всю равнинность своей тоски и мысли...
...Я сказала это Ему несколько сбивчиво. В дверях уже разувались соседки по комнате, а я успевала лишь дошептать:
- Так долго, как долго существуют небеса над землей.
...Во дворике Литинститута никогда не чувствовалось того предэкзаменационного волнения, которое обычно обуревает студентов на сессии: почти все абитуриенты были людьми матерыми (по-английски зрелый - mature, и в этом созвучии что-то есть), они вели себя раскованно, вальяжно, да и то сказать - не мальчики и не девочки собрались, люди с профессиями и жизненным опытом, семейные либо разведенные, хлебнувшие мало ли чего за свои тридцать-сорок лет. Мне, повторим, было при поступлении девятнадцать, и я смотрелась среди них легким мотыльком, эльфом порхающим (это сказал какой-то поэт, в качестве комплимента). Проза у меня была еще тоже довольно неустойчивая, писать-то было особо не о чем... но переданная на рассмотрение приемной комиссии повесть "Седьмая тема", по отзывам, удалась - во всяком случае, получила высокую оценку.
"И ночь с Алесем, долгая, шагами по коридору..." Алесь – это фамилия. Приглядываюсь к этому новому своему знакомому, куйбышевскому врачу с заочного отделения прозы, вижу удлинненное темное лицо с мрачно-веселыми глазами, напряженными крыльями перепончатого, утиного носа и довольно тонкими, нехотя мнущими сигарету, губами. Отмечаю снисходительность в вислой осанке большого тела - точно он склоняется к слушателю, дает себя (так уж и быть) понять, приобщает собеседника к своему парадоксальному складу мышления. Многие ищут общения с ним, изливают перед ним душу или проверяют на нем свои в муках рожденные остроты (которые он переправляет и усиливает в десять раз одним легким изменением). Тип лидера, слегка утомленного своей ролью. Добр постольку, поскольку находится естественным образом в центре внимания, не должен этого внимания искать (в то время как безнадежные поиски крох чужого внимания обычно озлобляют человека). Непрерывно продуцирует идеи и снабжает отдел литературной критики серией похвальных или уничижительных оценок в адрес тех или иных сокурсников, эти оценки подхватываются сначала одним-двумя из его товарищей, затем расходятся широкими кругами по воде общественного мнения и активно формируют последнее. В целом от него идет положительная энергия, даже, я бы сказала, целительная, нравственная. Я начинаю страдать и высасывать из пальца наблюдения - заметил ли он меня вообще, выделил ли из массы своих соучеников и коллег по ядреной матушке-прозе?
Оказалось, что выделил. Потому что как-то выпадало нам и на переменах, и в общественном транспорте близко друг в друга вглядываться, и что-то уже проскочило в глазах, приговор какой-то, окончательный и обжалованию не подлежащий. И я осмелела, вообразила, что вот-вот...
Не знаю, в шутку ли, всерьез ли - однажды он охарактеризовал руководителя нашего семинара прозы словами "глубокий человек", и эту его фразу я помню сейчас так, точно вот он, стоит рядом со мной в двойном, гармошкою, автобусе (дорога из института в общежитие, после дня лекций), и, держась за поручни, ничуть не клонится в мою сторону, а мне хочется, мечтается, чтобы он хоть чуть-чуть склонился, воспользовался бы толчками транспортного средства, чтобы оправдать мои мысли и мое предугадывание его - ведь стою-то я так близко, и короткий, вразлет рукав розового платья мог бы так невинно слиться с чернотою его пиджака... Но нет, он отводит черные глаза и снова, в продолжение своих рассуждений, говорит о Шуртакове, представлявшимся ему "глубоким человеком". Я восторженно киваю, принимаю его слова на веру - "да, еще бы", а про себя думаю - это ты глубокий, потому что способен в других увидеть глубину. По себе судишь. Милый, родной, безумно желанный (представляю себе, глядя сбоку, будущее ощущение его смуглой суховато-пергаментной кожи, шершавой щеки, дрожь ресниц, когда я поцелую возле глаза), и как это я успела так страшно, безоглядно привязаться к тебе, и вот теперь, пожалуйста, расставляю тебе силки, жду, пока ты в них свалишься. И мне все равно, о чем с тобой говорить и куда вместе идти, на какие литературные чтения и в какие гости. А ходили мы, конечно, не вдвоем - он был человеком женатым, семейным, никаких, уверена, дурных поступков по отношению к супруге никогда не совершал, не говоря уже об измене, вот и сейчас это была просто какая-то общежицкая компания заочников (он приезжал на сессии из Куйбышева дважды в год), и полуночные разговоры, и выпивон, и дым коромыслом - все, словом, как положено у нашего брата прозаика и поэта. И никто