Джеймс Уайли История протестантизма Книга восьмая

      История протестантизма в Швейцарии с 1516 года до его    
                установления в Цюрихе в 1525 году



                Глава 1


                Швейцария – страна  и люди

  Реформация рассветает сначала в Англии. – Уиклифф – Лютер – Его нет. – Что оно значило. – Пробуждение сознания. – Кто будет править, сила или сознание? – Одновременное появление реформаторов. – Швейцария – Разнообразие и великолепие ландшафта – История – Смелость и героизм ее народа – Вновь приближается свобода. – Примут ли ее швейцарцы? – Да – Прибежище для реформации – Спад в Германии – Пробуждение в Швейцарии


Если мы пойдем по  пути возрожденного Евангелия в христианском мире утром шестнадцатого века, наши шаги приведут нас в Швейцарию. Впервые свет этого благословенного дня забрезжил в Англии. Впереди всех в этой плеяде сильных людей и спасателей, через которых Богу было угодно освободить христианский мир от рабства невежества и суеверий, в котором он находился многие века, стоит Уиклифф. Его появление было залогом того, что после него придут другие, наделенные такими же и, возможно большими дарами, чтобы совершать ту же великую миссию освобождения. Успех, сопровождавший его  проповеди, давал уверенность, что Божественное Действие, которое так сильно проявилось в прежние времена и прогнало ночь язычества из многих владений, опрокинув его алтари и низложив могущественные троны, поддерживавшие его, будет опять отпущено на волю. И оно   проявит свою жизнестойкость и неувядаемую силу в рассеивание второй ночи, собравшейся над миром, и  опрокинет новые алтари, построенные на руинах языческих алтарей. 
Но большой интервал разделял Уиклиффа и его великих последователей. День медлил с приходом, надежды, ждущих «освобождения», испытывались второй задержкой. Рука, которая «разрезала решетки» языческого дома рабства, казалось, была «коротка», чтобы отпереть ворота еще более унылой тюрьмы папства.  Даже в Англии и Богемии, куда этот Свет был больше направлен до сих пор, вместо того, чтобы посылать свои лучи для освещения неба над другими странами, казалось, тускнет, превращаясь в ночь. Второй Уиклифф не поднялся; роскошь, мощь и порочность римской церкви достигли еще большей степени, чем прежде, когда неожиданно человек более великий, чем Уиклифф, вышел на сцену. Не более великий сам по себе, так как Уиклифф более глубоко смотрел внутрь и охватывал взглядом более широкую область истины, чем, возможно, даже Лютер. Казалось, что Уиклифф неожиданно появился, как один из богословских гигантов ранних дней христианской церкви, среди слабых богословов четырнадцатого века, занятых своими маленькими проектами реформации церкви «в ее главе и членах», и удивил их, бросив им свой план реформации согласно Слову Божьему. Но Лютер был выше Уиклиффа, в несении бремени он оказался не только  выше других людей, но и даже первого реформатора. Уиклифф и лолларды оставили после себя мир, готовый для реформ шестнадцатого века, и поэтому усилия Лютера и его товарищей имели неожиданный и поразительный результат. Итак, наступал день. Меньше чем через три года весь христианский мир приветствовал Евангелие и начинал погружаться в его величие.
Мы уже прослеживали распространение света протестантизма  в Германии с 1517 года до первой кульминации в 1521 году, от ударов молотка монаха по дверям замковой церкви Виттенберга в присутствии толпы паломников накануне Дня всех святых до его НЕТ, громом прокатившееся  по сейму в Вормсе перед троном императора Карла V.  Это НЕТ звучало похоронным маршем древнему рабству. Оно безошибочно объявило о том, что Духовное доказало свою позицию перед Материальным, что общественное сознание больше не будет склоняться перед империей, что сила, чьи права давно были объявлены вне закона, наконец, разорвала узы и будет бороться с начальствами и тронами за скипетр мира. Противоборствующие силы знали, какой ужасный смысл заключался в одном коротком предложении Лютера, «Я не могу отречься».  Это был голос нового века, говоривший, что я не могу вернуться за границу, которую уже перешел. Я наследую будущее и народы, мое наследство, я должен исполнить поставленную передо мной задачу – вести их к свободе, и горе тем, кто противостанет мне в исполнении моей миссии! Вы, императоры, короли, вельможи и судья земные, «будьте мудрыми». Если вы объединитесь со мной, вашей наградой будут более прочные троны и процветающие королевства. Но, если нет, моя работа все равно совершится; но горе противникам, у них не останется, ни трона, ни королевства, ни имени!   
Всех, кто изучает время, о котором мы говорим, руководствуясь здравым рассудком  и благоговением, поражает одно, а именно одновременное появление многих людей сильного характера и высочайшего интеллекта в эту эпоху. Ни один другой век не может показать созвездие таких блестящих имен. В истории к нему ближе всего так называемый, полувек Греции. До прихода Христа греческий интеллект засверкал неожиданно во всем блеске, и своими достижениями в области человеческих усилий излил славу на этот век и страну. Многие студенты истории видят в этом чудесном расцвете Греции подготовку мира через оживление ума и расширения горизонта к приходу христианства. Мы видим повторение этого явления, но в еще большем масштабе, в христианском мире в начале шестнадцатого столетия.
Одним из первых, кто отметил это, был Рихат, красноречивый историк швейцарской реформации. «Случилось так, - пишет он – что Бог поднял в это время почти во всех странах Европы, и в Италии тоже, ряд образованных, праведных и просветленных людей, которых пробудила большая ревность о славе Божьей и благе церкви. Эти выдающиеся люди восстали одновременно, как будто по договоренности, против господствующих заблуждений, однако, не сговариваясь. Своим постоянством и упорством, сопровождаемым благословением свыше, им удалось в разных местах вынуть факел Евангелия из-под сосуда, который скрывал его свет, и с помощью его совершить реформацию церкви. И, как Бог дал, по крайней мере, частично это благословение разным народам, таким как французы, англичане и немцы, Он даровал его и швейцарцам: «счастливы те, которым это принесет пользу».
Страна, на пороге которой мы стоим, и чью историю событий реформации мы собираемся проследить, является замечательной во многих отношениях. Природа избрала ее как уникальную арену проявления своих чудес. Здесь красота и ужас, мягкость и суровость, тонкое очарование и угрюмость, грубость и возвышенность находятся бок обок  и смешиваются в одной панораме громадного и ослепляющего великолепия. Вот маленький цветок, украшающий луг, а вон там на склоне горы высокая, темная и молчаливая ель. Вот чистый ручеек, веселящий долину, по которой он протекает, а вон там величественное озеро, расположенное среди безмолвных гор, отражающее в своей зеркальной груди скалу, нависшую над его берегом, и белую вершину, которая издалека смотрит на него из-под небес. Вот узкое ущелье, на которое дикие скалы бросают черные тени, превращая его в ночь среди дня; а вот ледник, как большой белый океан, свешивая свои валы с кромки горы. И высоко наверху, увенчивая славу картины физического великолепия, находится исполин Альп, носящий на голове снега  тысячи зим, и ждущий, что солнце зажжет их своим светом и наполнит небосвод их блеском.          
Политическая деятельность Швейцарии также романтична как и ее ландшафт. Она представляет ту же смесь обыденного и героического. Ее народ простой, экономный, сдержанный и выносливый имеет способность зажигаться энтузиазмом, и самые смелые подвиги согласно историческим хроникам были совершены на этой земле. Их горы, подвергавшие их яростным бурям, неистовству горных потоков, угрозе лавин, воспитали в них бесстрашие. Не остались их души не испытанными великолепием, среди которого они ежедневно вращались. Они в равной степени свидетельствовали соответственно случаю и о своей вере у алтаря, и о своем героизме на поле битвы. Страстно любя свою страну, они всегда проявляли готовность по зову патриотизма броситься на поле битвы и вступить в борьбу с огромными трудностями. От своих отар и стад на продуваемых ветром пастбищах, окружающих вечные снега по первому призыву сходили на равнины для битвы за свободу, переданную им от отцов. Мирные пастухи мигом превращались в бесстрашных воинов, и одетые в кольчугу войска отступали перед стремительностью их атаки; их копьеносцы пошатнулись под боевыми топорами и стрелами горцев, и как Австрия, так и Франция часто раскаивались, что необдуманно разбудили спящего швейцарского льва.
Но сейчас пришло новое время, когда более глубокие чувства должны возбудить души швейцарцев и зажечь в них более святой энтузиазм. Более высокая свобода, чем та, за которую их отцы проливали кровь на полях сражений в прошлом, приближалась к их стране. Какой они окажут ей прием? Будут ли люди, которые никогда не отклоняли призыва к оружию, сидеть, сложа руки, когда труба зовет их на более благородную борьбу? Будет ли ярмо совести натирать меньше, чем ярмо, которое было тяжелым, но угнетало только тело? Нет, швейцарцы смело ответят на обращенный к ним призыв. Они должны были увидеть при свете раннего рассвета, что не Австрия была их главным притеснителем, что Риму удалось надеть на них ярмо тяжелее, чем дом Габсбургов когда-либо надевал на их отцов. Сражались ли они и проливали кровь, чтобы разбить более легкое ярмо, и смиренно несли более тяжелое? Его железо вошло в душу. Нет, они слишком долго были рабами чужого священника! Это будет последний час их рабства. И ни в какой другой стране протестантизм не нашел более энергичных воинов и более успешных борцов, чем в Швейцарии.
Не только врата этой величественной территории были настежь открыты для реформации, но в последующие годы протестантизм должен был обрести здесь свой центр. Когда короли будут теснить его своими мечами и изгонять его из более открытых стран Европы, он удалится в страну, защищенную горами, и, возведя основание у подножия мощного бастиона, будет продолжать из своего убежища обращаться к христианскому миру. Наступит день, когда свет потускнет в Германии, но реформация вновь настроит свой светильник и добьется, чтобы он горел с новой силой и изливал вокруг себя сияние более чистое, чем сияние утра над Альпами. Когда могучего голоса, который торжественно управляет протестантским войском в Германии, ведя его к победе, перестанут слушать, когда Лютер сойдет в могилу, не оставив после себя никого, кто бы мог принять его скипетр или владеть его мечом; когда яростные бури будут бушевать во Франции, и тяжелые тучи омрачать наступившее ясное утро, и когда Испания после отчаянных попыток разбить оковы и вырваться к свету, будет сломана инквизицией и тираном и вынуждена будет вернуться в старую тюрьму, тогда в Швейцарии восстанет великий вождь, который разобьет палатку среди гор, обозревая из своего центра каждый уголок поля сражения, мгновенно наведет порядок в битве и будет направлять ее движения, пока бойцы не добьются победы.
Такое вот значение страны, к которой мы приближаемся. Здесь могучие борцы будут сражаться, здесь мудрые и ученые богословы будут учить; но давайте сначала посмотрим на ее нынешнее положение – ужасная ночь давно покрывает ее прекрасные долины и величественные горы, на которых становятся заметными первые проблески утра.





                Глава 2

       
                Положение Швейцарии до реформации.


Раннее и средневековое христианство – Последнее не похоже на первое. – Изменение церковной дисциплины – Изменение священства – Изменение поклонения – Швейцарское государство – Незнание Библии – Священные языки неизвестны. – Греческий язык считается ересью. – Упадок школ – Расстроенное состояние общества – Все вещи условно святые. – Продажа бенефиций – Иностранцы на содержании у швейцарцев.


Христианство Средневековья настолько отличалось от христианства первых веков, что нельзя было сказать, что это – то  же Евангелие. Чистые источники с далеких уединенных гор и зловонная мутная река, образованная их водами после прохождения через болота и принявшая стоки больших городов, через которые она протекала, были подобны чистому и ясному Евангелию, сначала истекшему из божественного источника, и Евангелию, данному миру, после того как традиции и людские пороки смешались с ним.  Управление церковью, такое легкое и приятное в первом веке, превратилось в настоящую тиранию. Верные пастыри, кормившие свое стадо знаниями и истиной, зорко следя, чтобы зло не приблизилось к пастве, уступили место пастырям, которые спали на своем посту, или просыпались только для того, чтобы поесть тук и одеться в шерсть. Простое и духовное поклонение первого века было заменено в пятом веке на обряды, которые были, как жаловался Августин, «менее сносны, чем бремя, под которым ранее стенали евреи». Христианские церкви сегодня мало чем отличаются от языческих храмов прежней эпохи; перед Всевышним преклонялись с помощью таких же обрядов и ритуалов, как и язычники, почитавшие своих богов. Истинно, престол Всевышнего затмила толпа божеств, помещенных вокруг него, и внимание было отвлечено от единственного великого предмета поклонения на многочисленных конкурентов – ангелов, святых и изображения, тогда как слава принадлежала Ему Одному. Можно подумать, что было бесполезно разрушать языческие храмы и уничтожать алтари языческих богов, понимая, что им на смену придут храмы с такими же суевериями и изображениями столь же идолопоклонническими. Поэтому еще в четвертом веке св.Мартин, епископ Турина, нашел в своем диоцезе алтарь, который один из его предшественников установил в честь разбойника, и ему молились, как мученику.
Пороки, разбухшие до огромных размеров еще в пятом веке, перетекали  нарастающим потоком в пятнадцатый век. Не было страны в христианском мире, которую не затопили бы эти воды. Зловонный поток проник в Швейцарию, как и в другие страны. Если мы возьмем несколько примеров  из той тьмы, в которую была погружена страна до сего времени, мы сможем правильно оценить большое благословение, принесенное реформацией  миру.
Невежество распространилось на все классы и во все сферы человеческих знаний. Науки и научные языки, похоже, были позабыты; политическим и богословским знаниям в равной степени пренебрегались. «Знать немного греческий язык – пишет известный Клод де Эспенеж – было все равно, что подвергнуться подозрению в ереси; владеть ивритом почти одно и то же, что быть еретиком». Школы, предназначенные для наставления молодежи, не содержали ничего, что могло бы их облагородить, и выпускали скорее невежд, чем ученых. В те дни была поговорка: «Чем искуснее грамматист, тем хуже богослов». Чтобы быть ортодоксальным богословом, надо было сторониться наук, и, действительно, служители тех дней не рисковали испортить богословие или репутацию, заразившись знаниями. Более четырехсот лет богословы знали Библию только в латинском переводе, обычно называемой Вульгатой, так как абсолютно не знали языков первоисточника. Цвингли, реформатор из Цюриха, навлек на себя подозрения священников в ереси, так как он прилежно сравнивал Ветхий Завет на иврите с латинским переводом. И Рудольф Ам-Рухель, иначе Коллинус, профессор греческого языка в Цюрихе, рассказывает нам, что однажды он подвергся большой опасности из-за обладания некоторых книг на греческом языке, это считалось несомненным признаком ереси. Он был каноником Мюнстера в Ааргане в 1523 году, когда суд магистратов Люцерны отправил нескольких священников к нему домой. Обнаружив предосудительные книги и решив, что они написаны на греческом языке – полагаем, что по письму, так как ни один приличный кюре того времени не имел ни малейшего представления о языке  Демосфена, они воскликнули: «Это – лютеранство!  Это – ересь! Греческий язык и ересь – одно и то же!»
Священник из Гризонса на открытом диспуте о религии, проводимым  в Ганце приблизительно в 1526 году, громко причитал, что научные языки пришли в Гельвецию. «Если бы – говорил он – об иврите и греческом никогда не слышали в Швейцарии, какая была бы прекрасная страна, какое мирное государство! Но сейчас, увы! Они здесь, и посмотрите, какой поток заблуждений и ересей устремился вслед за ними». В то время была всего одна академия в Швейцарии, а именно в Базеле; она существовала не более пятидесяти лет, так как была основана Папой Пием II (Энеем Сильсием) в середине пятнадцатого века. Было много канонических школ, и мужских монастырей с богатым содержанием, которые предназначались стать воспитателями ученых и богословов, но эти учреждения стали не более чем пристанищем эпикуреизма и гнездом невежества. В частности аббатство     св.Гола, ранее бывшее известным образовательным заведением, куда посылали учиться сыновей королей и вельмож, и которое в восьмом, девятом, десятом и одиннадцатом веках выпустило многих образованных людей, стало неэффективным и, поистине, невежественным. Иоганн Шмидт или Фабер, викарий епископа Констанцского и известный полемист тех дней, а также злейший враг реформации и реформаторов, открыто признался в диспуте с Цвингли, что лишь немного знает греческий и совсем не владеет ивритом. Нас не должно удивлять, что простые священники были так безграмотны, когда даже сами Папы, правители церкви, были едва более образованными. Католический писатель откровенно признался, «что было много  невежественных Пап, которые совсем не знали грамматики».
Что касается богословия, то богословы тех дней только стремились стать приверженцами схоластической философии. Они знали единственную в мире книгу, сосредоточие знаний для них и источник всякой истины – «Предложения» Пьера Ломбарда. В то время как Библия лежала рядом с ними неоткрытой, страницы книги Пьера Ломбарда прилежно изучались. Если они хотели почитать что-нибудь другое, они обращались не к Писанию, а к трудам Скотта или Фомы Аквинского. Этих авторов они изучали всю жизнь; и никогда не думали о том, чтобы сесть у ног Исаака, Давида или Иоанна, чтобы искать слова спасения из чистого источника истины. Для них авторитетом был Аристотель, а не апостол Павел. В Швейцарии были такие богословы, которые никогда не читали Священного Писания; были такие священники и кюре, которые ни разу в своей жизни не видели Библию. В 1527 году члены магистратуры Берна писали Себастьяну де Мон-Фалькон, последнему епископу Лозанны, сообщая, что в их городе должна состояться конференция по религии, на которой все вопросы должны решаться ссылкой на Священное Писание, и прося его приехать самому или прислать богословов для их поддержки. Увы, достойному епископы было трудно! «У меня нет ни одного человека – писал он правителям Берна – достаточно сведущего в Священном Писании, чтобы помочь на таком  диспуте». Это напоминает еще об одном таком же факте из прошлого. В 680 году император Константин Паганатус созвал вселенский собор (шестой) в столице своей Барбарии. Папа тех дней, Агато, написал Константину, извиняясь за отсутствие итальянских епископов по причине того, «что он не мог найти во всей Италии ни одного церковника, достаточно хорошо знакомого со Священным Писанием, чтобы отправить его на собор». Но, если в этом веке было всего несколько экземпляров Слова Жизни, то были целые армии монахов; существовал поразительно длинный список святых, в чью честь каждый день возводили новые гробницы. И были церкви, которым придавали внушительное великолепие красота архитектуры и пышность обрядов, в то время как булла Бонифация V позаботилась, чтобы у них не было недостатка в прихожанах, так как в этом веке был принят печально известный закон, который сделал церкви пристанищем преступников всякого сорта.
Те несколько человек, которые изучали Евангелие, презирались, как плебеи, довольствовавшиеся плестись по самой простой дороге, и у которых не доставало честолюбия взойти на вершину знаний. Единственное, чего они могли достичь, было звание «бакалавра», между тем как изучение «Предложений» открывало дорогу к заветному званию «магистра богословия». Священники преуспели в распространении мнения о том, что изучение Библии было не  нужно ни для защиты церкви, ни для спасения ее отдельных членов, и что для обоих случаев хватало традиций. «В каком бы мире и согласии жили люди, -  пишет викарий Констанца – если бы никогда не было бы слышно о Евангелие».
Великий Учитель сказал, что «Богу надо поклоняться в духе и истине»; не в «духе» только, но и в «истине». Это – то, что открыл Бог. Поэтому, когда истина была скрыта, поклонение стало невозможным. Поклонение стало просто маскарадом. Священники стояли перед людьми, делая пальцами какие-то магические знаки, бормоча какие-то невнятные слова или горланя что-то на пределе своего голоса. Такого же характера были предписываемые людям религиозные действия. Справедливость, милосердие, смирение и другие добродетели первых веков не ценились. Вся святость заключалась в том, чтобы повергаться ниц перед изображениями, кланяться мощам, покупать индульгенции, совершать паломничества или платить десятины. Такова была набожность, таковы были добродетели, дававшие славу тому времени, когда католическая вера поднималась к своему зениту. Барон не мог выехать из дома, пока не надевал кольчугу, чтобы не быть убитым соседним бароном. Крестьянин пахал землю и пас быков с ошейником своего хозяина на шее, купец не мог переходить от ярмарки к ярмарке, не рискуя быть обворованным, грабитель и убийца подстерегали прохожего, путешествовавшего без охраны, и кровь людская постоянно текла в личных стычках и на полях сражений. Но времена, несомненно, были святыми: всюду куда, ни посмотри, были признаки набожности – кресты, индульгенции, раки, изображения, мощи, монашеские сутаны с капюшонами, пояса и посохи паломников и все, что машина «религии» изобрела в то время, чтобы сделать святыми землю, воздух и воду, короче, все, кроме человеческой души.  Полидор Вергилий, итальянец и благочестивый католик, желая сделать комплемент набожности тех, о которых он говорил, сказал «они больше надеялись на изображения, чем на  Самого Иисуса Христа, чей образ они представляли».
Внутри «церкви»  была лишь борьба за церковные владения и доход; такое можно увидеть в городе, отданном на разграбление, каждый старается урвать большую часть добычи. Церковные бенефиции были выставлены на торги, фактически отдавались лицу, предлогавшему наивысшую цену. Так обнаружился самый легкий способ сбора золота с христианского мира и сливания его в большую сокровищницу римской церкви, сокровищницу,  подобную морю, в которое впадают все реки земли, а море никогда не бывает полным. Некоторые Папы старались смягчить скандал, но традиции настолько укоренились, что не могли уступить даже их авторитету;      Мартин V согласно собору в Констанце издал бессрочный указ, в котором объявлял все симонии, открытые или скрытые, упраздненными. Его преемник Евгений из собора Базеля ратифицировали этот указ. Тем не менее, фактически, при понтификате Мартина V, продажа бенефиций процветала. Видя, что они не могут искоренить практику, Папы, очевидно, думали, что будет лучше, если они будут получать с этого прибыль. Права капитулов и лиц, представлявшихся к бенефиции, были отменены, и банды нищих священников переходили Альпы с папскими бреве в руках, требуя принятия на свободные бенефиции. Со всех концов Швейцарии шли жалобы о том, что церкви захватывались иноземцами. Из многочисленного штата каноников, прикрепленных к кафедральному собору в Женеве в 1527 году, только один был местным, а остальные были иностранцами.