даже ни с кем не спал, и у всех совесть была. Русская, запойная совесть. А тем более он был еврей, а евреи женам своим, как правило, верны. Статистически, во всяком случае. Так что ходили мы с ним иной раз по парку, а иной раз просто по ночным коридорам общаги совершенно невинно. Так, невзначай, незаметно откалывались от общей компании, и я вдруг говорила что-нибудь такое удачное, что даже самой хотелось сразу записать, но записать некуда было, и он как-то нехотя вздрагивал, когда я льнула к нему, пробовала его кожу на вкус молодыми влажно-белыми зубами, и с ужасом говорил только одно слово: "Господи!" С еврейским религиозным ужасом, хотя религиозным не был. И совершенно не прижимал меня к себе, только слегка придерживал за локти, как бы желая отстранить и все же не отстраняя совсем. Поначалу он питал иллюзии насчет того, что ему можно будет со мной общаться, интеллектуально пикироваться и ничего больше не делать. А когда понял, что мы так не сможем, то стал (из соображений нравственности, добавлю со вздохом) убегать. Все дальше и дальше, день за днем. Тогда-то я написала о нем рассказ. Крошечный, вдохновенный, забавный и страстный. Герой рассказа как раз зачем-то зашел в мою комнату, когда рассказ, свеженький, торчал из машинки. Он сел без приглашения, неторопливо его прочитал, наполнился от прочтения, как бы это сказать аккуратнее, непреодолимым влечением и с внешним спокойствием переместился на ту кровать, с которой я, сидя и поджав под себя ноги, все это время выжидающе на него смотрела. Его глаза приблизились. Я решила ждать. Никогда ничто не волновало меня так сильно, как это его легкое, все больше тяжелевшее и, казалось, уже издавна знакомое дыхание, коснувшееся моих раскрытых губ. Голова моя поддалась движению его горячей руки, поцелуй был начат в спокойной и властной тональности, бесстрашно, сухо, длительно - и тут дверь стукнула, вошла моя соседка по комнате. Мы отшатнулись и замерли, как два мраморных сфинкса.

…После того поцелуя он хотел продолжить завоевание на следующий день, уже нейтрализовал мою соседку даровым билетиком в театр, но я по некоторым причинам не могла доставить ему предполагаемого удовольствия, и только где-то дней через пять мы все-таки сошлись у него в комнате, с супружеским спокойствием и доверием, абсолютно, безоговорочно отдались друг другу, и на этом кончилась его жизнь, и на этом кончилась моя жизнь, и больше мне нечего об этом сказать. Нас накрыло взрывной волной. Наши желания были внезапно утолены сверх меры каким-то иным фактором, не нашей наступившей легко и просто физической близостью. Я и сейчас, столько лет спустя, не очень хорошо понимаю, что там произошло. Если моя память прорвет трубы, по которым она протекает, то она затопит мое сознание чернильной чернотою этой ночи, и уже навсегда. О, наши желания! Даже они были удивлены тем, как легко и всепоглощающе исполнились.

Помню, что среди ночи он встал первый, зажег свет и стал зачем-то заваривать чай. Его глаза были страшны, под ними залегли глухие тени. Он выглядел потерянным, жутко-растраченным. Я не поняла, что в эти минуты он нуждался в сочувствии. Как не поняла и того, что только что убила всю ценность его созидательной жизни, убила враз его жену, дочь, скромную квартиру в родном городе Куйбышеве, врачебную практику и пациентов (некоторые из них умерли бы, впрочем, и без моей помощи), дачу, круг друзей и коллег, убила даже его недописанный роман. Мне казалось только естественным делом, что теперь навеки мы будем принадлежать друг другу, а все остальное не имеет значения. А что, разве что-то не так?
"У вас под глазами мешки..."- глупо констатировала я. "С картошкой?.."- со слабой улыбкой парировал он. Мы выпили чаю (кипятильник, понятное дело, батарея, подоконник, тусклый вид московской ночи, и я фантазирую вслух:"Мы во Флоренции, мы в поезде едем по Италии и пьем чай в изящных подстаканниках".) Глупенькая девочка, зачем говорила об этом. Играла, актриса несчастная. Вместо этого надо было высказаться начистоту, чтобы поверил, воспринял меня всерьез: "Я люблю тебя. Я тебя всегда буду любить." Неужели не могла обратиться к нему "ты"? Нет, не могла, потому что он оставался для меня каким-то очень уважаемым человеком, чем-то вроде учителя в моем детском прошлом. Уходя, поцеловала ему руку, вызвав в нем дрожь нового желания. В своей комнате нашла лист из его антисоветской рукописи, вклеенный в учебник по истории КПСС. Там было написано так:
"ЛУЧШИЙ ПАМЯТНИКъ ЭТИМ ЛЮДЯМ - СТРАНА. ТАКАЯ, КАКАЯ ОНА ЕСТЬ. ГЛАВНАЯ ИХ ЗАСЛУГА - В ТОМ, ЧТО ОНИ УМЕРЛИ. МОГЛО БЫТЬ ХУЖЕ".