                Глава 3


                Пороки швейцарской церкви.


Папское правление – Как пастырь пас овец. – Тексты Фомы Аквинского и Аристотеля – Проповедники и проповеди – Мондонский собор и викарий – Каноники Нойфчателя – Сценка «Страсти Христовы» – Отлучение от церкви для должнико – Посягательство на гражданское правосудие. – Лозанна – Красота местности – Ужасные беспорядки среди духовенства – Женева и другие швейцарские города – Порочная церковь – величайшее бедствие для мира. – Призыв к реформации – Этот век отворачивается от истинной реформы. – Призыв становится громче, а пороки тяжелее.


Над церквями Швейцарии, как и над церквями остальной Европы, Папа установил тиранию. Он построил деспотию на таких фантазиях, как «святой престол», «наместник Иисуса Христа», и как следствие – «непогрешимость». Он все соизмерял согласно своему желанию. Он запретил людям читать Писание. Каждый день он сочинял новые указы, чтобы разрушить Божьи законы; и всех священников, не исключая епископов, он заставлял подчиняться под особой присягой. Способов было множество – десятины приходских священников, резервации, десятины мирян (двойные и тройные), амулеты, освобождение от обетов, индульгенции, розарии, мощи, с помощью которых смиреннейшая овца из самого отдаленного уголка огромной папской овчарни могла присылать ежегодно в Рим денежное признание преданности великому пастырю, чье седалище было на берегах Тибра, но чей железный посох доставал до окраин христианского мира.
Осознавал ли пастырь, чем он был обязан пастве? Были ли наставления, которые он взялся давать им благотворными и достаточными? На пастбища ли Слова он их водил? У священников в те дни не было Библии; как они могли сообщать другим то, чего не знали сами? Если они поднимались на кафедру, то только для того, чтобы продекламировать басню, рассказать легенду или повторить старую шутку, и они считали свое красноречие исчерпанным, когда публика открывала рот, услышав одно, и смеялась над другим. Если читался какой-нибудь тест, то он выбирался не из Писания, а из Скотта, Фомы Аквинского или Нравственной философии Аристотеля. Мог ли виноград расти на таком дереве, или сладкая вода течь из такого источника?
Правда, было немного рискованных священников, которые поднимались на кафедры и обращались к собранию. Но основная часть молчала. Они оставляли монахам, особенно нищенствующего ордена, право рассказывать истории и проповедовать. «Я должен отметить один факт – пишет историк Рихат – к чести  Мондонского собора. Выразив неудовольствие тем, что кюре этого города был молчащим пастором, который оставлял прихожан без наставлений, собор в ноябре 1535 года приказал ему объяснять, по крайней мере, простым людям, десять заповедей закона Божьего каждый Шаббат после проведения литургии. Мы не знаем, позволяли ли богословские познания кюре выполнять предписание собора. Он, возможно, просил в оправдание своей праздности, чтобы свидетельство о пренебрежении им обязанностей не распространялось далеко. В Нойфчателе, уютно расположенном у подножья Юрских Альп с озером, отражавшем в тихих глубинах поросшие виноградниками высоты, окружавшие его, находилась школа каноников. Эти священнослужители жили роскошно, так как заведение было богатым, воздух приятным, а вино хорошим. Но, пишет Рихат, «было похоже, что им платят за то, чтобы они молчали, и, хотя их было много, никто из них не умел проповедовать».
В те просветленные дни исполнители баллад и драматурги восполняли недостаток проповедников. Церковь считала опасным давать в руки народа Евангелие на родном языке, чтобы они читали на понятном им языке о чудесном рождестве в Вифлееме и о не менее удивительной смерти на Голгофе, и обо всем том, что было между ними. Но страдания Христа и другие библейские события превратились в комедии и драмы, разыгрывавшиеся на публике, можно только догадываться, с какими назиданиями для зрителей! В 1531 году Мондонский собор дал десять савойских флоринов труппе артистов-трагиков, которые играли «Страсти Христовы» в Вербное воскресенье и «Воскресение» в пасхальный понедельник. «Если бы Лютер не пришел, - сказал немецкий аббат, напоминая об этом и других случаях – если бы Лютер не пришел, Папа бы убедил людей к этому времени питаться прахом».
Невероятная корысть, как нестерпимая жажда, мучила священников с головы до пят. Каждый отдельный орден становился бичом для другого, ниже его. Низшее духовенство грабило высшее, а высшее грабил Верховный Священник в Риме, хотя высших обманывали те, кто был ниже. «Купив церковь оптом, – пишет историк швейцарской реформации – они распродавали ее в розницу». Деньги, деньги были таинственной силой, которая привела в действие и поддерживала работу машины католицизма. Были церкви, чтобы их посвящать святым, кладбища, чтобы их освящать, колокола, чтобы давать им имена; за это все надо было платить. Были младенцы, чтобы их крестить, браки, чтобы их благословлять, и покойники, чтобы их хоронить; ничего из этого не делалось без денег. Были мессы, совершавшиеся за упокоение души, были жертвы, освобождавшие от яростного огня чистилища; напрасно думать, что это совершалось без денег. Более того, существовала привилегия быть похороненным в гробнице внутри церкви, выше всех у алтаря, где покойник лежал на особо святом месте, и молитвы, возносимые за него, были особенно действенны, это стоило больших денег, и их обычно брали за это. Были те, которые хотели есть мясо во время Великого Поста или другие постные дни, были те, которые считали, что им обременительно поститься в любое время. Церковь устроила все так, чтобы пойти навстречу пожеланиям обоих, только по справедливости за услугу надо было платить. Все нуждались в прощение, вот, пожалуйста, полное отпущение грехов; отпущение грехов вплоть до смертного часа, но сначала надо было платить. Итак, деньги уплачены, душа уходит, подкрепленная полным отпущением грехов, но оно может быть еще полнее, если заплатить дополнительную сумму, а почему, никто не может сказать; сейчас мы подходим к границам предмета, который покрыт тайной, и который, ни один римский богослов не попытался сделать яснее. Короче, как сказал поэт Мантиан, римская церковь – «это огромный рынок с запасами различных товаров и регулируемый теми же законами, что и все другие мировые рынки. Человек, который приходит туда с деньгами, может иметь все, но горе тому, кто приходит без денег, он не получит ничего».
Всем известно, какой простой порядок был в ранней церкви, и какими духовными были цели, к которым они стремились. Пастыри тех дней руководили ею только для того, чтобы ограждать учение церкви от заблуждений, а ее общины от разложения постыдными людьми. Совсем для других целей использовался церковный порядок в Швейцарии. Одним из распространенных злоупотреблений было использование его, для того чтобы заставить платить долги. Кредитор шел к епископу, брал отлучение от церкви на своего должника. Для бедного должника это было более чудовищным делом, чем любые гражданские суды. Наказание простиралось как на душу, так и на тело, и по ту сторону могилы. Мировому судье приходилось часто вмешиваться и запрещать эту практику, которая была и давлением на гражданина, и явным вторжением в его юрисдикцию. Известно, что Моудонский собор 7 июля 1532 года запретил некоему Антонию Жаету, капеллану и викарию церкви, применять такие интердикты против мирян города и прихожан Моудона, и обещал ему, что он не избежит последствий и ответить перед своим начальством. Собору не пришлось долго ждать, чтобы подтвердить свое требование, так как в том же месяце после того как викарию не удалось применить одно из этих отлучений против бюргера из Моудона, собор направил двух своих членов защищать его перед капитулом Лозанны, который вызвал его, чтобы дать ответ за свое непослушание. В результате отлучения покойники часто оставались непогребенными. Если муж умирал под отлучением за долги, ни жена, ни сын не могли предать его тело земле. Сначала надо было снять отлучение.
Эта проституция церковной дисциплины была очень распространенным явлением и вызывала широкое недовольство не только в эпоху реформации, но и во всем пятнадцатом веке.  Это был один из инструментов, с помощью которого римская церковь прокладывала путь к светской власти и крала у нее законное правосудие. Троны, судейские места, короче, весь механизм гражданского управления церковь заставила стоять и сумела поместить своих чиновников на кресла правителей. Она важно говорила о королевском достоинстве, она называла правителей «помазанными небом»; но она лишала их скипетра действительной власти с помощью епископского посоха. Мы узнаем, что в 1480 году жители Пе-де Вод жаловались Филиберту, своему суверену герцогу Савойскому, что его подданные, которые имеют несчастье быть в долгах, должны отвечать не в его судах, а служителю епископа Лозанны, который приходил к ним с отлучением от церкви. Герцог отнесся к этому делу не так спокойно, как другие. Он издал указ, датированный «31 августом, Чембери» против незаконного захвата его правосудия со стороны епископа.
Остается только затронуть самую печальную часть пороков тех скорбных дней, разврат духовенства. Ужасающая невоздержанность делает невозможным ее полное и открытое обнажение. Не раз швейцарские кантоны жаловались, что их духовные наставники ведут более грешную жизнь, чем миряне, в то время как они совершали церковное служение с неверием и холодностью, потрясавшие благочестивых людей, они предавались сквернословию, пьянству, обжорству и нечистоте. Пусть люди, которые тогда жили, были свидетелями этих пороков и страдали от них, опишут их. В 1477 году вскоре после выборов Бенедикта Монферанского епископом Лозанны к нему пришли 2 августа монахи из ордена св.Бернарда, чтобы пожаловаться на свое духовенство, чьи беззакония нельзя было больше терпеть. «Мы видим, - сказали они – что духовенство нашей страны крайне развращено, предалось нечистоте и делают зло открыто без всякого стыда. Они содержат любовниц, посещают по ночам дома терпимости, и делают все это с такой открытостью, что ясно, что у них нет ни стыда, ни совести, и у них нет страха ни перед Богом, ни перед человеком. Это нас очень беспокоит. Наши предки часто устанавливали правила для полиции по прекращению таких беспорядков, особенно, когда видели, что церковные суды не интересуются этим вопросом». Подобная жалоба поступила в 1500 году на монахов монастыря Грандсан от сеньоров Берна и Фрибурга. Но с каким результатом? Несмотря на жалобы и меры полиции, поведение священников не изменилось, соль потеряла свою силу, что теперь можно ею солить? Закон безнравственности должен стать еще более безнравственным.
Если бы так было в Швейцарии – пороки бы процветали бесконечно и в еще большем масштабе – протестантизм бы никогда не пришел сеять своей благотворной рукой и оживлять небесным дыханием семена, дающие новую жизнь. Людям не нужны были законы, чтобы изменить старые, но нужна была сила, создающая новую силу.
Примеры, которые мы привели –  жестокость болезни, которая иллюстрирует силу целителя – достаточно прискорбны. Но как бы они  не были печальны, они меркнут и не остаются в памяти перед лицом одного чудовищного преступления, которое раскрывает нам один старинный документ, и на который мы должны взглянуть, так как мы только взглянем, но не будем подробно останавливаться на этом гнусном спектакле. Он даст нам представление о том, в какую страшную нравственную пропасть скатилась Швейцария; и как неизбежна была бы ее гибель, если бы рука протестантизма не вытащила ее из этой бездны.
На северном берегу озера Леман расположен город Лозанна. Это место – одно из самых красивых в Швейцарии. Увенчанный шпилями соборов, город смотрится в гладь озера, которое тянется большим голубым полумесяцем от того места, где на скалистой горе едва видна Женева, до подножий двух Альпийских гор, Дент ду Миди и Дент де Морсель, которые подобно двум столпам охраняют вход в долину Роны. Рядом с ним на этой стороне страна представляет собой один длинный виноградник, из которого мило выглядывают деревни и города. Вот там, прямо у озера стоит главная башня Чилона, напоминая историю Боневарда, чье пленение в ее стенах гений Байрона прославил далеко за пределами Швейцарии. А на другой стороне озера находится Савой, холмистая страна, покрытая величественными лесами и богатыми пастбищами, и вдалеке на юге обнесенная белыми пиками Альп. И каким пятном на этой прекрасной картине была Лозанна! Мы говорим о Лозанне шестнадцатого века. В 1533 году Лозанна выдвинула список из двадцати трех обвинений против своих каноников и священников и еще один список из семи пунктов против ее епископа Себастьяна де Мон-Фальконе. Рихат представил весь документ пункт за пунктом, но из-за трудности  размещения его перевода на этих страницах, мы позволим себе вольность дать его в сокращенном виде.
Каноники и священники согласно заявлению их прихожан иногда ругались во время служения и дрались в церкви. Горожане, приходившие на службу, время от времени избивались канониками. Однажды некоторые священнослужители убили двух горожан, но никто не призвал их к ответу за это деяние. Каноники особо пользовались дурной славой за их распутство. В масках и переодетые солдатами, они отправлялись на улицы ночью, размахивая обнаженными шпагами, наводили ужас и иногда проливали кровь тех, кто им попадался. Иногда они нападали и на горожан в их собственных домах, а когда им угрожали церковным наказанием, они не признавали власть епископа и его право наложения на них анафемы. Некоторые из них были отлучены, но продолжали служение, как и прежде. Короче, духовенство было греховно настолько, насколько это было возможно, и не было такого преступления, в котором они рано или поздно не были виновны.
Жители еще жаловались, что когда чума пришла в Лозанну, многие умирали без исповеди и причастия. Священники вряд ли могли оправдаться перегрузкой в работе, так как их видели играющими в азартные игры в таверне, где они приправляли свою речь ругательствами и сквернословили при неудачно брошенной кости. Они нарушали тайну исповеди, были искусны в лжесвидетельстве, и составляли ложные документы  о вступлении во владение в свою пользу. Они были заведующими больницей, и это привело к оскудению ее доходов.
К сожалению, Лозанна не была исключением. Она раскрывает картину Женевы, Нойфчателя и других городов швейцарской конфедерации тех дней, хотя рады сказать, что они были развращены не в такой степени. Женева, которой при прикосновении света реформации должно было открыться совсем другое будущее, была погружена в тот момент в беззакония при епископе Пьере де ля Боме, и пользовалась вслед за Лозанной дурной славой из-за упадка нравов. Нет необходимости входить в подробности. Вокруг этого величественного озера, которое с его чудными берегами и великолепными горными грядами, здесь Юра, а там – Белые Альпы, создает грандиозный колорит Швейцарии, были деревни и города, из которых раздавался крик возмущения подобно крику, вознесенному городами равнины в ранние века.
Это лишь частичное снятие покрова. Даже, если предположив, что это были крайние случаи, все же к какому ужасному выводу они приводят нас относительно нравственного состояния христианского мира! И если мы подумаем, что эти грязные потоки текли из святилища, а средства, предназначенные Богом для очищения общества, стали средствами для его развращения, мы понимаем, что в некоторых отношениях мир должен больше бояться смеси христианства с заблуждениями, которые есть в церкви. Именно мир принес развращение в церковь, но посмотрите, какое ужасное возмездие церковь приносит сейчас миру!
Не удивительно, что со всех сторон в то время слышались бесконечные голоса мирян и священников, призывавших к реформации церкви. Однако большинство людей, из которых исходили эти требования, блуждали во мраке. Но Бог никогда не остается без свидетеля. За столетие перед этим Он дал миру через простое, ясное и наглядное служение Уиклиффа единственный план истинной реформации. Положив руку на Новый Завет, Уиклифф сказал: «Вот, это. Вот – то, что вы ищите. Вы должны забыть о тысяче прошедших лет, вы должны смотреть, что написано на этих страницах; вы найдете в этой книге образец реформации церкви, не только образец, но и силу, единственно которой реформация совершится.
Но тот век не хотел смотреть на нее. Люди говорили, что может хорошего выйти из этой книги? Библия была хорошим учителем для христиан первого века; но ее принципы больше неприемлемы, ее образцы устарели. Нам в пятнадцатом веке нужно что-нибудь более совершенное, более подходящее к нашему времени. Они обратили свои взоры на Пап, императоров и соборы. Но это, увы, были горы, с которых не могла придти помощь. И в следующем столетии раздался призыв к реформации, набиравший силу с каждым годом, как и развращенность. Двое продвигались равными шагами, крик становился громче, а развращенность больше, пока, наконец, не стало ясно, что человеческими силами здесь не обойтись. Тогда Всемогущий пришел избавлять.



                Глава 4

               
                Происхождение и школьные года Цвингли.


Один вождь в Германии – Много вождей в Швейцарии – Долина Тоггенбург – Деревня Вильдхауз – Рождение Цвингли – Его родители – Швейцарские пастухи – Зимние вечера – Традиционная отвага швейцарцев – Цвингли слушает – Священные традиции – Влияние окружающей обстановки на формирование характера Цвингли – Послан в школу в Везен – Превосходит учителя. – Переведен в Базель. – Бюнцли – Цвингли едет в Берн. – Лупулус – Доминиканцы – Цвингли едва избежал монашества.


Возможно, существует сходство между физическими атрибутами страны, в которой мы сейчас находимся, и историей событий ее религиозного пробуждения. Ее покрытые снегом горы первыми принимают утренние лучи и возвещают восход солнца. Они подобны горящим факелам, в то время как равнины и долины у их подножья покрыты мглой и тенью. Так и духовный рассвет швейцарцев. Триста лет назад города этой страны были среди первых городов, в которых зажегся свет реформатской веры и возвещено о новом утре, возвращавшемся в мир. Тогда неожиданно во тьме засверкало множество огней. В Германии был один выдающийся центр и один выдающийся вождь. Лютер возвышался подобно величественной альпийской вершине. Над всей страной была видна его колоссальная фигура. Но в Швейцарии восстал один, второй и третий человек, как альпийская гряда, приняв первые лучи, они излили яркое и чистое сияние не только на свои города и кантоны, но и на весь христианский мир.
На юго-востоке Швейцарии есть длинная и узкая долина Тоггенбург. Она окружена высокими горами, которые отделяют ее на севере от кантона Аппельцель, а на юге от кантона Грисонс. На востоке она открывается в сторону Тирольских Альп. Ее высокое месторасположение не позволяет выращивать зерновые или сажать виноградники, но ее богатые пастбища привлекают пастухов, и со временем деревня Вильдхауз росла вокруг своей старой церкви. В этой долине, в домике, который еще можно видеть стоящим в миле от церкви на зеленом лугу, стены которого сделаны из бревен, а крыша обложена камнями для защиты от сильных порывов ветра, с ручьем чистой воды, текущим перед ним, триста лет назад жил человек по имени Гульдрих Цвингли, староста церкви. У него было восемь сыновей, третий из которых родился в канун нового 1484 года, на семь недель позже  рождения Лютера, и назвали его Ульрихом.
Соседи очень уважали этого человека за его прямой характер, а также за его служение. Он был пастухом и летом жил в горах с сыновьями, которые помогали ему пасти стада. Когда долины украшались зеленью весны, стада выводились на пастбища. С каждым днем, когда зелень поднималась все выше в горы, пастухи со своими стадами также поднимались. В середине лета они были на самой высокой точке, их стада бродили на границе с вечными снегами, где тающий снег и палящее июльское солнце вскармливали роскошный травяной покров. Когда удлинявшиеся ночи и увядавшие пастбища говорили им о том, что лето начало убывать, они спускались по тем же перегонам, что и поднимались, возвращаясь домой в долину примерно ко дню осеннего равноденствия.  В Швейцарии, когда зима царствует на горных вершинах и омрачает долины мглой и бурями, никакой труд на улице невозможен, особенно в таких высоко лежащих местностях, как Тоггенбург. Тогда крестьяне по очереди собираются по домам, освещенным  вечером очагом или светом свечи. Собравшись вокруг очага, они проводят долгие вечера с песнями, музыкальными инструментами и рассказами о давних днях. Они рассказывали о смелом подвиге, когда пастух, карабкаясь по обрыву или борясь с бурей, спасал кого-то из стада, отбившегося от других. Или они рассказывали о еще более отважных делах на полях сражений, как их отцы обычно встречались с копьеносцами Австрии или одетыми в броню галльскими воинами. Так время проходило быстро.
Дом старосты из Вильдхауза, Гульдриха Цвингли, был частым прибежищем для соседей в зимние вечера. Вокруг его очага собирались старейшины деревни, каждый приносил историю о подвигах, заимствованных из старых швейцарских баллад и сказаний, и, возможно, переданных по традиции. Пока старшие разговаривали, младшие слушали с бьющимися сердцами и горящими глазами. Они говорили о том, что делали смельчаки в прошлом, о подвигах, совершенных на их земле, и как их долина Тоггенбург посылала героев, чтобы отбросить от их гор войска Карла Смелого. Битвы их отцов проигрывались снова в простых, но живых повествованиях их сыновей. Слушатели видели подвиги, разыгрываемые перед ними. Они видели жестокие чужеземные войска, окружившие их горы. Они видели своих предков, собиравшихся в городах и горах, шедших по узкому ущелью, через тенистые сосновые леса, через озера, чтобы отразить захватчика. Они слышали удары боя, лязг оружия, крики победы, и видели растерянность и ужас отступающей армии. Так поддерживался боевой дух швейцарцев, на смену смелым отцам пришли смелые сыновья; и Альпы, зажигая огни каждое утро, видели как у их подножья одно поколение патриотов и воинов сменяет другое.
В кругу слушателей, собиравшихся вокруг очага его отца зимними вечерами, был и маленький Ульрих Цвингли. Его потрясали рассказы об отважных делах древности, некоторые из них были совершены в той самой долине, где он услышал о них.  История его страны не в печатном виде, а в драматическом действие прошла перед ним. Он видел образы героев, проходивших перед ним. Они сражались, истекали кровью несколько веков назад; их прах смешивался с прахом долины, или уносился горным ручьем; но для него они были живы. Они не могли умереть никогда. Если та земля, которую весна украшает цветами, и осень богато покрывает плодами, была свободной, если вон те снега, которые так великолепно сверкают на кромке  гор, не принадлежали чужеземному сеньору, то они принадлежали этим людям. Эта прославленная земля, населенная свободными людьми, была вечным их памятником. Каждый предмет на ней ассоциировался для него с  их именами, и вызывал воспоминания о них. Поэтому его высшей целью стало стремление стать достойным великих предков, записать свое имя рядом с их именами и, чтобы его  подвиги также передавались от отца сыну. Эта смелая, высокая, свободолюбивая натура была готовым материалом для прививки любви к еще более высокой свободе и ненависти к еще более низшей тирании, чем та, которой их отцы противостояли с презрением свободных людей, когда они разбивали наголову войска Габсбургов или французских легионеров.
В скором времени эта свобода стала раскрываться перед ним. Его бабушка была набожной женщиной. Она звала маленького Ульриха к себе, сажала его рядом и знакомила его с героями более высокого рода, рассказывая отрывки из священной истории, которые она сама узнала из преданий церкви и отрывков Священного Писания требника. Она, несомненно, рассказывала ему о тех великих патриархальных пастухах, которые пасли стада в горах Палестины, и как иногда Всевышний сходил и разговаривал с ними. Она рассказывала ему о могучих мужах от сохи, овечьих загонов или виноградников, которые, когда воины Мидиан, перейдя Иордан заполонили широкую долину Мегиддо, или орды филистимлян с приморской равнины поднялись на горы Иуды, отбросили войска захватчиков, и, избив, в ужасе отправили их назад. Она водила его к колыбели в Вифлееме, к кресту на Голгофе, в сад утром третьего дня, когда гроб был открыт, и сияющая фигура вышла из темноты. Она показала ему первых проповедников, спешивших с благой вестью в языческий мир, и рассказала ему, как идолы народов пали от проповеди Евангелия. Так, день за днем юный Цвингли готовился к своей будущей великой задаче. Глубоко в сердце была любовь к своей стране, а рядом были привиты начальные знания той веры, которая одна могла стать щитом для прочной и долгой независимости его страны.
Величественные виды природы вокруг него – рев бури, шум водопада, горные пики – несомненно, внесли свой вклад в формирование будущего реформатора. Они помогли воспитать возвышенность души, благоговение перед Тем, Кто «поставил горы», и смелость мышления, которое отличало Цвингли в последующие годы. Так думает его биограф. «Я часто думаю по моей простоте, - пишет Освальд Миконий – что от этих высот он взял нечто небесное и возвышенное». «Когда гром гремит в горных ущельях и перескакивает со скалы на скалу с ужасным ревом, тогда мы как будто вновь слышим голос Господа Бога, провозглашающего: «Я – Всемогущий Бог. Ходи передо Мной и будь совершенен». Когда на рассвете вершины, покрытые ледниками, сверкают в небесном свете так, что как-будто их окружает море огня, как-будто «Господь Бог Саваоф шагает по высотам земли», и как-будто края его одежды, сотканной из света, преображают горы. Тогда мы в трепете слышим доносящийся до нас крик: «Свят, свят, свят Господь Бог Саваоф, вся земля полна славы Его».  Здесь под глубоким впечатлением, произведенным горами и чудесами, связанными с ними, в груди юного Цвингли впервые пробудилось чувство благоговения перед величием и великолепием Бога, которое потом наполняло всю его душу и вооружало  его отвагой в великой борьбе с силами тьмы. В уединении гор, нарушаемом лишь звоном колокольчиков пасущегося стада, склонный к размышлениям мальчик задумывался о мудрости Божьей, которая раскрывается во всех Его творениях. Эхо этого глубокого размышления о природе, которое занимало его ум во время невинной юности, мы слышим в работе, написанной им в зрелости, «Божественное провидение». «Земля, – пишет он – мать всего никогда не запирает свои богатства внутри себя, не обращает внимание на раны, нанесенные ей лопатой или плугом. Роса, дожди, речная влага восстанавливается, оживает в ней, чтобы то, что остановилось в росте из-за засухи и  последующей борьбы, свидетельствовало чудным образом о божественной силе. Горы, эти  неизящные, грубые, инертные массы, придающие земле крепость, форму и постоянство, как кости плоти, делают невозможным, или, по крайней мере, затрудняют переход из одного места в другое. И, хотя они тяжелее земли, они возвышаются над ней и никогда не погружаются; разве они не провозглашают о непобедимом могуществе Господа, и не говорят о масштабах Его величия?»
Его отец с удовольствием отмечал приятный нрав, правдивый характер и живой дух своего сына, и начал думать, что его ждало более высокое призвание, чем просто пасти стада в родных горах. В Европе наступал новый день знаний. Отдельные лучи проникали в уединенную долину Тоггенбург и возбуждали высокие порывы в груди ее пастухов. Вероятно, староста из Вильдхауза разделял общее стремление, двигавшее людей к новому рассвету.
Его сыну Ульриху было тогда восемь или девять лет. Нужно было дать ему лучшие наставления, чем могла это сделать долина Тоггенбург. Его дядя был старшим священником в Везене, и отец решил отдать сына на его попечение. По дороге в Везен отец с сыном забрались на зеленые вершины Амона, и с этих  высот юный Ульрих впервые увидел мир, окружавший родную долину Тоггенбург. На юге поднимались снежные вершины Оберланда. Он мог посмотреть вниз на долину Глаурус, которая должна была стать его первой трудностью; дальше на север шли покрытые лесом вершины Ейнзедельна, а за ними горы, ограждавшие прекрасные воды Цюриха.
Старший священник Везена любил ребенка своего брата, как собственного сына. Он отправил его в местную частную школу. Мальчик обладал сообразительностью и большими способностями, а запасы учителя были скудны. Вскоре он передал ученику все, что знал сам, и надо было отправлять Цвингли в другую школу. Отец и дядя посоветовались и выбрали школу в Базеле.
Ульрих сменил величественные горы со снежными вершинами на покрытые густым ковром луга, орошаемые Рейном, на тихие холмы со сверкающими елями, окружавшими Базель. Базель был одной из тех точек, на которой восходивший день сосредоточил свои лучи, и откуда они освещали другие страны.  Это был центр вселенной. Там имелось много печатных станков, которые выпускали книги античного века. Он начал становиться прибежищем схоластов; и, когда юный ученик вошел в его ворота и стал его жителем, он, несомненно, почувствовал новую атмосферу.
Юному Цвингли повезло с учителем, на чье попечение он попал в Базеле. Григорий Бюнцли, учитель школы св.Феодоры, был человеком мягкого нрава и доброго сердца, и в этом отношении он был очень непохож на обычного педагога шестнадцатого века, который учил с помощью жестких манер, сурового выражения лица и строгой дисциплины, чтобы заставить слушаться своих учеников и внушить им любовь к знаниям. В этом случае принуждения не требовалось. Ученик из Тоггенбурга делал быстрые успехи здесь, как и в Везене. Он особенно блистал в имитирующих дебатах, которыми часто увлекалась  молодежь того времени в подражание словесным турнирам старших, и заложил основание той способности к дискуссиям, которой он владел потом на более широкой арене. И опять юный Цвингли, опередив своих одноклассников, стоял на одном уровне с учителем. Было ясно, что  надо было искать другую школу для ученика, о котором стоял вопрос, не что он может выучить, а где найти такого профессионала, который бы смог его выучить?
Староста из Вильдхауза и старший священник из Везена опять стали совещаться относительно юного ученика и раннего развития его способностей, которые задали им задачу. Самой знаменитой школой во всей Швейцарии была школа в Берне, где Генрих Вулфлин, иначе Лупулус, преподавал с большим успехом мертвые языки. Туда было решено отправить мальчика. Попрощавшись на время с берегами Рейна, Цвингли вновь пересек Юру, и еще раз приблизился к великолепным горным вершинам, которые были вроде его товарищей с младенчества. Утром и вечером он мог видеть пирамидальные формы Шрехорна и Ейгера, высокий пик Ейстер Архорн и могучие  Блумлизские Альпы, а выше их всех Монблан, сверкавший великолепием при заходе солнца, и нессший свет остальным, затерявшимся в темноте.
Но он с головой ушел в школьные занятия. Его учитель в высшей степени достиг совершенства для тех дней. Он путешествовал по Италии и Греции и даже побывал в Сирии и у Гроба Господня. Он не только услаждал свой взор их пейзажем, но и овладевал давно забытыми языками этих знаменитых стран. Он пил от духа римских и греческих ораторов и поэтов, он передал своим ученикам пыл античной свободы и философии вместе с литературой, в которой они заключались. Способности Цвингли развивались под руководством благожелательного наставника. Лупулус познакомил его с искусством стихосложения по античным образцам. Его поэтическая жилка развивалась, его стиль начал приобретать классическую лаконичность и благородный блеск, который отличал его в последующие годы. Не был позабыт и его музыкальный талант.
Но сам успех молодого ученого, похоже, должен был оборвать его путь, или неизбежно изменить его направление. С его только что начавшими расцветать способностями он находился в опасности исчезнуть в монастыре. Лютер на том же этапе своего пути похоронил себя в келье, и о нем никогда бы не услышали, если бы не поднялась в его груди буря и заставила его покинуть келью. Если Цвингли похоронит себя, как Лютер, будет ли он спасен, как и он? Но как с ним случилась такая опасность?
В Берне, как и везде, доминиканцы и францисканцы яростно конкурировали друг с другом ради общественного признания. Их притязания на покровительство были следующими: впечатляющая церковь, яркие одежды и заманчивые обряды, и если бы к ним они могли прибавить чудотворный образ, их победа была бы обеспечена. Доминиканцы думали, что нашли способ победить своих соперников францисканцев. Они услышали об ученике Лупулуса. У него был красивый голос, он был смышленым, в общем, это было хорошее приобретение для ордена. Если бы они могли причислить его к своим рядам, это бы привлекло толпы в их церковь и дары в их сокровищницу скорее, чем красивый запрестольный образ или новый обряд. Он пригласили его пожить послушником в монастыре.
Новость о том, что доминиканцы из Берна расставляют западню для его сына, дошла до старосты из Вильдхауза. Он представлял, что его сын, как и  дядя, будет старшим священником и займет высокое положение в церкви; но надеть монашескую сутану, стать просто подсадной уткой монахов, погрузиться в спектакли было идеей, не нашедшей благосклонности в глазах старосты, было немыслимо. Он сорвал план доминиканцев, отправив распоряжение сыну вернуться домой в Тоггенбург. Рука, которая привела Лютера в монастырь, провела Цвингли мимо него.





                Глава 5


                Путь Цвингли к освобождению.


Цвингли возвращается домой. – Едет в Вену. – Учеба и товарищи – Возвращается в Вильдхауз. – Второй раз едет в Базель. – Любовь к музыке – Схоластическая философия – Лео Юд – Вольфган Капито – Эколампадий – Эразм – Томас Виттенбах – Звезды на рассвете – Цвингли становится пастором Гларуса. – Учение и труд среди прихожан – Швейцарцы призываются на борьбу в Италию. – Цвингли едет в Италию. – Уроки