/В его рукописях было много слов с "ятями" – он утверждал, что их следует вернуть русскому языку./
***
А еще в другой раз – до всего этого – когда мы не были еще толком близки – я отгрызла пуговицу на его белой рубашке, когда он собирался куда-то по делам. У меня хорошие зубы. Он сопротивлялся, но трофей я все же захватила. Мое нападение на него было совсем отчаянным в тот день. Бедный! А когда он читал мою рукопись, и листы рассыпались, и хотела ему помочь их собрать, и он холодно возразил на это, что знает сам цифры и порядок их возрастания. А еще был красивый момент, когда я переводила анонс его романа на немецкий язык и не строила ему глазки, но сидели мы на кровати рядом, и внезапно мне представилась возможность поцеловать его в шею… его глаза не поддались, он не дал себя утащить снова в любовные дебри, хотя тот поцелуй состоялся и был сладостным и горячим. Потом – он искал связи со мной, но на этот раз уже я не позволила причинять себе страдания. Я уже ходила в закрытой одежде, была религиозной, перед самым решающим актом принятия еврейства. Именно тогда он притянулся ко мне со страшной силой. Его глаза преследовали меня везде.
Мне пришлось пойти на грубость, чтобы отстоять покой своей души.
Я надеюсь, что где-то глубоко внутри он понял и не зол на меня все эти годы.
Когда он скончался – а случилось это спустя много лет в одной арабской стране – его дочь передала мне некоторые его рукописи и сообщила в свойственном ей насмешливом стиле о ряде событий  его жизни. Если вам интересно, то вот эти письма.
«Хмммм.. Как отношусь к любовницам моего отца?))
Отношусь спокойно.. В смысле того, что каждый человек свободный, рожденный один, один в этом мире и уходит он тоже один.. Я так же как и отец родилась в год ворона.. И он всегда мне говорил, что все люди одиноки на земле.. Он воспитывал меня достаточно своеобразно.. Я никогда ни в чем не нуждалась, как сыр в масле.. Иногда и того и другого было слишком много) ...когда мне было где-то 10-11 лет он стал учить меня стрелять из ружья винчестер.. За руль я села в том же возрасте.. Он разрешал мне беспределить) на 16 лет он подарил мне пистолет автомат беретту.., розово перламутровую, 16- зарядную) я же девочка) в 10 лет я с ним летала по эмиратам, Малайзии, Сингапуру и переводила.. Очень хваткая на языки оказалась)
Мать, Галя, святая женщина)
О вас я узнала лет в 12.. Что Вы безумно любили его и он думал оставить семью. Но потом решил этого не делать. Хотя думал долго.
Но благодаря тому, что он меня воспитывал в своем стиле, мне не показалось это трагическим свершением)
Один раз мы с ним ехали уже на другой машине, ренж ровер он уже взял.. Мать дома осталась.. Или я не вообще не помню, где она была.. Цель была его друзья в деревне, за 600 км от Самары..) он был в гавно, шампанским за рулем заливался.. Бумажные купюры летали по салону машины.. Увидел девушку с букетом цветов на остановке на выезде из города.. А там сначала трамвайные пути потом уже остановка..) ну море по колено на высокой черной машинке) ну в следствии это был его первый загул со мной)
Потом через 3 дня домой приехали) девушка уехала домой утром следующего дня, он протрезвел и она ему неприглянулась совсем) так угарали) ... Он научил меня не влюбляться.., но сам был безумно влюблен в меня, а я в него) мы с ним оба элемент огня, только он размеренный и сильный, а я маленький овен, барашка)
Я занималась скрипкой, 9 лет.. Помню просила его о псинке.. Эрделе.. С квадратной мордочкой)  постоянно с матерью мне плюшек дарили.. Так занимаюсь на уроке по скрипке, глядь он пришел.. Первый и единственный раз) взял мою скрипку, и мы пешком пошли вместе.. Говорит, ты только не нервничай когда мать увидишь, она, наверное, в шоке.. Я там тебе собачку привез из Москвы, в ящике из под водки.., на поезде ехали.. Но мальчик четкий..
Я не поверила.. Приходим домой и все как он и говорил) мать в шоке) а псинка прибежал знакомиться) отец его Бушем назвал) по родословной полагалось на "б".. Сильная собака была..
.....