Юный Цвингли немедленно подчинился приказу о возвращении домой; но он уже был не тот, как тогда, когда впервые уехал из родительского дома. Он пока не стал учеником Евангелия, но он стал ученым. Уединение Тоггенбурга потеряло для него очарование, и общество пастухов больше не удовлетворяло его. Он очень хотел иметь друзей близких по духу.
По совету дяди Цвингли затем отправили в Вену, Австрию. Он поступил в высшую школу этого города, которая приобрела широкую известность при императоре Максимилмане I. Здесь он возобновил занятия по римской античности, неожиданно прерванные в Берне, добавив к ним начальный курс философии. Он был не единственным молодым швейцарцем, жившим в этой столице и учившимся в школе старого врага его страны. Иоахим Вадиан, сын богатого купца из Галии; Генрих Лорети, больше известный как Глареан, сын крестьянина из Моллиса; и юноша из Суабиана, Ганс Хейберлин, сын кузнеца, впоследствии называемый Фабером, были в то время товарищами Цвингли по учебе и досугу. Все трое подавали надежды на достижение высокого положения в будущем, и все трое достигли этого; но никто из троих не сослужил миру такой службы и не достиг такой прочной славы, как четвертый, сын пастуха из Тоггенбурга. После двух лет пребывания в Вене Цвингли опять вернулся домой в Тоггенбург в 1502 году.
Но родная долина не могла больше удержать его. Чем чаще он пил из чаши знаний, тем больше ему хотелось пить из нее. Будучи восемнадцати лет он во второй раз отправился в Базель в надежде применить приобретенные знания в этом городе ученых. Он преподавал в школе св.Мартина и учился в университете. Здесь он получил степень магистра искусств. Это звание он принял скорее из уважения к другим, чем из-за значения, которое оно ему давало. Он никогда им не воспользовался и обычно говорил: «У нас один магистр – Христос».
Искренний, открытый и радостный, он собрал вокруг себя большой круг друзей, среди которых был Капито и Лео Юд, который впоследствии стал его коллегой. Его интеллектуальные способности росли с каждым днем. Но это давалось ему без особого труда; он брал лютню или рожок, веселил себя и друзей мелодиями родных гор; или отправлялся на берег Рейна, или забирался на горы Шварцвальда по ту сторону реки.
Чтобы разнообразить свои труды, Цвингли обратился к схоластической философии. Говоря об этом его периоде, Миконий пишет: «Он изучал философию с большей аккуратностью, чем прежде, и исследовал каждую деталь праздной и мелочной софистики схоласта только с тем намерением, что если когда-нибудь он столкнется с ней лицом к лицу, он мог знать своего врага и бить его собственным оружием». Как тот, кто покидает благодатное поле и переступает границу мрачной пустыни, где не растет ничего полезного для еды и приятного для глаз, так и Цвингли чувствовал то же самое, когда он попал в эту область. Схоластическая философия почиталась несколько веков. Великие умы предыдущих столетий превозносили ее, как совокупность всех премудростей. Цвингли нашел в ней лишь бессодержательность и беспорядок; чем больше он углублялся в нее, тем бесполезнее она становилась. Он бросил ее и с облегчением вернулся к классической философии. Там воздух был свежее, а горизонты шире.
Между 1512 и 1516 годами в Швейцарии жили несколько человек с выдающимися и разнообразными дарами, каждый из которых прославился в великом движении реформации. Давайте назовем их имена. Конечно, не случайно столько много светильников зажглось на швейцарском небе одновременно. Первым идет Лео Юд, он был сыном священника из Эльзаса. Его миниатюрное телосложение и бледное лицо скрывали богатый ум и бесстрашный дух. Он был самым любимым другом Цвингли, и им также владели две основные страсти – любовь к истине и любовь к музыке. Когда работа заканчивалась, эти двое наслаждались пением. Леон пел дискантом и играл на литаврах; для отточенного мастерства Цвингли и его сильного голоса было все равно, на каком инструменте играть и какие партии петь. Между ними установилась дружба, которая продолжалась до смерти. Но вскоре наступил час, который разлучил их, так как Лео Юд был старше Цвингли, и уехал из Базеля, чтобы стать священником в Св.Пилсе в Эльзасе. Но мы увидим, что они вскоре вновь соединились и сражались бок обок со зрелыми силами и оружием, взятым из арсенала Божьего Слова, в великой битве реформации.
Другим из тех замечательных людей, которые съезжались из разных стран в Швейцарию, был Вольфганг Капито. Он родился в Гаугенане, в Германии в 1478 году, и получил звание по трем специальностям – богословию, медицине и юриспруденции. В 1512 году его пригласили быть кюре в  кафедральном соборе Базеля. Приняв это предложение, он начал изучать Послание к Римлянам, для того чтобы толковать его своим слушателям, и когда он этим занимался, открылись его собственные глаза на заблуждения римской церкви. К концу 1517 года его взгляды стали настолько зрелыми, что он не мог больше служить мессу и воздерживался от ее совершения.
Ганс Гаузшайн, что по-немецки значит «свет дома», а по-гречески переводится Эколампадий, родился в 1482 году в Вайнсберге, во Франконии. Его семья, которая переехала из Базеля, была богатой. Он так преуспел в belles lettres, что в возрасте двенадцати лет написал стихи, вызывавшие изумление своей изящностью и страстью. Он ездил за границу изучать юриспруденцию в Болонье и Гейдельберге. В последнем городе он так зарекомендовал себя исключительным поведением и способностью к обучению, что был назначен учителем к сыну курфюрста Палатина Филиппу. В 1514 году он проповедовал в своей стране. Его выступление вызывало аплодисменты слушателей, но которое он сам низко ценил, так как считал, что это была просто мешанина предрассудков. Чувствуя, что его учение не было истинным, он решил изучить греческий язык и иврит, чтобы читать Библию в оригинале. С этой целью он отправился в Штуттгард обучаться под руководством известного ученого Рейхлина, или Капниона. В следующем году (1515) Капито, которого связывали тесные узы дружбы с Эколампадием, ознакомил Кристофера Утенхейма, епископа Базельского, со своими достижениями, и прелат пригласил его стать проповедником в этом городе, где мы с ним потом встретимся.
Примерно в то же время в Базель приехал известный Эразм, привлеченный туда популярностью его печатных станков. Он перевел Новый Завет с греческого языка на латынь с простотой и изяществом, и издал его в этом городе, сопроводив его ясными и разумными комментариями и посвящением Папе Льву X. Это посвящение предназначалось Льву, как представителю рода, давшего многих щедрых покровителей наук, и, в не меньшей степени, как главе церкви. Посвящение датировано 1 февраля 1516 года, и было написано в Базеле. Эразм был рад помощи Эколампадуса в этой работе, великий ученый в своем предисловии выражает признательность богослову.
Мы назовем еще одно светило из созвездия, поднявшегося над тьмой этой страны и над всем христианским миром. Хотя мы упомянули его последним, он появился первым. Томас Виттенбах был родом из Бине в Швейцарии. Он преподавал в Тюбингене и читал лекции в его высшей школе. В 1505 году он приехал в этот город на берегах Рейна, вокруг которого ученые и не менее известные печатники создавали ореол славы. Именно у ног Виттенбаха Ульрих Цвингли в свой второй приезд в Базель познакомился с Лео Юдом. Студент из Тоггенбурга сидел у ног того же учителя, и Виттенбаху было предназначено оказать на него немалое влияние. Виттенбах был учеником Рейхлина, известного гебраиста. Базель уже распахнул двери для изучения греческого и романского языков, но Виттенбах принес туда еще высшую мудрость. Хорошо зная священные языки, он пил из источника божественных знаний, куда его допустили эти языки. Он утверждал, что было более раннее учение, чем то, которое предлагал людям средневековья Фома Аквинский, более раннее учение даже чем то, которому учил Аристотель народ Греции. Церковь отошла от этого учения, но уже близко время, когда люди  вернутся к нему. Это учение можно выразить одним предложением: «Смерть Христа – единственное искупление наших душ». Когда прозвучали эти слова, первые семена новой жизни были посеяны в сердце Цвингли.
Остановимся на минуту; имена, которые мы назвали, были утренними звездами. Конечно, людям, которые тысячу лет жили во тьме, было приятно видеть их свет. Мы можем буквально применить к ним слова великого поэта и назвать их свет «святым, отраслью небесного первенца». Должны были взойти еще большие светила и наполнить сиянием небосвод, на котором эти ранние предвестники дня источали свои прекрасные и долгожданные лучи. Но никогда эти первые чистые светильники не забудутся. Многие имена, которые война окружила ужасным блеском, и которые сейчас привлекают всеобщие взоры, постепенно тускнеют и, наконец, совсем исчезнут. Но история пронесет эти «святые светильники» из столетия в столетие и сохранит их свет в веках; когда день мира будет навсегда долгим и ярким, то звезды, появившиеся на рассвете, никогда не перестанут светить.
Мы видели, что семя было посеяно в сердце Цвингли; открылась дверь, через которую он вышел в поле, где ему предстоял великий труд. При таком стечении обстоятельств умер пастор Гларуса.  Папа назначил своего конюшего Генриха Голдли на вакантное место, так как пустяковая должность по другую сторону Альп должна быть занята. Если бы это был конюх для их лошадей, то пастухи Гларуса с благодарностью приняли бы папского кандидата, но им нужен был учитель для них самих и их детей. Услышав о репутации сына старосты Вильхауза, они отослали конюшего исполнять свои обязанности в конюшне понтифика и пригласили Ульриха Цвингли стать их пастором.  После того как он принял приглашение и был возведен в духовный сан в Констанце в 1506 году в возрасте двадцати двух лет, он приехал в Гларус, чтобы начать работу. Его паства охватывала почти треть кантона.
«Он стал священником – пишет Миконий – и отдался всей душою изучению божественной истины, так как он хорошо понимал, как много должен знать тот, кому Христос доверил свое стадо. Однако он более рьяно изучал античную классику, чем Священное Писание. Он читал Демосфена и Цицерона, чтобы овладеть ораторским искусством. Он очень стремился приобрести силу красноречия. Он знал о том, чего она достигла в городах Греции, и что она подняла их против тирании и отстояла их права; могла бы она достичь таких же больших результатов в долинах Швейцарии? Он был хорошо знаком с Цезарем, Ливием, Тацитом и другими великими писателями Рима. Он называл Сенеку «святым человеком». Прекрасное дарование, высота души и любовь к родине, качества которые отличали великих людей языческого мира, он приписывал влиянию Святого Духа. Он утверждал, что Бог не ограничивает Свое влияние Палестиной, но охватывает весь мир. «Если бы два Като – писал он – не были бы истинно верующими, могли ли они быть столь благородными?»
Он основал в Гларусе школу латыни и взял управление ею в свои руки. Он собрал в ней молодежь лучших семейств своего обширного прихода, и приобщал их к наукам и высоким целям. Как только его ученики достигали зрелого возраста, он отправлял их в Венский университет, ректором которого был друг его юности Вадеан, или в Базель, где Клареан, другой из его друзей, открыл семинарию для молодых людей. До его приезда жителей Гларуса отличала распущенность нравов, соединенная с воинственным духом, приобретенным во время бургундских и швабских войн. А сейчас они начали отличаться необычной чистотой нравов, и многие взоры обратились к новому свету, неожиданно загоревшемуся в мрачной долине среди Альп.
Наступил перерыв в изучении классиков и пасторской работе. Тогдашний Папа Юлий II воевал с французским королем Луи XII, и швейцарцы переходили через Альпы, чтобы сражаться за «церковь». Мужчины Гларуса во главе с главным епископом в шлеме и кольчуге, подчинившись призыву воинственного понтифика, шли маршем навстречу французам на равнинах Италии. Молодой священник Ульрих Цвингли был обязан сопровождать их. Лишь немногие вернулись, а те, кто вернулся, принесли с собой пороки, которым они научились в Италии, распространяя праздность, распутство и попрошайничество у себя на родине. Швейцария скатывалась в пропасть. Глаза Ульриха начали открываться и видеть причину, вызвавшую столько много бед в его стране. Он начал лучше присматриваться к папской системе и думать, как отвратить крах, который, в основном из-за интриг римской церкви, навис над независимостью и нравственностью швейцарцев. Он возобновил занятия. Единственный луч света пробил себе дорогу в его мышление, как мы уже писали. Он оказался лучше всей мудрости, которую он приобрел в результате напряженного изучения античности, будь то классические авторы, которыми он восторгался, или схоластические богословы, которых он не очень уважал. Вернувшись из мест кровавых побоищ и разгульной жизни, которые он видел к югу от Альп, он возобновил изучение греческого языка, чтобы иметь свободный доступ к божественному источнику, из которого, как он понимал, пришел этот единственный луч.
Это был знаменательный момент в судьбе Цвингли, его родной Швейцарии и, в не меньшей степени, Церкви Божьей. Молодой священник из Гларуса поставил себя в присутствие Слова Божьего. Если он подчинит свое мышление и откроет сердце его влиянию, все будет хорошо; но, если, оскорбленный его учением, такого смиренного для гордого ума, и такого неприятного для невозрожденного сердца, он отвернется, то его положение будет безнадежным. Он склонился перед Аристотелем, склонится ли он перед Тем, Кто был выше и говорил через слово?









                Глава 6


                Цвингли в присутствии Библии.


Цвингли полностью подчиняется Писанию. – Библия – его главный авторитет. – Более широкий принцип, чем у Лютера – Его второй канон – Святой Дух – великий истолкователь. – Использование св.отцов – Свет – Реформа Швейцарии представляет новый тип реформации. – Немецкая протестантская догматика – Швейцарский тип протестантизма – Двойственность ложной религии христианства – Встречена двойственностью протестантизма. – Место разума и Писания


Самая большая особенность Цвингли, в которой он никому не уступает из реформаторов – это его глубокое почитание Слова Божьего. После нашего Виклиффа не было никого, кто бы так основательно изучал его. Когда он пришел к Библии, то пришел  к Божьему откровению с полным осознанием всего того, что предполагает такое признание, и готов был на деле следовать во всем ему. Он признавал Библию, как первоначальный авторитет, непогрешимый закон в противоречие церкви и традициям, с одной стороны, и субъективизму и спиритуализму с другой. Это было великим и отличительным принципом Цвингли и реформации, основанной им – единственный и непогрешимый авторитет Священного Писания. Это более важный и глубокий принцип, чем у Лютера. Он стоит перед ним в логической последовательности и более полный по своему диапазону; так как догмат Лютера о том, стоять ли или падать церкви, «об оправдании только по вере», надо связывать с принципом Цвингли, и он должен выстоять или пасть согласно ему. Является ли оправдание грешников частью Божьего откровения? Нужно сначала решить этот вопрос, прежде чем принять само учение. Следовательно, единственный непогрешимый авторитет Библии является первым из всех богословских принципов, будучи базисом, на котором стоят все остальные.
Это был первый принцип Цвингли, а какой был второй? Приняв божественную власть, он принял и божественного истолкователя. Он чувствовал, что мало будет пользы, если Бог будет говорить, а человек авторитетно истолковывать. Он верил, что Библия свидетельствует сама о себе, и что истинное значение дается через ее свет. Он всячески пытался постичь ее смысл полностью и безошибочно, он изучал языки, на которых она была написана; он читал комментарии знающих и благочестивых людей; но он не признавал, что какой-нибудь человек или собрание людей имеют особую и исключительную способность понимать смысл Писания и авторитетно заявлять об этом. Дух, который вдохновил его, заявлял он, откроет его любому ревностному и верующему читателю.
Это была исходная позиция Ульриха Цвингли. «Писание исходит от Бога, - писал он – не от человека, и освещающий его Бог даст тебе понимание слова, исходящего от Него. Слово Божье…не подведет, оно ясно, оно само учит, оно само раскрывается, оно озаряет душу спасением и благодатью, успокаивает ее в Боге, смиряет ее, так что она сдается и принимает в себя Бога». Такое влияние Библии Цвингли испытал на себе. Он с энтузиазмом изучал мудрость древних; он тщательно просмотрел много страниц богословов-схоластов, пока он не пришел к Священному Писанию и не нашел знания, которые смогли разрешить его сомнения и утолить его сердце. «Когда семь или восемь лет назад, – писал он в 1522 году – я всецело начал предаваться Священному Писанию, философия и схоластика не переставали предлагать мне спорные вопросы. Наконец, я подумал: «Ты должен допустить, что это все является ложью, и познавать истину Божью исключительно из Его простого Слова. Тогда я начал просить у Бога Его света, и Писание стало для меня намного легче, хотя я просто лентяй».
Так Цвингли был научен Библией. Он не отрицал ранних богословов и отцов церкви, хотя пока не начал их изучать. Он даже имени Лютера не слышал. Кальвин в то время был еще мальчиком, собиравшимся пойти в школу. Не было слышно, что свет из Виттенберга или Женевы осветил пастора из Гларуса, так как эти города сами были еще в ночи. День засиял над ним прямо с небес. Он засиял не сразу; он начался с рассвета, и продолжал увеличиваться постепенно от одного трудолюбивого года до другого. Наконец, он достиг своего зенита; и тогда ни один из величайших умов шестнадцатого века не превзошел реформатора из Швейцарии в простоте, гармонии и ясности знаний.
В Ульрихе Цвингли и швейцарской реформации мы знакомимся с новым типом протестантизма, отличным от того, который мы видели в Виттенберге. Реформация была одинаковой во всех странах, куда она дошла; одинаковой в странах, принявших ее, и странах, ее отвергших, но главным и формирующим принципом в Германии было одно учение, а в Швейцарии другое, и поэтому случилось так, что этот внешний аспект стад двойным. Можно сказать, что он был догматическим в одной стране и обычным в другой.
Двойственность была неизбежным результатом состояния мира. В христианстве того времени было два больших течения мысли – суеверия или самоправедности, и схоластическое или рационалистическое течение. Оба они были превращены в схему, по которой человек мог спастись. Со стороны самоправедности человеку давалась система похвальных дел, наказаний, плат и индульгенций, с помощью которых он мог искупить грехи и заработать рай. Со стороны схоластики ему давалась система правил и законов, с помощью которых он мог узнать истину, стать духовно просвещенным и достойным божественного благоволения.  Было два больших течения, на которые разделился мощный поток человеческих пороков.
Лютер начал реформацию, объявив войну принципу самоправедности, Цвингли, с другой стороны, начал с того, что бросил вызов схоластическому богословию. Главным или доминирующим принципом Лютера было оправдание только по вере, с помощью которого он ниспроверг монашескую систему человеческих заслуг. Главным принципом Цвингли был «единственный авторитет Слова Божьего», с помощью которого он лишил интеллект превосходства, которое ему приписывали схоласты, и вернул понимание и осознание божественного откровения. Это представляет существенное отличие между немецкой и швейцарской реформациями. Это различие не в существе или характере, а в форме, и выросло из взглядов христианского мира того времени и обстоятельств, при которых в одной части Европы преобладало суеверие, принявшее  в основном, но не исключительно, монашескую форму, а в другой схоластическую форму. Этот аспект, оставивший свой отпечаток на немецкой и швейцарской реформации, продолжал оставаться в большей или меньшей степени все время.
Цвингли и не думал, что он бесчестит разум, отводя ему правильное место и служение относительно откровения. Если мы вообще принимаем откровение, то разум говорит, что мы должны принимать его полностью. Сказать, что мы принимаем помощь Библии только там, где нам не нужно ее руководство; что мы будем слушать ее учение только в том, что мы уже знаем или можем узнать, усердно ища; что она должна молчать обо всех тайнах, которые наш разум не раскрыл или не смог раскрыть нам, и которые, когда они раскрыты, он не может полностью объяснить, это значит делать наш разум ничтожным под предлогом его почитания. Так как, несомненно, неразумно предполагать, что Бог сообщил нам особое послание, и нам не надо ничего раскрывать, кроме того, что мы уже знаем, или можем узнать, используя данные Им способности. Разум просит нас ждать по Божьему откровению посланий, не противоречащих ему, но превосходящих его; но, если мы отвергаем Библию из-за того, что она содержит такие послания, или отвергаем те ее отрывки, в которых содержатся такие послания, мы поступаем неразумно. Мы бесчестим свой разум. Мы делаем это доказательством лживости Библии, что является одним из веских доказательств ее истины. Авторитет Библии был фундаментальным принципом реформации Цвингли.











                Глава 7


                Ейзидельн и Цюрих.

Посещение Эразма – Швейцарцы сражаются за Папу. – Цвингли сопровождает их. – Мариньяно – Его уроки – Цвингли приглашают в Ейзидельн. – Месторасположение – Управляющий и аббат – Статуя – Паломники – Ежегодный праздник – Проповедь Цвингли – Оплот тьмы превращается в маяк. – Цвингли вызывают в Цюрих. – Город и озеро – Первое появление Цвингли за кафедрой. – Его два главных принципа – Результат его проповедей – Его кафедра – источник народного преобразования.


Два путешествия, предпринятые Цвингли в то время, подействовали на него. Одно было в Базель, где жил Эразм. Посещение короля схоластов принесло ему как удовольствие, так и пользу. По возвращении из Базеля он с большим рвением продолжил изучение священных языков, и с большей жаждой продолжал знакомиться со знаниями, связанными с этими языками.
Другое путешествие было другого характера и в другом направлении. Умер король Франции Луи XII; Юлий II из Рима также пошел держать ответ; и войну, которую вели эти два правителя, они оставили в наследство своим преемникам. Франциск I подхватил ссору и помчался в Италию, а Папа Лев X призвал швейцарцев бороться за церковь, которой угрожали французы. Вдохновленные красноречием своего воинственного кардинала, Матфея Шиннера, епископа Сиона, и еще больше золотом Рима, смелые горцы устремились через Альпы защищать «святого отца». Пастор Гларуса пошел с ними в Италию, где один день его можно было видеть, выступающим с речью перед строем своих соотечественников, а в другой день сражающимся со шпагой в руке бок обок с ними на поле битвы; смешение духовных и военных обязанностей было менее противно представлениям того времени, чем современным. Но швейцарцы зря проливали свою кровь. Победа, которую французы одержали при Мариньяно, вселила ужас в Ватикан, наполнила долины Швейцарии вдовами и сиротами, и принесла молодому монарху Франции славу оружия, которую ему было предназначено потерять так же неожиданно, как он ее приобрел, на роковом поле Павия.
Но, если у Швейцарии была причина долго помнить о битве при Мариньяно, в которой пали многие ее сыны, то это несчастье в будущем превратилось для нее в благословение. Во время визита в Италию Ульриху Цвингли пришли мысли, плоды которых он получил по возвращении. Он понял, что в Риме процветало честолюбие, алчность, гордость и роскошь. Он думал, что они не имели никакой ценности, чтобы питать их кровью швейцарцев. Какая глупость! Какое преступление принуждать идти через Альпы цвет молодежи Швейцарии, и убивать их в таком деле! Он решил сделать все возможное, чтобы остановить поток крови соотечественников. Он чувствовал сильнее, чем раньше, необходимость реформации, и начал еще более усердно наставлять прихожан в учении Священного Писания.
Он был занят изучением Библии и сообщал время от времени своим прихожанам, что он открыл в ней, когда его пригласили стать проповедником в монастыре Эйнзидельна в 1516 году. Теобальд, барон Жерольдс-Эка, был распорядителем этого аббатства и сеньором этого края. Он был поклонником наук и образованных людей, и больше всего тех, кто кроме знаний имел праведность. От него исходил призыв, обращенный к пастору Гларуса, вызванный дошедшей до него молвой об усердии и способностях Цвингли. Его аббатом был Конрад де Рехенберг, человек знатного происхождения, которого смущали суеверные обряды церкви, в сердце он не испытывал большой  любви к мессе, и, фактически, прекратил ее служение. Однажды, когда какие-то посетители настаивали на ее совершении, он сказал: «Если Иисус Христос – поистине в причастном хлебе, то я недостоин предлагать Его в жертву Отцу; а, если Его нет в хлебе, то я еще более несчастлив, ибо должен заставлять людей поклоняться хлебу вместо Бога».
Должен ли он был оставлять Гларус, чтобы похоронить себя на вершине одинокой горы? Этот вопрос ставил Цвингли перед собой. Он мог, как он думал, с таким же успехом лечь сейчас в могилу; и, однако, если он примет предложение, это не будет могилой, в которой он скроется. Это было знаменитое прибежище паломников, в котором он сможет продолжить великий труд по просвещению соотечественников. Поэтому он решил воспользоваться этой возможностью для продолжения служения на новом и важном поприще.
Монастырь Эйзидельна был расположен на небольшой горе между озером Цюрих и Валенштадтом. Он славился как место поклонения Деве Марии. «Оно было самым почитаемым – пишет Гердезий – во всей Швейцарии и Верхней Германии». Надпись над входом гласила, что здесь можно получить «полное отпущение грехов»; более того, и это была основная приманка, там сделали из камня образ Девы, которому приписывалась сила совершать чудеса. Отдельные группы паломников приходили в Эйзидельн в любое время года, но когда наступал ежегодный праздник «Освящения» тысячи паломников сходились сюда к знаменитой святыне изо всех уголков Швейцарии и более отдаленных мест Франции и Германии. В это время долина у подножья горы становилась многолюдной, как город; и весь день длинные вереницы паломников взбирались на гору, неся в одной руке свечи, чтобы зажечь их в честь «св.Девы Эйзидельна», а в другой деньги, чтобы купить индульгенции, продававшиеся на месте ее поклонения. Цвингли был глубоко взволнован, видя это. Он встал перед этим огромным стечением людей из разных мест христианского мира и смело провозгласил, что они напрасно проделали столь долгий путь, что они не стали ближе к Богу, который слышит их молитвы и на вершине этой горы, и в долине, и что место в окрестностях часовни Эйзидельна не святее, чем в их молитвенных комнатах; что они тратят «деньги не на хлеб и труд не на то, что приносит пользу», и что не одежда паломника, а сокрушенное сердце угодно Богу.  Цвингли не довольствовался простым обличением раболепного суеверия и бесполезных обрядов, которыми народ, пришедший на этот большой праздник в Эйзидельн, подменял любовь к Богу и жизнь в святости. Он проповедовал им Евангелие. Он жалел тех, кто пришел в поисках успокоения своей души. Он рассказывал им о Христе и Его распятии. Он говорил им, что Христос – единственный Спаситель; что Его смерть полностью искупила грехи людей; что его жертва действительна во все века и во всех народах, что не надо взбираться на гору, чтобы получить прощение; что Евангелие предлагает через Христа прощение даром. Стоило придти с края земли, чтобы услышать эту «благую весть». Однако были и такие в толпе паломников, которые не могли принять «благую весть». Они прошли долгий путь, и им неприятного было слышать в его конце, что им не надо было так трудиться, а лучше остаться дома. Более того, казалось, что прощение слишком мало стоило. Они лучше пойдут старой дорогой к раю через наказания, посты, милостыню и отпущение грехов церковью, чем поверят в столь сомнительное спасение. Для этих людей учение Цвингли казалось богохульством на Деву в ее новой часовне.
Но были и другие, для кого слова проповедника уподоблялись  «прохладной воде» для жаждущего. Они исследовали дела самоправедности и нашли их бесполезными. Разве они не постились и не бодрствовали, пока не превратились в скелетов? Разве они не бичевали себя до крови? Но мир не наступал, жало обличавшей совести не было удалено. Они были готовы воспринимать слова Цвингли. Божественное действие, казалось, сопровождало его слова во многих случаях. Они нашли единственный путь, на котором они надеялись обрести вечную жизнь, и, вернувшись домой, они принесли необычную, но желанную весть, услышанную ими. Случилось так, что главный оплот тьмы во всей Швейцарии превратился в центр реформаторского света. «Прозвучала труба», и «взвилось знамя» на вершинах гор.
Цвингли продолжал свое дело. Исхоженными тропами паломников перестали пользоваться, место поклонения было оставлено, сократилось число приверженцев, а также и доходы священника Эйзидельна. Цвингли был далек от того, чтобы горевать о лишении средств к существованию, но радовался о том, что его труд дал плоды. Папские власти не чинили ему препятствий, хотя они, однако, не могли не закрыть глаза на то, что происходило. Римской церкви нужны были шпаги кантонов. Она знала о том влиянии, которое Цвингли оказывал на своих соотечественников, она думала, что завладев им, она завладеет и ими; но ее благосклонность и лесть, передаваемые через главного епископа Сиона и папского легата, были абсолютно бесполезны для того, чтобы свернуть его со своего пути. Он продолжал свое служение с заметным успехом, прожив в этом месте три года.
Такими событиями Цвингли постепенно готовился к началу реформации в Швейцарии. Должность проповедника в каноническом колледже, основанном Карлом Великим в Цюрихе, было свободно в то время, и 11 декабря 1518 года Цвингли был избран на эту должность большинством голосов.
«Учреждение», в которое был принят Цвингли, было ограничено восемнадцатью сотрудниками. Согласно выражениям указа Карла Великого они должны были «служить Богу хвалой и молитвой, снабжать христиан в горах и долинах  различными способами поклонения, и, наконец, осуществлять руководство над католической школой», которая по имени основателя была названа школой Карла. Гросс Мюнстер, как и большинство других церковных заведений, быстро деградировал и прекратил выполнять задачу, ради которой он был создан. Его каноники, проводя время в праздности и развлечениях, в соколиной охоте и охоте на кабанов, назначали священника с небольшим жалованием и с перспективой стать каноником, чтобы совершать богослужения. Такая должность была предназначена для Цвингли. Во времена его избрания в Гросс Мюнстере было двадцать четыре каноника и тридцать шесть капелланов. Феликс Хаммерлинг, регент хора этого учреждения, так говорил о нем в первой половине пятнадцатого века: «Кузнец может из старых подков выбрать одно и сделать его пригодным, но я не знаю ни одного кузнеца, который бы из всех каноников мог выбрать одного хорошего». Наверняка среди этих каноников были  люди и с другим духом во времена избрания Цвингли, иначе священник из Эйнзидельна никогда бы не был избран проповедником собора Цюриха.
Цюрих уютно расположен на берегах озера с тем же названием. Это внушительное пространство воды, заключенное между берегами, которые постепенно поднимаются вверх, покрытые то виноградниками, то сосновыми лесами, среди которых выглядывают и оживляют картину деревни и белые усадьбы, в то время как на горизонте ледники сходятся с золотистыми облаками. Справа область была окружена скалистым валом Альбисских Альп. Но горы отступали от берега и, позволяя свету свободно изливаться на гладь озера и на широкий размах его прекрасных плодородных берегов, придавали свежесть и легкость панораме, видимой из города, которая резко контрастировала с соседним озером Цуг, где тихие воды и сонные берега постоянно были окутаны тенью высоких гор.
Цюрих был в то время главным городом швейцарской конфедерации. Каждое слово, сказанное здесь, имело двойную силу. Если в Эйнзидельне Цвингли смело выступал против суеверия и самоотверженно проповедовал Евангелие, и вероятно он должен был проявить не меньшую отвагу и красноречие, когда он стоял в центре Гельвеции и обращался ко всем ее кантонам. В первый раз он появился за кафедрой собора Цюриха 1 января 1519 года. По исключительному совпадению ему в этот день исполнилось тридцать пять лет. Он был среднего роста, с проницательными глазами, заостренными чертами лица и чистым звонким голосом. Собралось много народа, так как слава шла впереди него. Не столько его известное красноречие привлекло такое множество людей, включая тех, кто перестал ходить на служения, как сомнительная популярность, так тогда считали, проповеди нового Евангелия. Он открыл службу с чтения Нового Завета, первой главы Евангелия от Матфея, и продолжал толкование Евангелия в следующие воскресенья, пока не дошел до конца книги. Жизнь, чудеса, учения и страдания Христа были умело и убедительно развернуты перед слушателями.
Двумя основными принципами его проповеди в Цюрихе, как  в Гларусе, так и Эйнзидельне, были – Слово Божие является единственным непогрешимым авторитетом, и смерть Христа является единственным совершенным искуплением. Сделав эти два принципа главными, его выступление коснулось широкого круга вопросов в соответствии с его собственным духом, состоянием его слушателей, возможными опасностями и обязательствами его страны. Под ним на каждой скамье тесно сидели люди всей званий и сословий – государственные деятели, бургомистры, каноники, священники, схоласты, купцы и ремесленники. Как спокойная поверхность океана отражает солнце, висящее над ним, так и ряды, обращенных вверх лиц, реагировали на разные эмоции, исходившие с кафедры собора Цюриха. Разве проповедник ради своего удовольствия говорил простыми, ясными и, однако, убедительными словами – словами, ясность которых поражала слушателей, как будто они были сказаны невеждам – о «спасении даром», и публика наклонялась вперед и ловила каждое слово. Совсем нет; так как среди слушателей Цвингли были те, кто поддержал его избрание, и которые понимали, что если его учение будет принято, оно перевернет весь мир вверх ногами. Папы должны будут снять тиару, а известные богословы и руководители школ должны будут сложить свой скипетр.
Отважный проповедник сменил тему, и, в то время как огонь в глазах и суровость голоса показали негодование его духа, он  обличал гордость и роскошь, разлагавших давние нравы и ослаблявших силу добродетели древних. Чем выше благочестие у домашнего очага, тем больше смелости на поле сражения. Посмотрев за границу и указав на тиранию, процветавшую к югу от Альп, он обличил еще более едкими словами лицемерное честолюбие, которое ради своего роста, раздирало их страну на части, тащила их сыновей поливать чужие земли своей кровью, и выкапывать могилу для своей нравственности и независимости. Их предки сбросили ярмо Австрии, им осталось сбросить еще более тяжелое ярмо Пап. Эти призывы не остались без ответа. Патриотизм Цвингли, зажженный у алтаря и горевший святым и страстным огнем, зажег души соотечественников. Нахмуренные брови и горящие глаза слушателей свидетельствовали о том, что его слова находили отклик, и что он разбудил героический дух, который отцы этих людей проявляли на легендарных полях Мортгардена и Земпаха.
Было очевидно, что в центре Швейцарии забил источник новой жизни. Цвингли стал регенератором нации. Из недели в неделю новые и свежие идеи распространялись из собора не только по всему Цюриху, но и по всем кантонам. Простота и отвага древних швейцарцев, исчезавшая под пороками римской церкви и разлагавшего действия французского золота, начали опять расцветать. «Вся слава Богу!» - было слышно, как люди говорили друг другу, когда они возвращались из собора после проповеди Цвингли, пишет Буллингер в своих хрониках, «этот человек – проповедник истины. Он будет нашим Моисеем и выведет нас из египетской тьмы».


   

                Глава 8


                Торговец индульгенциями и чума.


Два воззвания – Прощение за деньги и прощение по благодати – Одновременно две проповеди – В Швейцарию посылают Самсона. – Переходит через св.Готард. – Прибывает в Ури. – Навещает Швица. – Цуг – Берн – Общее освобождение от чистилища – Баден – Ecco volant! – Цюрих – Самсону отказывают во въезде. – Возвращается в Рим. – Страшная смерть – Опустошение – Цвингли поражен. – На грани смерти – Гимн – Выздоровел. – План «Божьего наказания».


Поучительно отметить, что в тот самый момент, когда римская церковь готовилась открыть новый рынок по продаже отпущения грехов в христианском мире, восставали многие проповедники то в одной, то в другой стране, без всякой согласованности и предварительной подготовки, начав проповедовать раннее Евангелие, которое дает прощение даром. Как мы видим, 1517 год был началом обоих движений. В этом году римская церковь собрала своих торговцев, отпечатала индульгенции, установила прейскурант на грехи и расширила сундуки для стекания в них золотого потока. Горе народам, великая колдунья готовит новые чары! И оковы, сковывавшие ее жертвы, должны быть укреплены.
Но Рим не знал, что в тот самый час несколько ревностных учеников, разбросанных по всему христианскому миру, сосредоточенно изучали Писание и горячо молили Бога послать им Свой свет для его понимания. И молитва была услышана. С небес пролился яркий свет на страницы, которые они изучали. Их глаза открылись, они увидели все – крест, совершенную и непреходящую жертву за грех – и в радости, не способные молчать, они побежали к гибнущим народам земли сказать, что «им родился Спаситель, Господь Иисус Христос».
«Некоторые историки отмечают, - пишет Рюхат – что в этом году, 1517, в Риме было предзнаменование большой катастрофы, угрожавшей «святому престолу». Когда Папа занимался избранием тридцати одного новых кардиналов, разразилась страшная гроза. Слышались громкие раскаты грома и блистали ужасные молнии. Одна молния ударила в ангела на вершине собора св.Анджело и сбросила его; другая ударила в находившуюся в храме скульптуру младенца Иисуса на руках Своей матери; а третья выбила ключи из рук статуи апостола Петра». Однако и без этого был очевиден более верный знак того, что престол, перед которым так долго склонялись народы, терял свое влияние, и из его рук забирались ключи. Поднимались многие евангелисты, которые были полны знаний и отваги, чтобы распространять Евангелие, о котором было сказано, что оно, как молния освятит все от востока до запада.
Мы уже видели, что в Германии одновременно было две проповеди – прощение за деньги и прощение по благодати. Эти же проповеди были почти в одно и то же время и в Швейцарии.
Продажа индульгенций в Германии была отдана доминиканцам, а в Швейцарии францисканцам. Папа назначил кардинала Кристофера Форли, генерала ордена, главой двадцати пяти провинций, а кардинал передал Швейцарию францисканцу Бернардину Самсону, настоятелю монастыря в Милане. Самсон уже торговал при двух Папах, с большой выгодой для тех, кто нанимал его. Говорили, что он переправил через Альпы из Германии и Швейцарии сундуки полные золотых и серебряных сосудов, кроме того, что он собрал деньгами за восемнадцать лет суммой не менее восьмисот тысяч долларов. Таково было прошлое человека, который сейчас пересекал швейцарскую границу с поручением продавать папские индульгенции и отсылать деньги тем, кто его послал, как он думал, но на самом деле зажечь огонь в Альпах, который дойдет до Рима и сильнее сокрушит «святой престол», чем молния, которая слегка его коснулась и выбила ключи из рук статуи св.Петра.
«Он выполнял свою миссию в Гельвеции с не меньшей наглостью, - пишет Гердезий – чем Тетцель в Германии». Прокладывая себе дорогу через снега св.Готарда (в 1518 году), и спустившись по реке Ройз, он со своим отрядом прибыл в кантон Ури. Так как нескольких дней было достаточно, чтобы ограбить простодушных горцев, алчный отряд отправился в Швиц, чтобы открыть там продажу своего товара. Цвингли, который был тогда в Эйнзидельне, услышав о монахе и его миссии, противостал ему. В результате Самсон был вынужден свернуть лагерь, и из Швица ушел в Цуг. На берегах этого озера, над которыми постоянно нависала тень высоких гор Россберга и Риги Кульма, и еще более темный покров суеверия римской церкви, Самсон установил помост и разложил свой товар. Из небольших городов хлынули такие толпы народа, что почти свернули всю торговлю, и Самсон был вынужден просить, чтобы пропускали тех, у кого были деньги, пообещав потом рассмотреть вопрос с теми, у которых их не было. Закончив в Цуге, он отправился в Оберланд, забрав золотые и серебряные монеты крестьян и дав им взамен папские индульгенции. Этот человек и его компаньоны раздобрели на этом деле; так как, когда они переходили св.Готард, худые, изможденные, в лохмотьях, они были похожи на бандитов, а теперь они были в теле и элегантно одетые. Направив свой путь в Берн, Самсон испытывал трудность с признанием себя и своего товара в этом богатом городе. Однако небольшие переговоры с местными друзьями открыли его ворота. Он проследовал в кафедральный собор, который был увешан знаменами, на которых папский герб был изображен вместе с гербами кантонов, и там он отслужил мессу с большой помпой. Толпы зрителей и покупателей наполнили собор. Индульгенции были двух видов, одни на пергаменте, а другие на бумаге. Первые предназначались для богатых и стоили один доллар. Другие были для бедных, и продавались по одному бацену за штуку. У него был также и третий вариант, за который он брал значительно бо;льшую сумму. Дворянин из Орби, по имени Арне, заплатил за такую индульгенцию 500 долларов. Бернский офицер, Якоб фон Штейн, обменял серую в яблоках кобылу, на которой приехал, на индульгенцию Самсона. Она была дана для него самого, его отряда из 500 человек, всех вассалов феодального владения Белпа, и поэтому может считаться дешевой, хотя животное было отличным. Не должно оставить без внимания похвального действия монаха в этой местности. Небольшой город Аарберг, в трех лье от Берна, был несколько лет назад разрушен пожаром и наводнениями. Благочестивых людей научили верить, что эти беды обрушились на них из-за оскорбления, нанесенного ими папскому нунцию. Нунций, чтобы наказать за оскорбление, полученное от них, согласно церкви, чьим слугой он был, отлучил и проклял их, и угрожал похоронить их деревню на глубине семи саженей. Они умоляли Самсона снять с них проклятие, которое уже принесло им много горя, и самое ужасное из которых еще ожидало их. Дворяне Берна ходатайствовали за бедняков. Добрый монах был полон сочувствия. Он предоставил, конечно, не без определенной суммы денег, полное отпущение грехов, которое снимало отлучение нунция и давало спать жителям спокойно. Помогла ли индульгенция Самсона, мы не можем сказать, но неоспоримым фактом является то, что городок Ааберг до сего дня стоит на земле. В Берне монах был так доволен своим успехом, что ознаменовал свой отъезд необыкновенно щедрым поступком. Колокола звонили по случаю его отъезда, когда Самсон поставил всех в известность, что он «освободил от мучений чистилища и ада все души умерших жителей Берна, независимо от того, как и где они умерли». Сколько бы денег сэкономили жители Берна, если бы он объявил об этом в первый день приезда! В Берне Лупулус, бывший схоласт, а теперь каноник, с которым мы уже встречались, как с одним из учителей Цвингли, был переводчиком Самсона. «Когда волк и лиса рыскают вместе в поисках добычи, – писал один из каноников настоятелю кафедрального собора де Ваттвиллю – самым безопасным для Вас, милостивый господин, будет закрыть ваших овец и гусей». Такие замечания Самсон принимал с исключительным благодушием, так как они не причиняли вреда и не портили его рынка.
Из Берна Самсон поехал в Баден. Епископ Констанца, в чей диоцез входил Баден, запретил его духовенству допускать торговца индульгенциями на свои кафедры, но не из-за того, что он не одобрял эту торговлю, а потому что Самсон не спросил его разрешения въехать в его диоцез, и не получил его одобрения на свою деятельность. Однако у кюре Бадена не хватило смелости закрыть вход на свою кафедру перед лицом папского уполномоченного.
После непродолжительной торговли в течение нескольких дней монах ознаменовал свой отъезд милосердным поступком сходным с тем, каким он завершил пребывание в Берне. После мессы он организовал процессию, поставив себя во главе ее, обошел церковный двор, читая вместе со всеми молитвы об упокоении. Вдруг он остановился, пристально посмотрел на небо, и после минутной паузы прокричал: «Ecce volant!» - «Посмотрите, как они летят!» Это – души вырываются из открытых ворот чистилища и летят в рай. Одному присутствующему шутнику пришло в голову, что он может практически прокомментировать полет душ в небе.  Он взобрался на вершину шпиля, прихватив с собой сумку с перьями и начал бросать их в воздух. Когда перья опускались как снежинки на Самсона и окружающих, этот человек кричал: “Ecce volant!” – «Посмотрите, как они летят!» Монах пришел в ярость. Было невыносимо терпеть такое злостное искажение милости святой церкви.  Он заявил, что такое ужасное опошление института индульгенций заслуживает только сожжения. Но горожане успокаивали его, говоря, что рассудок этого человека временами не в порядке. Если бы было можно, люди бы подняли на смех Самсона, который уехал из Бадена несколько удрученным.
Самсон продолжал путешествие и постепенно приближался к Цюриху. На каждом шагу он раздавал индульгенции, но их запас почти не истощился, по сравнению с тем, который был при переходе через Альпы. По дороге туда ему сказали, что Цвингли обрушивается на него с кафедры собора. Тем не менее, он продолжал свой путь. Он скоро заставит замолчать этого проповедника. По мере того, как он приближался, Цвингли становился смелее и выражался яснее. «Только Бог может прощать, - говорил проповедник с серьезностью, приводившей слушателей в трепет – никто на земле не может отпускать грехи. Вы можете покупать бумажки у этого человека, но будьте уверены, что вы не прощены. Тот, кто продает индульгенции, является магом, как Симон Маг, лжепророком, как Валаам, послом правителя преисподней, так как к ее зловещему входу, а не к вратам рая ведут индульгенции».
Когда Самсон пришел к Цюриху, его ворота были закрыты, и его ждала традиционная чаша вина, намек на то, что его вход нежелателен. Так как он выдумал, что везет особое послание Папы к сейму, его пустили в город. При встрече выяснилось, что он забыл послание, причина была веской, так как он никогда его не получал. Он с позором был выгнан, успев продать всего одну индульгенцию в Цюрихе. Вскоре после этого он опять пересек Альпы, протащив через их кручи повозку полную монет, плод его грабежа, и вернулся к своим хозяевам в Италию.
Вскоре после него в Швейцарии появился еще один гость, посланный Богом очистить и вдохновить это движение – посеять добрые семена в почву, которую вспахал и взрыхлил Цвингли. Этим гостем была чума или «Страшная смерть».  Она разразилась в августе того же 1519 года. Она шла из долины в долину, неся ужасное опустошение, и люди поняли, каким обманом были индульгенции, которые они тысячами покупали. Она пришла в Цюрих, и Цвингли, который был на водах в Пфефферсе, поправляя здоровье после утомительных летних трудов, поспешил назад к своей пастве. Он часами сидел у постелей больных и умирающих. Вокруг него падали друзья и знакомые, сраженные  этим губителем. До этого он избегал его стрел, но теперь и он был атакован. Он был на грани смерти. Совершенно обессиленный, без надежды на жизнь. Именно в этот момент он написал небольшой гимн, такой простой и немного драматичный, но полный покорности и веры.