Потом он мне подарил мерседес слк на 18 лет.. Я тогда на горе на доске каталась.. Звонит, говорит, тебя здесь серебристый конь ждет около подъезда.. Я, в эйфории, друзьям говорю об этом и что домой надо.. Меня за идиотку посчитали.. Уехала.. А он мне говорит, в бардачке всегда должно лежать оружие, ты же девочка) показал мне выкидной нож и беретту.. Попросил с друзьями не общаться.. Потому что идиотам не дано понять пророчеств.. И он с раннего возраста мне говорил, что как только он умрет, а это когда мне будет 32.., у меня жизнь начнется.. И у меня ребенок родится в год ворона и я должна буду его воспитать правильно, как он меня, одиноким.. Потому что он ( отец) в меня войдет и передаст все знание на 40 день.. И это все с малых лет..
......
Я уехала во Францию.. Он был против.. Год со мной не разговаривал и горько пил.. Мать еле спасла..
Потом начал общаться, как увидел, что без него справляюсь.. Мне было 19 лет.. На что я ему сказала, как воспитывал.. Пусть мосты горят и сзади и спереди.. Чем теплее и беспредельнее, тем интереснее)
Потом он приехал ко мне.. Было круто) я снова вспомнила, что такое черутти) но казус был в том и только сейчас я понимаю, почему он был против моего отъезда.. Франция и обучение меня за гнали в рамки "правильности".. От которых он меня всегда пытался избавить..
....
Далее он решил открыться в эмиратах.. У меня тогда во Франции был обычный мальчик, с которым мы планировали свадьбу.. Но одним звонком мой отец сказал мне быть дома и потом в Эмираты.. Я должна была так сделать. Папа без языка.. И уехала.. Больше никогда не видела того парня.. У отца появилась любовница новая и он привез ее тоже.. А что я скажу?.. Тебе хорошо? Значит так и надо.. Мать в Самаре осталась..
Но есть суеверие такое: ты можешь проверить свою вторую половину, если она это , то тебе деньги сыпятся ото всюду.. Итак эта блонда только сосала, в прямом и переносном.. Через некоторое время он расторг брак с матерью... Начались финансовые приколы.. Хлебанули гавнеца по самое нехочу в эмиратах за последний год.. Потом кризис и жопа.. Я уехала раньше на месяц, потом он.. Первый раз с нами ппц случился.. Я продала квартиру.., вывернулись.. Оба оказались снова у матери.. Она приняла.. Бухали оба.. Он серьезнее пил.. Но женский алкоголизм, тем более еврейский, это тоже жопа.. Мать спасла обоих.. Потом застой и отходняк у обоих, воспоминания.. Сидим на кухне с ним, вспоминаем и сразу лаяться.. Он мне тогда сказал, ты выросла, но не поумнела.., подумай и всегда себе задавай один вопрос перед стартом: что не делать...
.....
Вся семья со стороны матери его не любила...
Я была малышом.. Ее мать мне говорит, что то твоя мать не едет на володиной тачке.. А , кстати, ты знаешь, что он в тюрьме сидел и гандон.. Дедушка пытался успокоить ее.. Но хрен.. Мне папа уже тогда оставил свой кирпичный большой мобильный.. Я стала звонить.. Отец был в Европе.. Мать говорит, ну и что.. Подумаешь вне лицензии оленя на охоте убил..
Дедушка тоже был классный у меня) отец им гордился)
Итак из этой ситуации вышла только ненависть и защита.. Конечно потом оно все простилось.. Но только стереотип остался.. Меня всегда с отцом сравнивали и говорили, что я его копия.. Меня это радовало) их нет..
Так вот после эмиратов, я иду и меняю имя и фамилию.. В моей голове только одно: ппц мы залетели, нужно следы замести.. В их головах было: наконец то она поняла, что не особенная.. В голове моего отца была просто вспышка.. И в тот момент его сломало.. А как я ему скажу.. Он дома сидел в шоке.. Уши на ушах.. Написала, что все верну обратно, дай время пройдет...
Но он уже меня не слышал.. В эмиратах на обследованиях ему поставили стрём в легких и что курить не надо.. Этот стрём и был началом рака.. Врачей всех он посылал.. Начал писать.. Книгу о Вас, потом сценарий. Эти 8 лет непонятных.., без особого фарта и удачных сделок... А когда Вы его знали, он был врачом в детской реанимации. Он многих спасти сумел.»
---------------
Ах,не следовало мне вводить в ткань этого повествования Алеся. Читатель уже подустал, устала и героиня,  и вдруг начинается новая линия, к тому же претендующая на эксклюзивность. Оставим вообще тему Алеся! Пусть он будет здесь лишь тенью - черным вороном, пророком, неуловимым мстителем и кармическим Злом. Не надо о нем! Не надо. Уважай фактуру. Он должен стоять отдельно. Посвяти ему "Братство Тупика", расширенную версию. Не отдавай ему и без того перегруженные страницы "Светлого Пути Женечки Светловой"!

...Да, я так собиралась сделать. Но не получилось. Он вошел и туда, и сюда, И не выгонишь же теперь мертвого.