                Вот, смерти стук
                Я слышу у двери,
                Господь – моя скала,
                Меня, Ты, защити.

                Пронзенною,
                Иисус, Своей рукой
                На дереве гвоздем,
                Прошу, меня укрой.

                Ты хочешь, может быть,
                Чтоб в молодых годах
                Взяла бы смерть меня?               
                Да будет, Боже, так.

                О, пусть умру!
                Но все же я ведь – Твой,
                Для тех, чья вера как моя,
                Дом Ты и создал Свой.

Так он проверял в этот ужасный момент основы своей веры. Он поднял взор на крест; он знал в кого верил; и, став более убежденным, чем прежде в истине Евангелия, проверив ее последним ужасным испытанием, он вернулся от ворот могилы, чтобы проповедовать истину более духовно и более пылко, чем до этого. Слух о его смерти прошелся по Базелю и Люцерне, и по всем городам конфедерации. Все обеспокоились, когда услышали, что великий проповедник Швейцарии сошел в могилу. Радость их была необычайной, когда они узнали, что новость была неверной, и Цвингли был жив. Как реформатор, так и страна подверглись наказанию, освятились, очистились и приготовились к грядущему.


                Глава 9


 Распространение реформации в Берне и других городах Швейцарии.


Торжественная встреча – Цвингли проповедует с бо;льшей силой. – Человеческие заслуги и праведность Евангелия – Евангелие отрицает первые и питает вторую. – Сила любви – Слушателей Цвингли становится больше. – Его труды – Обращение в веру – Распространение движения в другие швейцарские города. – Базель – Люцерна – Освальд Миконий – Труды в Люцерне – Оппозиция – Выгнан. – Берн – Установление там реформации.

Когда Цвингли и горожане Цюриха опять собрались в кафедральном соборе, для них обоих это был особый момент. Они только что вышли из тени «Страшной смерти». Проповедник только что поднялся с одра болезни, который мог стать одром смерти, и народ пришел от постелей, где ждал последнего дыхания своих родных и друзей. Учение реформации, казалось, приобрело новое значение. В ужасной тьме, через которую они прошли, не было никакого света, только Евангелие ярко сияло. Цвингли говорил так, как он еще никогда не говорил, и народ слушал так, как никогда еще не слушал.
Цвингли открыл более глубокую жилу в своем служении. Он стал чаще касаться вреда чужеземного служения. Он не стал меньше патриотом, но он стал больше пастором, он понимал, что возрожденное христианство, является не только мощным возрождающим фактором нравственности страны, но и самым надежным залогом политических интересов. Его основными темами были падение и восстановление человека. «В Адаме мы все мертвы, – говорил он – погрязли в пороках и осуждении». Это было несколько неблагоприятное начало Евангелия, «благой вести», которой так жаждали многие жители Цюриха после перенесенных ужасов. Но Цвингли продолжал провозглашать освобождение из тюрьмы, открытие гробниц. Покойники не открывают гробов. Христос – их жизнь. Он стал таким через страдания, которое есть «непреходящая жертва и всегда может исцелять». К Нему они должны придти. «Его жертва отвечает божественному правосудию от имени всех, кто возлагает на нее твердое и непоколебимое упование». Должны ли люди тогда жить в грехах? Должны ли они прекратить возрастать в святости? Нет. Цвингли продолжал показывать, что, если это учение отменяет человеческие заслуги, оно не отменяет евангельские добродетели; что, хотя ни один человек не спасается святостью, но и никто не спасется без святости. Так как Бог дарует спасение даром, то и мы должны повиноваться добровольно; с одной стороны жизнь по благодати, с другой – труд по любви.
Затем, идя дальше, Цвингли раскрыл принцип, который является одновременно и самым веским и самым приятным во всей системе Евангелия. Что это за принцип? Это закон? Нет. Закон приходит, как деспот с кнутом, чтобы заставлять сопротивляющихся и наказывать виновных. Человек является и сопротивляющимся, и виновным. Закон в этом случае не может не породить страха, а страх помрачает ум, ослабевает волю, порождает ограниченный, угоднический, рабский дух, который портит все, что он делает. Это голова Горгоны, которая превращает его в камень.
Тогда что это за принцип? Это – любовь. Но как может возникнуть любовь в сердце грешного и осужденного человека? Она приходит следующим образом. Евангелие обращает взор человека на Спасителя. Он видит Его, страдающим вместо себя, несущим тяжкий крест, чтобы даровать ему прощение и вечную жизнь. Этот взгляд зажигает любовь. Эта любовь проникает в его существо, оживляя, очищая и совершенствуя его способности, наполняя разум светом, волю покорностью, совесть покоем, сердце радостью и делая жизнь готовой к святым делам, приносящей плоды для Бога и человека. Такое Евангелие проповедовалось тогда в кафедральном соборе Цюриха.
Жителям Цюриха не требовались доказательства в истинности учения. Они читали его истины в собственном свете. Его слава была не земная, а небесная, где она родилась. Неописуемая радость наполняла их сердца, когда они видели, как уходит черная ночь обмана с ее монашескими сутанами, четками, наказаниями и огнем чистилища, которые так утруждали плоть и не приносили облегчения совести, а ясный свет Евангелия принес обновление душам.
Хотя собор был большой, он не мог вместить приходивший народ. Цвингли трудился изо всех сил, чтобы укрепить движение. Он удивительно совмещал рассудительность с рвением. Он практиковал  внешние формы церкви в той ограде, в которой он оставался. Он служил мессу, воздерживался от мясного в постные дни, и между тем он неутомимо трудился над распространением знаний божественной истины, зная, что когда начнется новый рост, старое растение с гнилой древесиной и засохшими  увядшими листьями отпадет. Как только люди поймут, что по Библии им дано прощение даром, они больше не будут истязать себя, чтобы получить спасение, или лезть на гору Эйнзедельн с деньгами в руках, чтобы купить его. Короче, главной целью Цвингли, которую он ясно себе представлял, было не свержение папства, а восстановление христианства.
Он начал читать лекции по будням для крестьян, приезжавшим на рынок по пятницам. Прекрасно построенными и логическими были его наставления в воскресные дни. Открыв своей пастве Евангелие через толкование св.Матфея, он перешел к рассмотрению Деяний Апостолов, чтобы показать, как христианство распространялось. Далее он перешел к толкованию Посланий апостола Павла, чтобы привить понятие о христианских добродетелях и показать, что Евангелие не только «учение», но и «жизнь».  Затем перешел к Посланию апостола Петра, чтобы сопоставить двух апостолов и показать гармонию, царящую в Новом Завете по двум большим вопросам «веры» и «дел». И в конце он комментировал Послание к Евреям, чтобы показать гармонию, существующую между двумя Заветами, что у обоих одна суть и эта суть – Евангелие, спасение по благодати, что разница заключается только в степени откровения, которое давалось в образах и символах в одном случае, и в простых точных положениях в другом. «Они должны были узнать, - говорит Цвингли – что Христос – наш единственный истинный первосвященник. Эти семена я сеял, Матфей, Лука, Павел и Петр поливали, а Господь взращивал». В письме к Миконию 31 декабря 1519 года он сообщает, что «в Цюрихе до 2000 душ уже укрепились и напитались молоком истины, что могут принимать более твердую пищу и очень этого хотят». Таким образом, Цвингли вел своих слушателей от первых принципов к высшим тайнам Божьего откровения.
Движение подобно этому не могло быть ограничено стенами Цюриха, как долины и вершины гор не могут не поймать света наступившего дня. Семена возрождения были брошены Цвингли в воздух, ветер разнес их по всей Швейцарии, во многих местах трудились люди, чтобы подготовить почву для их укоренения и прорастания. Положительной чертой движения было то, что его действующими лицами были не короли, министры и церковная верхушка, а простые люди. Давайте оглянемся назад и посмотрим на начало этого движения, с помощью которого многие кантоны Гельвеции будут освобождены в недалеком будущем от папской тирании и предрассудков папской веры.
Начнем с северной границы. В то время в Базеле была замечательная группа людей. Среди первых и самых знаменитых был Эразм, чье издание Нового Завета, можно сказать, открыло путь к реформации. Труд известного печатника Флобения был не менее значительным. Он печатал в Базеле сочинения Лютера и за короткое время распространил их по Италии, Франции, Испании и Англии. Во вторых рядах самыми выдающимися были Капито и Гедио. Они были близкими друзьями и почитателями Цвингли, они использовали те же методы распространения реформатской веры в Базеле, какие Цвингли успешно проводил в Цюрихе. Капито начал ежедневно объяснять гражданам Евангелие от Матфея, результаты этого описал Гедио в письме к Цвингли в 1520 году: «Это самое действенное учение Христа проникает в сердце и согревает его». Число слушателей росло. Богословы и монахи устраивали заговор против проповедника, поползли слухи. Кардинал-архиепископ Майнца, желая иметь такого великого схоласта, пригласил Капито в Майнц. Однако с его отъездом работа не прекратилась. Гедио подхватил ее, и, начав там, где остановился Капито, продолжал толковать Евангелие с бесстрашным красноречием, которое захватывало слушателей, хотя монахи не переставали предупреждать их не верить тем, кто говорит им, что суть всего христианского учения надо искать в Евангелии. Скотт, говорили они, был более великим богословом, чем апостол Павел. Число приверженцев Евангелия росло в этом центре знаний. Но предстояла долгая и упорная борьба за достижение превосходства. Аристократия была сильной, не менее сильным было и духовенство, поэтому университет бросил на ту же чашу весов всю свою мощь. Истине пришлось преодолеть тройное укрепление.  Преемником Гедио, который был после Капито, стал Эколампадий, самый великих из трех. Эколампадий ревностно трудился и ждал в течение шести лет. Наконец, Базель в 1528 году, последний из всех кантонов Гельвеции,  постановил о принятии реформатской веры.
Миконий попытался в Люцерне посеять семена Евангелия, но почва была неблагоприятной, и взошедшие семена вскоре увяли. Они были забиты любовью к оружию и властью суеверий. Освальд Гейшаузер, именно так его звали, пока Эразм не дал греческий вариант его имени, Миконий, был одним из самых приятных личностей и совершенных умов того времени. Он родился в Люцерне в 1488 году, учился в Базеле, где стал ректором школы св.Петра. В 1516 году он уехал из Базеля и стал ректором школы при кафедральном соборе Цюриха. Он первым пытался искоренить невежество в Швейцарии, работал школьным учителем, чтобы внедрить знания о литературе ранних веков и привить любовь к Священному Писанию. Он завязал дружбу с Цвингли, и именно благодаря его усилиям и совету, проповедник из Эйнзедельна был избран на вакантное место в Цюрихе. Два друга работали преданно вместе, но потом было решено, что Миконий будет нести свет в родной Люцерне. Расставание было грустным, но Миконий подчинился и уехал.
Он надеялся, что его служение в качестве директора коллегиальной школы этого города, даст ему возможность познакомить граждан, живших вокруг озера Вальдштатер, с более высокими знаниями, чем знание языческой литературы. Он начал работу очень незаметно. Сочинения Лютера предварили его, но горожане Люцерны, рьяные защитники чужеземного служения и чужеземной веры, избегали этих книг, как будто они вышли из-под пера демона. Толкование, которое давал Миконий в школе, сразу вызвали подозрение. «Мы должны сжечь Лютера и школьного учителя», говорили горожане друг другу. Тем не менее, Миконий продолжал, не упоминая имени Лютера, но тихо продолжая передавать молодежи, окружавшей его, знания Евангелия. Вскоре сплетни превратились в обвинение. Наконец, они переросли в яростные угрозы. «Я живу среди хищных волков», читаем среди его рукописей в декабре 1520 года. Его вызвали на городской совет. «Он – лютеранин», сказал один из обвинителей; «он совращает молодежь», сказал другой. Совет предписал ему не читать своим ученикам ничего из произведений Лютера, не упоминать даже его имени, и не принимать никакой мысли о нем в свой разум. Правители Люцерны не ставили жестких рамок для своей юрисдикции. Мягкий характер школьного учителя был не готов бороться с бурями, обрушившимися на него со всех сторон. Он предложил Евангелие горожанам Люцерны, и хотя некоторые приняли его и полюбили Микония из-за него, основная масса отвергла Евангелие. Он знал, что есть другие города и кантоны, которые с радостью примут истину, отвергнутую Люцерной. Поэтому он решил отрясти прах со своих ног во свидетельство против нее и уехать. Прежде чем он осуществил свое решение, совет дал ему еще одно доказательство тому, что дело, на которое он решился, было его долгом. Он неожиданно был уволен со службы и изгнан из кантона. Он покинул неблагодарный город, где была его колыбель, и в 1522 году вернулся к Цвингли в Цюрих. Люцерна не оправдала своего имени, и свет, который покинул ее вместе с самым благородным из ее сыновей, никогда не вернулся к ней.
Берн избрал лучшую участь, отвергнутую Люцерной. Его жители завоевали славу оружия; их город никогда не открывал ворота врагу, но на заре шестнадцатого века он был покорен Евангелием, и победа, которую одержала истина в Берне, была более важной, потому что она открыла дверь для распространения Евангелия по всей западной Швейцарии.
Сильное влияние Цюриха зародило реформатское движение в воинственном Берне. Себастьян Мейер «мало-помалу открывал врата Евангелия» жителям Берна. Но в действительности реформатором города был Бертольд Галлер. Он родился в Ротевилле, кантон Вуртенберг, учился в Пфорцейме, где был однокурсником Меланхтона. В 1520 году он приехал в Берн, где стал каноником и проповедником кафедрального собора. Он владел в довольной мере всем необходимым для привлечения слушателей. У него была статная фигура, изящные манеры, ум, одаренный от природы и обогатившийся в процессе образования. По примеру Цвингли он с кафедры давал толкование на Евангелия, данные евангелистами. Но жители Берна напоминали грубое и упрямое животное, изображенное на гербе кантона. Бряцание алебард и шпаг больше привлекало их слух, чем звук Евангелия. Временами сердце Галлера робело. Он изливал свои страхи и беды на грудь Цвингли. Однажды он должен погибнуть от зубов этих медведей, так он писал. «Нет, - отвечал Цвингли громкими словами, которые устыдили его в робости – вы должны приручить этих медвежат с помощью Евангелия. Вы не должны ни стыдиться, ни бояться их. Ибо кто постыдится Христа перед людьми, того Христос постыдится пред Своим Отцом». Так Цвингли поднимал опустившиеся руки и отправлял их трудиться с новой силой. Сладость евангельского учения была сильнее суровости характера жителей Берна. Медвежата были приручены. Вдохновленный письмами Цвингли и приездом из Нюрнберга монаха-картузианца по имени Кольб с седой головой, но юношеским сердцем, горевшим любовью к Евангелию и требовавшим в качестве своего единственного жалования свободу проповеди Евангелия, Галлер получил вознаграждение своему рвению и упорству. Он видел в 1528 году, что город и весь влиятельный кантон Берн, первым из всех кантонов Гельвеции после Цюриха, перешел на сторону протестантизма.
Установление протестантского служения открыло новую эпоху в Швейцарской реформации. За этим событием последовала конференция, на которой присутствовало много участников, и на которой руководящие лица обеих сторон открыто обсуждали характерные доктрины двух вероисповеданий. Дискуссия прояснила взгляды и вдохновила рвение участников, и по возвращению в свои кантоны они с новой энергией работали по завершению реформации по примеру Берна. Так как в течение предыдущих лет она успешно развивалась в большинстве из них.



                Глава 10


     Распространение протестантизма в восточной Швейцарии.


Кантон св.Галла – Бургомистр – Очищение церквей – Кантон Гларус – Долина Тоггенбург – Принимает протестантизм. – Швиц готов присоединиться к движению. – Поворачивает назад. – Аппенцель – Шесть из восьми приходов принимают Евангелие. – Грисонс – Керре – Становится реформатским. – Констанца – Шлаффхаузен – Немецкая Библия – Ее влияние – Пять лесных кантонов – Они склоняются под старое ярмо.


Свет из Цюриха коснулся горных вершин восточной Швейцарии, и протестантизм был готов придти в эту часть страны. В то время Иоахим Вадиан из знатной семьи кантона св.Галла, вернувшись после учебы в Вене,  положил руку на плуг реформации. Хотя он исполнял должность бургомистра, но  не считал ниже своего достоинства читать лекции по Деяниям Апостолов своим горожанам, чтобы показать им образец ранней церкви в простоте и непорочности, столь отличной от церкви тех дней. Современник отмечает: «Здесь в кантоне св.Галле не только разрешено слышать Слово Божие, но и сами градоправители проповедуют его». Вадиан постоянно переписывался с Цвингли, который неустанно следил за работой, производимой на этом поприще, и чье перо всегда было готово служить вдохновению и направлению, работающих на нем. Неожиданный и мощный взрыв анабаптизма подверг дело в св.Галле опасности, но фанатизм вскоре исчерпал себя. После того как проповедники со свежими силами вернулись с конференции в Бадене, реформация в кантоне завершилась. Из церкви св.Лаврентия были убраны статуи, а  украшавшие их одеяния, драгоценности и золотые цепочки проданы с целью создания богаделен. В 1528 году Вадеан писал: «Наши храмы в св. Галле очищены от идолов, и каждый день закладывается славное основание здания Христа».
В кантоне Гларус движение реформации начиналось самим Цвингли. После его отъезда в Эйнзедельн трое обученных им евангелистов продолжили работу. Их звали: Тшуди, который работал в Гларусе, Брунер в Моллисе и Шиндлер в Швандене. Цвингли посеял семена, а эти трое собирали урожай. Лучи истины проникли в родную долину Цвингли Тоггенбург. С огромным интересом он наблюдал за исходом борьбы между светом и тьмой в том месте, с которым он был связан  ранними воспоминаниями, кровными и дружескими узами. Узнав, что жители деревни должны были встретиться, чтобы решить будут ли они принимать новое учение или будут продолжать верить, как и их отцы, Цвингли обратился к ним в письме, в котором писал: «Я славлю и благодарю Бога, который призвал меня проповедовать Его Евангелие, за то, что Он вывел вас из египетской тьмы лживых человеческих учений к чудному свету Своего Слова»; он продолжает убедительно увещевать их добавить к исповеданию евангельского учения евангельские добродетели, чтобы принести пользу, а также прославлять Бога. Это письмо определило победу протестантизма в родной долине реформатора. Тем же летом 1524 года городской совет и община объявили о своем единодушном решении, «чтобы было проповедано Слово Божие». Аббат св.Галла и епископ Керре пытались помешать действию этого решения. Они вызвали на капитул трех проповедников – Мелитуса, Доринга и Фарера, и обвинили их в непослушании. Обвиняемые ответили в духе св.Петра и св.Иоанна перед синедрионом: «Убедите нас по Слову Божьему, и мы подчинимся не только капитулу, но и меньшему из нашей братии, а иначе мы никому не подчинимся, даже самому могущественному владыке». Двое важных лиц отклонили вызов, брошенный им тремя пасторами. Они уехали, оставив долину Тоггенбург мирно владеть Евангелием.
В старинном кантоне Швиц, находившемся ближе к Цюриху, чем места, о которых мы говорили, были взоры, обращенные к свету. Некоторые из его граждан обратились к Цвингли в письме, прося его прислать людей, которые могли бы научить их новому пути. «Им стали противны – писали они – бесцветные воды Тибра, и они жаждали той воды, которую когда-то попробовали». Однако Швиц не был намерен встать рядом со своим братом  Цюрихом в один ряд кантонов, маршировавших под знаменами реформации.
Большинство его жителей, пившие мутную воду, от которой многие отвернулись, не были еще готовы присоединиться к просьбе: «Дай нам эту воду, и нам не надо больше будет идти в Рим, чтобы пить». Они упустили возможность, отвергли совет Цвингли не продавать свою кровь за золото, посылая сыновей воевать за Папу, так как он просил их не делать этого. Швиц стал самым враждебным из всех кантонов Гельвеции к реформатору и его работе.
Но, хотя тучи весели над Швицом, свет освещал кантоны вокруг него и далеко за его пределами.
Аппенцель открыл свою горную крепость для глашатаев реформаторской веры. Вальтер Кларер, родившийся в этом кантоне, учившийся в Париже и обратившийся благодаря сочинениям Лютера, начал проповедовать с большим рвением в 1522 году. Он нашел хорошего помощника в лице Якова Шуртаннера, служителя из Тауфена. В 1524 году Цвингли пишет последнему следующее: «Будь мужественен и тверд, не позволяй победить себя, и тогда тебя, возможно, назовут Израилем. Мы должны бороться с врагом, пока не наступит день, и силы тьмы не скроются в черноте своей ночи… Надо надеяться, что, хотя твой кантон находится последнем в системе конфедерации, он не будет последним в вере». Церкви не могли вместить приходивших людей. Евангелию не нужны ни колонны, ни крыши с лепниной, говорили они; давайте пойдем в поля. Они собирались в полях, и их служение не потеряло ни глубины, ни торжественности от этой перемены. Горное эхо откликалось на голос проповедника, провозглашавшего «благую весть», и псалом, которым они заканчивали служение, смешивался со звуками горных ручьев, бежавших с горных вершин. Из восьми приходов кантона шесть приняли реформу.
Следуя по Верхнему Рейну, протестантское движение проникло в Керре, расположенный у подножья Шплугенского перехода. Почва здесь была подготовлена школьным учителем Саландринусом, другом Цвингли. В 1523 году в Керре собрался сейм, чтобы рассмотреть нарушения в церкви и найти средства для их устранения. Восемнадцать статей были составлены и утверждены в следующем году; из них мы приводим только первую, как самую важную: «Каждый священнослужитель должен сам ясно и полно проповедовать Слово Божие и учение Христа своим прихожанам, и не сбивать их с пути учениями человеческого изобретения. Тот, кто не хочет или не может исполнять эту обязанность, будет лишен содержания, и не получит из него нисколько. В результате этого решения настоятель церкви св.Мартина после унизительного признания своей неспособности проповедовать вынужден был уступить место другу Цвингли, Иоганну Дорфману или Командеру, человеку большого мужества, известному своей образованностью, который отныне стал главным инструментом реформации в городе и кантоне. Многие священники склонились на сторону Евангелия; те, кто остались на стороне римской церкви, во главе с епископом попытались организовать оппозицию движению. Они были настолько агрессивны, что протестантского проповедника Командера вооруженная охрана была вынуждена сопровождать в церковь и защищать даже в алтаре от оскорблений и актов насилия. В сельских районах, где более сорока протестантских евангелистов, «подобно источникам живой воды, освежали горы и долы», должны были приняты те же предосторожности. Видя, что работа, тем не менее, продолжается, епископ пожаловался сейму на проповедников, как на «еретиков, мятежников, святотатцев, нарушителей святых таинств и презирающих жертву мессы», и просил помощи гражданских властей для их усмирения. Когда Цвингли услышал о надвигавшейся буре, он написал городским властям с апостольским рвением, указав на оппозицию Евангелию и его проповедникам, созданную на их территории, и возложил на них ответственность защищать глашатаев Евангелия от оскорблений и нападок, так как они дорожили тем светом, который начал изливаться на их страну и боялись быть втянутыми опять во тьму, в плену которой истина находилась, а ими обладало ее подобие, обманывая их мирскими благами и спасением души, как он имел основание добавить. Ревностное обращение Цвингли произвело сильное воздействие на все городские советы и общины кантона Гризонс, и, когда епископ через аббата св.Луци представил обвинение против протестантских проповедников сейму, собравшемуся в Керре в 1525 году на Рождество, потребовав, чтобы их осудили без слушания, собрание с достоинством ответило: «Закон, требующий не осуждать никого, не выслушав, будет соблюден и в этом случае». Далее последовал открытый диспут в Гансе, переход еще семи священников. В результате кантон был завоеван. «Христос укрепился везде на этих горах, - писал Саландринус Цвингли - как нежная трава весной».
Реформа этим не ограничилась. Наполеон еще не проложил дорогу через покрытые ледниками горы для прохода своих пушек в Италию, но Евангелие, не дожидаясь успехов и неудач завоевателя в открытии этого пути, взобралось на горные вершины и завладело Кантоном Гризонс и древней Рэтией. Епископ помчался в Тироль; на этой территории была провозглашена свобода вероисповедания, протестантская вера укоренилась, и здесь, где берут начало воды, стремящиеся вниз по горным склонам, образуя реки ниже в долинах, открылись источники живой воды. С вершин Альп, где обосновалось Евангелие, оно, можно сказать, смотрело вниз на Италию. Но, однако, эта страна пока не была ему дана.
Интересно отметить, что свет распространился на восток до Констанца и его озера, где сто лет назад пролил свою кровь Ян Гус. После разных неудач движение реформации, наконец, увенчалось в 1528 году изъятием всех  изображений и алтарей из церквей и отменой всех обрядов, включая саму мессу. Все районы, лежавшие на берегах Тура, озера Констанца и Верхнего Рейна,  приняли Евангелие. В Маммерен, находившийся недалеко от того места, где Рейн вытекает из озера Тур, жители бросили все изображения в воду. Статуя св.Блейза, когда ее бросили в воду, встав на мгновение прямо и бросив укоряющий взгляд на неблагодарных и неблагочестивых людей, которые недавно поклонялись ей, а теперь пытались потопить ее, поплыла к противоположному берегу к Катахорну. Так рассказывает монах по имени Ланг, которого цитирует Готтингер.
После продолжительной борьбы протестантизм одержал победу над папством в Шаффхаузене. Там в основном трудились Себастьян Хоффмайстер, Себастьян Хоффман и Эразм Риттер. После того, как там было введено реформаторское служение в 1529 году по образцу цюрихского, можно сказать, что жители Восточной Швейцарии получили свет протестантской истины. Перемены, произошедшие в их стране, были подобны весне, когда снег тает, наполняются горные ручьи, появляются цветы, все просыпается и зелень поднимается к границе ледников. Более долгожданной была эта духовная весна, и радость, которую она принесла, была больше. Прошла зима – зима аскетизма, тщетных маскарадов, бесплодных служений и утомительных обрядов – и прекрасный свет возвратившейся весны засиял над швейцарцами. После рожков суеверия они стали насыщаться хлебом жизни и живой водой.
Остается упомянуть самый важный инструмент этой реформы. В каждом кантоне появлялась небольшая группа соратников в тот момент, когда они были нужны больше всего. Все они были неустрашимыми и ревностными людьми, большинство из них были известны своим благочестием и образованностью. В этой выдающейся фаланге Цвингли был самым выдающимся; но среди тех, кто окружал его, были достойные соратники по оружию, способные бороться бок обок с ним. К небольшой армии присоединился еще один воин, этот воин – Слово Божие -  был общепризнан всеми кантонами, говорящими на немецком языке. Издание Нового Завета на немецком языке, написанное Лютером, появилось в 1522 году. Распространенное в Швейцарии, оно стало самым мощным орудием поддержки движения. Оно стало доступнее сознанию и сердцу народа. Пастор не всегда был рядом с ними, но Библия была для них наставником, который никогда не покидал их. Ночью и днем ее голос разговаривал с ними, подбадривал, вдохновлял и помогал им. Цвингли говорил о распространении Священного Писания на родном языке следующее: «Каждый крестьянский дом стал школой, в которой изучалось самое высокое из всех искусств – чтение Ветхого и Нового Заветов; так как верный и истинный их учитель – Бог, без Которого все языки и все искусства только сети обмана и предательства. Любой пастух стал лучше наставлен в знании спасения, чем богословы». Только из Библии Цвингли получил знание об истине. Он знал, какую чудесную она совершает работу и как сильно убеждает; и прежде всего он хотел, чтобы народ Швейцарии обратился к тому же источнику знаний. Они сделали это, отсюда сила и быстрота этого движения. Изменить взгляды и традиции народа является воистину подвигом Геркулеса, и подвиг в десять раз превосходит подвиг Геркулеса, когда вековой культ наложил отпечаток на взгляды и традиции народа. Такая колоссальная работа была завершена в Швейцарии за короткий период в десять лет. Пришла истина, и сердце очистилось от грязи похоти, разум был освобожден от ярма традиций и человеческих учений, а сознание от тяжести монашеских обрядов. Освобождение совершилось быстро; разум, сердце, сознание, все было обновлено; и в тот самый час началась новая эра политической и промышленной жизни в преображенных кантонах.
К сожалению, пять лесных кантонов не приняли участие в этом обновлении. Территория этих кантонов, как знает любой путешественник, представляет самый великолепный пейзаж из всех кантонов Швейцарии. Ее можно назвать колыбелью швейцарской независимости. Но те, кто сражался на кровавых полях, чтобы сбросить ярмо Австрии, были согласны в шестнадцатом веке оставаться под ярмом Рима. Они угрожали приходом австрийских армий, если кантоны, принявшие реформацию, не пообещают вернуться к прежней вере. Нелегко объяснить, почему героям четырнадцатого века не хватило мужества в шестнадцатом веке. Их физическое мужество воспитывалось при наличии физической опасности. Им приходилось бороться с зимними бурями, лавинами и горными потоками; это сделало их крепкими телом и смелыми духом. Но те же причины, которые способствуют физической отваге, иногда ослабляют нравственное мужество. Они не ощущали ярма, давящего на их душу. Если подвергалась нападению их личная свобода или материальные интересы, они были готовы защищаться до крови, но они не понимали высшей свободы. Их более отдаленное местоположение отрезало их от средств информации, доступным другим кантонам. Но основная причина заключалась в иностранном наёмничестве, к которому были наиболее привержены эти кантоны. Эта служба деморализовала их. Продавая свою кровь за золото, они были глухи к голосу свободы. Таким образом, их величественные горы стали прибежищем предрассудков, в которых жили их отцы, и оплотом низменного рабства, которое сбросили другие кантоны.




                Глава 11



                Вопрос о запрещенных мясных блюдах.


Иностранное наемничество – Богослужение в Цюрихе пока не меняется. – Цвингли кладет начало. – Посты и запрещенные мясные блюда. – Вмешивается епископ Констанца. – Цвингли защищается. – Совет двухсот. – Собор не выносит решения. – Оппозиция, организованная против Цвингли. – Констанца, Лозанна и сейм против Цвингли. – Первый швейцарский эдикт о гонениях. – Просят сейм отменить его. – Группа реформаторов – Лютер молчит. – Цвингли поднимает голос. – Швейцарский печатный станок.

Обратим опять свое внимание к центру движения, Цюриху. Мы видим, что в 1521 году работа все еще продолжается, хотя и встречает на каждом шагу сопротивление и возбуждает конфликт. Первая проблема возникла из-за иностранного наёмничества. Карл V и Франциск I собирались нанести друг другу удары на равнинах Италии. В поисках союзников они обратились к швейцарцам. Жители Цюриха обещали свои шпаги императору. Другие кантоны обещали их французам. Цвингли, как патриот и христианский служитель, осудил наемничество, в котором швейцарец выступает против швейцарца, и брат проливает кровь брата не в своей ссоре. С какой целью он трудится в Швейцарии, проповедуя Евангелие, чтобы сбросить папское иго, когда его сограждане проливают кровь в Италии, чтобы поддержать его? Тем не менее, настойчивые просьбы кардинала-архиепископа Сиона,  посылавшего агента для набора рекрутов в кантонах для императора, с которым Папа заключил союз, возымели действие, и войско из 2 700 цюрихцев вышло из ворот, готовое к этому предприятию. Они не завоевали лавров в этой кампании; обычные несчастья – раны, смерть, вдовы, сироты, пороки и падение нравов – были ее результатом, и прошел еще год, прежде чем другое войско цюрихцев не покинуло свои дома для выполнения подобного поручения. Цвингли еще больше посвятил себя проповеди Слова Божьего, понимая, что только оно может погасить любовь к золоту, которая связывала его соотечественников с иностранными правителями, и вселить в них отвращение к наемным и братоубийственным войнам, в которые ввергала их алчность к низменному богатству, чтобы разрушить их страну.
Следующим вопросом, подвергнутым критике Цвингли, были церковные посты. До сих пор в Цюрихе не было никаких перемен в церковных службах. Все еще стояли алтари со всей их обстановкой, все еще служили мессы, все еще в нишах стояли статуи, и отмечались по календарю праздники. Цвингли, тем не менее, собирался сеять семена. Он ничего не отвергал, так как понимал, что пока разум не просветлеет, и сердце не обновится, не произойдут внешние изменения. Но сейчас после четырех лет насаждения истины, он решил, что его паства готова применить принципы, которым он их учил. Он начал с более мелких вопросов. В толковании четвертой главы первого Послания к Тимофею Цвингли воспользовался случаем утверждать, что посты, назначенные церковью, во время которых запрещалось есть мясо, не имеют основания в Библии. Некоторые в целом здравомыслящие и достойные горожане Цюриха решили испытать учение Цвингли на практике. Они ели мясное в запрещенные дни. Монахи подняли тревогу. Они поняли, что на карту был поставлен вопрос о церковных предписаниях. Если люди будут есть запрещенное мясо, не покупая разрешения у церкви, не будут ли ставить ни во что ее распоряжения по более значительным вопросам? Еще большему раздражению способствовали слова Цвингли из его проповеди, нанесшие обиду противной стороне: «Многие думают, что есть мясо – это грех, хотя Бог нигде не запрещает этого, но продавать человеческое тело на бойню они совсем не считают грехом».
Стало понятным, как работает учение Цвингли, его последствия были угрожающими. Оно сократит доходы священников, и уберет алебарды швейцарцев со служения римской церкви и ее союзников. Враги реформации, которые до сих пор молча наблюдали за движением в Цюрихе, но не без тревоги, начали шевелиться. Посягали на авторитет церкви и их собственные кошельки. Против Цвингли восстали многочисленные враги.
Слух о важном вопросе относительно «запрещенного мяса» начал распространяться. И епископ Констанца, в чьем диоцезе находился Цюрих, послал своего викарного епископа Мельхиора Боттли и двух других уладить это дело. Викарный епископ явился на Верховный совет в Цюрих 9 апреля 1522 года. Он обвинил Цвингли, не упомянув его имени, в проповеди новшеств, нарушавших общественное спокойствие; и, если ему позволить учить людей нарушать постановления Церкви, то вскоре никакой закон не будет соблюдаться, и всеми овладеет всеобщая анархия. Цвингли встретил обвинение в подстрекательстве к мятежу и беспорядкам указанием на Цюрих, «в котором он находился четыре года, проповедуя в поте лица Евангелие Иисуса и учение апостолов, и который был самым спокойным и мирным из всех городов Конфедерации». «Разве – спрашивал он – христианство не является лучшей гарантией общественной безопасности? Если все обряды будут отменены, разве христианство перестанет существовать? Разве людей нельзя вести другим путем к познанию истины кроме обрядов, путем, которым шел Христос и апостолы?» В заключение он спросил, свободны ли люди, поститься весь год, если они хотят этого, но никого нельзя заставить поститься под страхом отлучения от церкви. Викарный епископ не мог ничего ответить, только предупредил членов совета не отделяться от церкви, вне которой нет спасения. На это Цвингли дал быстрый находчивый ответ, «что им не стоит волноваться, понимая, что церковь состоит из людей на всяком месте, верующих в Господа Иисуса Христа, камнем которой назван апостол Петр, и именно «вне этой церкви – сказал он -  нет спасения». Немедленным результатом этой дискуссии, предзнаменованием великих перемен, было обращение одного из представителей епископа, Иоганна Ваннера, в реформатскую веру.
Совет Двух Сотен закончился, не вынеся никакого решения относительно двух партий. Он довольствовался просьбой к Папе через епископа Констанца предоставить решение относительно противоречивого вопроса,  и предписал пока  верующим воздержаться от вкушения мясного во время Великого поста. С этим примирительным актом совета Цвингли был полностью согласен. Это было первое открытое сражение между борцами двух вероисповеданий; оно велось в присутствии верховного совета кантона; победа, как все понимали, осталась за реформатами, и завоеванные позиции не только не сохранились, но и увеличились благодаря трактату, выпущенному Цвингли спустя три дня относительно вольного вкушения мясного.
Римская церковь решила вернуться к обвинению. Она видела в Цюрихе второй Виттенберг, и думала сокрушить поднимавшееся там восстание, прежде чем оно наберет силу. Когда Цвингли сказали, что на него готовится новое нападение, он ответил: «Пусть начинают; я боюсь их, как скала боится волн, грохочущих у ее подножья». Договорились, что на Цвингли нападут одновременно с четырех сторон. Полагали, что уже близок конец движения в Цюрихе.
Первая атакующая галера снаряжалась в порту Цюриха, другие три выплыли из епископальной гавани Констанца. Однажды престарелый каноник Гофман вынес на рассмотрение капитула длинное обвинительное сочинение против реформатора. С этим, что явилось началом запланированной кампании, было легко справиться. Несколько слов Цвингли в свою защиту, и престарелый каноник был вынужден спасаться бегством от бури, которую по наущению других он вызвал. «Я дал ему – пишет Цвингли Миконию – такую же встряску, как бык, когда он рогами  подбрасывает в воздух охапку сена».
Второе нападение была со стороны епископа Констанца. В пасторском письме к духовенству он нарисовал ужасную картину состояния христианского мира. На границе стояли турки, а в сердце были люди более опасные, чем турки, сеявшие «проклятые ереси». Эти двое, турки и ереси, так перемешались в обращении епископа, что люди, на чьи умы это пасторское послание должно было повлиять, вряд ли могли избежать заключения, что одно вытекает из другого, и что, если они покончат с ересью, то падут от ятагана турок.
Предполагалось, что второе нападение будет в поддержку второго. Оно исходило от епископа Лозанны и также имело форму пасторского письма духовенству диоцеза. Оно запрещало всем людям под угрозой отлучения от причастия на смертном одре и отказа в христианских похоронах читать сочинения Цвингли или Лютера, или пренебрежительно говорить в узком кругу или на публике «о святых обрядах и традициях церкви». Такими способами римские церковники надеялись полностью дискредитировать Цвингли перед людьми. Они только подняли репутацию того, кого хотели уничтожить. Цвингли разобрал по частям это пасторское письмо в своем трактате Archeteles (т.е. начало и конец), который изобиловал вескими доказательствами и едкой иронией. Стереотипные и бесцветные фразы, в которых епископ не отказывал себе, были безрезультатными по сравнению с убедительной аргументацией реформатора, основанной на фактах вопиющих злоупотреблений церкви и гнета, от которого стонала Швейцария, и которые были слишком очевидны, чтобы их отрицать, кроме тех, кто был причастен   или заинтересован в поддержке всего этого.
Так как первым трем нападениям не удалось уничтожить Цвингли или остановить его деятельность, была предпринята четвертая попытка. Она больше всего вызвала опасения. Сейм, верховная светская власть швейцарской конфедерации, заседал тогда в Бадене. Туда епископ Констанца направил жалобу, настойчиво прося суд прекратить с помощью светской власти распространение нового учения Цвингли и его соратников. Сейм не мог оставаться глухим к настойчивой просьбе епископа. Большинство его членов были наемниками Франции и Италии, друзьями «наемничества», чьим явным и непримиримым врагом был Цвингли. Они неблагосклонно относились к проповеднику Цюриха. Только предыдущим летом (1522г.) сейм на заседании в Люцерне издал распоряжение о том, «что священники, чьи проповеди вызывают разногласия и беспорядки среди людей, должны воздерживаться от проповедования». Это был первый указ преследования за инакомыслие, дискредитировавший свод законов Гельвеции.
До сих пор он оставался мертвой буквой, но сейчас сейм решил претворил его в действие, начав с ареста и заключения в тюрьму Урбана Вайса, протестантского пастора в окрестностях Бадена. Монахи, понимая, что сейм был на их стороне в противостоянии римской церкви и Евангелию, оставили смирение и действовали агрессивно, пытаясь громкими криками и угрозами побудить власти к преследованиям.
Внезапно разразившаяся буря не испугала реформатора Цюриха. Он видел в этом указание воли Божьей, что он должен не только широко развернуть знамя истины на кафедре Цюриха, но и размахивать им на виду всей конфедерацией.   В июне он созвал на встречу друзей Евангелия в Эйзидельне. На этот призыв откликнулись многие. Цвингли предложил собранию подписать два обращения, одно к сейму, другое епископу диоцеза. В обращениях, идентичных по содержанию, содержалась просьба о том, «чтобы проповедь Евангелия не была бы запрещена, и чтобы священникам было бы разрешено жениться». Эти обращения сопровождало краткое изложение реформаторской веры, чтобы члены сейма знали, что их просят  защищать. А также был сделан призыв к их патриотизму, не приведет ли распространение благотворного учения, взятого из источника Священного Писания, к уничтожению многих зол, от которых страдала  их страна, не очистит ли ее нравственные основы, и не оживит и восстановит национальные силы.
Эти обращения были получены, но не заинтересовали тех, кому они были вручены. Тем не менее, они оказали большое влияние на низшее духовенство и простой народ. Манифест, приложенный к ним, обнажил пороки, имевшие место в религии страны, причины падения национального духа и стал знаменем, вокруг которого собирались друзья евангельской истины и борцы за права общественного сознания. Сплотившись, они могли лучше противостоять врагам. Дело росло и крепло в попытках преодоления трудностей. Враги становились друзьями. Бури, бушевавшие вокруг посаженного Цвингли дерева, вместо того, чтобы вырвать его с корнем, очистили его от ядовитых испарений, которыми был насыщен окружающий воздух, и способствовали бурному развитию его ветвей. Они раскидывались все шире и шире, а корни уходили все глубже в почву, пока не укоренились в земле швейцарцев.
Сторонники реформации в Германии в значительной степени вдохновились и приободрились тем, что происходило в Швейцарии. Когда Лютер неожиданно и таинственным образом исчез, тогда голос Цвингли нарушил тишину, возникшую после исчезновения Лютера. Когда движение на какое-то время остановилась на полях Германии, оно развилось в горах Швейцарии. Надежды протестантов снова оживали. Повсюду сторонники истины не могли не видеть руку Бога в возвышении Цвингли, когда Лютер был взят, и видели в этом указание Божьей воли на продвижение дела протестантизма, несмотря на то, что императоры и сейм «составляли совет» против него. Гонимые в соседних странах, обратив свои взоры к Швейцарии, искали в более свободных формах и более терпимом духе ее правительства защиту, в которой им было отказано в их собственных странах. Так, в Гельвеции день ото дня сторонников реформации становилось все больше.
Печатный станок был мощным помощником людям в работе в Швейцарии. Цюрих и Базель были первыми из Швейцарских городов, где было такое средство. Правда, печатный станок был в Базеле со дня основания университета в 1460 году Папой Пием II; но в Цюрихе не было печатного станка до 1519 года, пока Кристофер Фрошауэр из Баварии не установил его. Приехав в Цюрих, Фрошауэр приобрел гражданство, и принес славу принявшему его городу книгами, напечатанными на его станке. В этом отношении он стал правой рукой Цвингли, которому он предоставил все имеющиеся у него возможности для печатания и издания его трудов. Таким образом, Фрошауэр оказал большую услугу этому движению. Третьим городом, обладавшим печатным станком, была Женева. В 1523 году немец по имени Кёльн напечатал там готическим шрифтом Устав синода диоцеза Лозанны по заказу епископа Себастьяна де Мон-Фалькона. Четвертый швейцарский город, который мог похвастать печатным устройством, был Нойфчатель. Там жил Пьер де Вингл, больше известный, как Пиро Пекард, который в 1523 году напечатал Библию на французском языке, переведенную Робертом Оливетаном, двоюродным братом Кальвина. Эта Библия представляла собой внушительный фолиант и была напечатана готическим шрифтом.




                Глава 12


                Открытый диспут в Цюрихе.


Лео Юд и монах. – Цвингли требует открытого диспута. – Большой совет  предоставляет его. – Собираются шестьсот участников. – Тезисы Цвингли – Председатель Реуст – Представители епископа Констанцкого – Попытки задушить дискуссию. – Вызов Цвингли – Молчание – Фабер поднимается. – Традиции – Ответ Цвингли – Обращение Гоффмана – Леон Юда – Богослов из Тубигена. – Указ правителей Цюриха. – Ссора Фабера и Цвингли. – Окончание конференции.


В начале следующего 1523 года движение в Цюрихе продвинулось еще на один шаг. Этому способствовал незначительный случай. Леон Юд, школьный товарищ Цвингли по Базелю, только что приехал в Цюрих, чтобы получить должность викария собора св.Петра. Однажды новый пастор вошел в часовню, где августинский монах с жаром утверждал в своей проповеди, что «человек сам может заслужить божественное оправдание». «Достойнейший отец, - закричал Лео Юд, но спокойным и дружеским тоном, - послушайте, и вы, люди добрые, выслушайте мой рассказ о том, как стать христианином. В кратком обращении он показал им из Писания, как невозможно спастись человеку самому. В церкви появилось беспокойство, одни встали на сторону монаха, другие на сторону викария св.Петра. Малый Совет вызвал обе партии. Это привело к росту беспокойства. Цвингли, который давно хотел иметь возможность, открыто обсудить реформаторскую веру, таким образом, надеясь пронести знамя истины, потребовал от Большого Совета открытого диспута. Иначе, сказал он, нельзя достичь общественного спокойствия и вынести мудрого правила, которым бы руководствовались проповедники. Он предлагал, если докажут его заблуждение, не только хранить молчание в будущем, но и подвергнуться наказанию; но, если с другой стороны, будет доказано, что его учение согласуется со Словом Божьим, он требовал от властей предоставить ему свободу проповеди.
После того, как было дано разрешение на проведение диспута, совет вызвал дальнее и ближнее духовенство; диспут был назначен на 29 января 1523 года.
Необходимо ближе взглянуть на то, чем Цвингли занимался, на мотивы и причины его деятельности. Реформатор Цюриха утверждал, что решение вопросов веры принадлежит церкви, и что церковь состоит из тех, кто исповедует христианство согласно Писанию. Почему тогда он отдал это дело – вопрос об истинном Евангелии – Большому Совету Цюриха, гражданской верховной власти государства?
Поступив так, Цвингли не отступил от своей теории, но совмещая практику с теорией в данном случае необходимо учесть следующие рассуждения. В данных обстоятельствах реформатору Цюриха было невозможно достичь верха совершенства; не было еще церковной структуры; а вынести весь вопрос в целом  перед общим собранием исповедников реформаторской веры было бы для их незрелого состояния рискованным, и могло вызвать разделения и раздоры. Поэтому Цвингли предпочел Совет Двухсот, как часть реформаторского собрания, которое фактически было духовным и политическим представительством церкви. Случай явно был необычным. Кроме того, вынеся этот вопрос на совет, Цвингли ясно оговорил, что все доводы должны браться из Писания; что совет должен выносить решение согласно Слову Божьему; и что церковь или церковная община должны быть свободны в принятии или отклонении их решения, если они посчитают нужным найти ему подтверждение в Библии.
Практически, что касается данного факта, это была конференция или диспут между двумя большими религиозными партиями в присутствии совета, и совет не мог ничего добавить к истине, основанной исключительно на авторитете Библии. Он судил об истине или лжи, представленного на его рассмотрение дела; и для правильного решения вопроса он старался выполнить свои функции правителей кантона. Он должен выслушать и вынести решение, имевшее не духовную, а юридическую силу. Если Евангелие, которое проповедует Цвингли и его сторонники, является истинным, то совет даст юридическую защиту его проповеди.
То, что дело было простым, мы заключаем из его слов. «Дело – говорил он – обстоит следующим образом. Мы, проповедники Слова Божьего Цюриху, с одной стороны, даем понять Совету Двухсот, что мы предоставляем им решать за всю церковь только при условии, что во всех опросах и выводах они будут придерживаться только Слова Божьего; что они действуют во имя церкви, так как церковь молчаливо и добровольно принимает их заключения и постановления». Цвингли обнаруживает еще на рассвете реформации удивительно ясные взгляды по этому вопросу. Хотя верно то, что в более поздний период истории протестантизма четко и резко установилось различие между духовным и светским, и, соответственно, между властями компетентными решать одно и другое. И особенно в более поздний период были открыты и провозглашены принципы, которые должны регулировать применение гражданской власти в вопросах веры, другими словами, принципы толерантности. Именно в Швейцарии, в Цюрихе, мы находим первое провозглашение либеральных идей нашего времени.
Феодалы Цюриха дали согласие на конференцию, о которой просил Цвингли, и опубликовали официальный указ с этой целью. Они пригласили всех викариев или пасторов, церковников всех санов из всех городов кантона. Епископа Констанца, в чей диоцез сходил Цюрих, почтительно попросили присутствовать лично или через представителя. Был назначен день 29 января. Диспут должен был вестись на немецком языке, все вопросы должны были подтверждаться Словом Божьим; и было добавлено, что после того, как конференция сформулирует все вопросы, обсужденные на ней, только то, что соответствует Писанию, должно быть вынесено на кафедры.
То, что церковный сейм должен собраться в Цюрихе, и то, что римская церковь должна была предстать на нем  и доказать, почему она может сохранять свое превосходство, которым она обладала на протяжении тысячи лет, казалось людям того времени очень необычным и важным событием. Оно взбудоражило всю Швейцарию. «Думали, – пишет Беллингер в своих хрониках – что из этого выйдет». Город, в котором он должн был проходить, тщательно подготовился к принятию многих почетных и важных гостей. Помня примеры Констанца и Базеля, Цюрих сделал распоряжения по поддержанию внешнего общественного порядка во время проведения конференции. Трактиры было приказано закрыть еще рано утром; студентов предупредили, что за шум и нарушение общественного порядка на улицах их будут наказывать, все люди с плохой репутацией были высланы из города; и двум советникам, чья аморальность подверглась общественной критике, запретили присутствовать в зале совета. Это значило, что уже очищающее дыхание Евангелия, более освежающее, чем прохладный ветерок со снежных Альп на озеро и город в летнюю жару, начало чувствоваться в Цюрихе. Враги Цвингли назвали его «сеймом бродяг», и громко пророчествовали, что все нищие Швейцарии, наверняка, почтут его своим присутствием. Если бы городские власти Цюриха ждали гостей такого рода, они бы подготовились к их встрече по-другому.
Цвингли подготовился к конференции, созыву которой он в основном способствовал, составив краткое изложение учения, состоявшего из шестидесяти семи тезисов, которые он отпечатал и предложил защищать из Слова Божьего. Первый тезис ударял по догмату римской церкви, что «Священное Писание не имеет авторитета, если оно не одобрено церковью». Другие были не так важны, а именно, что Иисус Христос является единственным учителем и посредником; что Он один является главой верующих; что все, кто соединяется с Ним, являются Его телом, детьми Божьими и членами церкви; что только силой своей Главы христиане могут совершать благие дела; что от Него, а не от церкви или священников исходит освящающая сила; что Иисус Христос является единственным непреходящим первосвященником; что месса не является жертвоприношением; что можно есть все в любое время; что обман со всеми его принадлежностями – сутанами, тонзурами и символами – нужно отвергнуть; что Священное Писание разрешает всем людям без исключения жениться; что церковники, как и другие люди, обязаны подчиняться гражданской власти; что гражданская власть получила право от Господа приговаривать преступников к смерти; что только один Бог может прощать грехи; что Он прощает только ради любви к Христу; что прощение грехов за деньги является симонией; и в заключение, что после смерти нет чистилища.
Публикацией этих тезисов, Цвингли нанес первый удар в предстоящей кампании и открыл дискуссию в кантоне, прежде чем конференция начала ее в зале Совета Цюриха.
Когда наступило 29 января 1523 года, 600 человек собрались к городской ратуше. Они пришли рано, в шесть часов. На конференции присутствовали знатные люди, каноники, священники, богословы, иностранцы и граждане Цюриха. Был приглашен епископ диоцеза Констанцы, но он был представлен только своими посланниками, главным викарием Иоганном Фабером, рыцарем и главным магистром епархиального двора Констанца Яковом фон Анвилем. Представители реформации приехали только из Берна и Шлаффхаузена; настолько слабым было пока это движение в швейцарских кантонах.
Председательствовал бургомистр Маркус Реуст. «Это был – пишет Кристоффель – седовласый воин, который воевал с Цвингли при Мариньяно». У него был сын по имени Гаспар, который был капитаном папской охраны, тем не менее, он сам был преданным реформатором и верным последователем Цвингли, хотя Папа Адриан пытался покорить его письмами, полными похвалой. Посреди собрания на свободном месте за столом сидел Цвингли. Перед ним лежали открытыми Библии на латыни, древнегреческом и иврите. Все взоры были обращены к нему. Он был там, чтобы защищать проповедованное им Евангелие, которое многие из стоящих перед ним открыто называли ересью, бунтом и причиной раздоров, начинавшихся в кантонах. Его положение не было похоже на положение Лютера в Вормсе. Дело было таким же, но суд был менее представительным, собрание менее блестящим и риск меньше. Но вера, которая поддерживала борца Ворма, укрепляла и героя Цюриха.
Поднялся многоуважаемый председатель. Он коротко рассказал, почему была созвана конференция, добавив: «Если кто-нибудь хочет выступить против учения Цвингли, то, как раз самое время, сделать это». Все взоры обратились на представителя епископа, Иоганна Фабера. Фабер был когда-то другом Цвингли, но после посещения Рима и папской лести он теперь был полностью предан интересам Папы, и стал самым ярым противником Цвингли.
Фабер продолжал сидеть, а поднялся Яков фон Анвиль. Он попытался умиротворить и ослабить поднявшуюся бурю, конечно, не в зале собрания, где было спокойно, а в Цюрихе. Он сказал, что посланники присутствуют здесь не для того, чтобы принимать участие в споре, а узнать о печальных разделениях в кантонах и использовать свою власть для их преодоления. В заключении он намекнул на Большой Совет, который вскоре должен был собраться и мирным путем решить это дело.
Цвингли понимал уловку, угрожавшую отнять у него преимущество, которое он надеялся получить от конференции. «Сейчас – сказал он – пятый год моего пребывания в Цюрихе». Он проповедовал людям Божие послание точно по Божьему Слову; и представляя на рассмотрение свои тезисы, он предложил собранию доказать их соответствие с Писанием; и окинув взглядом всех, сказал: «Во имя Господа продолжайте. Я – здесь, чтобы отвечать вам. Вызванный таким образом Фабер, носивший красную шапочку, поднялся, но только для того, чтобы заглушить дискуссию, выразив надежду на ближайшую перспективу  Большого Совета. «Он соберется в Нюрнберге в течение этого года».
«А почему – мгновенно парировал реформатор – не в Эрфурте или Виттенберге?» Цвингли перешел к основным положениям своего учения и закончил, высказав убеждение, что Большой Совет будет не скоро, и что совет, который собрался сейчас ничуть не хуже того, который может предложить Папа. Разве на этой конференции не было докторов, богословов, юристов и умных людей, способных читать Слово Божие в оригинале на древнегреческом и иврите и находить решения согласно этому единственно непогрешимому закону, как на любом другом христианском соборе?
За обращением Цвингли последовала долгая пауза. Никто, среди кого он стоял, не обвинял его, как делали это за дверями этого зала. Он опять бросил вызов своим оппонентам, затем во второй и третий раз. Никто не выступал. Наконец, поднялся Фабер, но не для того, чтобы принять брошенный ему вызов, а рассказать о том, как он в споре нанес поражение пастору из Фислисбаха, которого, как мы уже писали, сейм Бадена приговорил к заключению. Он выразил удивление по поводу сложившейся ситуации, когда старые традиции, имевшие место в течение двенадцати веков, забыты, и спокойно сделал вывод, что «христианство заблуждается уже четырнадцать столетий!»
Реформатор быстро ответил, что заблуждение не становиться меньшим от того, что оно продолжается четырнадцать веков, и что в служении Господу старые традиции ничего не значат, если им нет подтверждения в Священном Писании.
Он отрицал, что ложные догматы и идолопоклонство, с которыми он боролся, пришли из первого века или были известны ранним христианам. Они были результатом менее просвещенного времени и менее святых людей. Последующие соборы и богословы более близкого времени искоренили хорошее и насадили на его место плохое. Как один из примеров, он назвал запрет священников вступать в брак.
Потом поднялся магистр Ноффман из Шлафхаузена. Его заклеймили, как еретика в Лозанне и изгнали из города только из-за того, что он проповедовал по Слову Божьему против обращения к святым. Поэтому он заклинает именем Бога главного викария Фабера показать ему отрывки из Библии, в которых разрешается и предписывается такое обращение. Фабер ничего не ответил на такой пылкий призыв.
Затем выступил Лео Юд. Он сказал, что лишь недавно приехал в Цюрих, чтобы помогать Цвингли в работе с Евангелием. Он не смог найти служению римской церкви основания в Писании. Он не мог порекомендовать своему народу другого посредника, кроме единственного посредника – Иисуса Христа, не мог он и просить их верить в иное искупление их грехов, кроме Его смерти и страданий на кресте. Если его убеждения были неправильными, он просил Фабера показать лучший путь в Слове Божьем.
Второе обращение заставило Фабера подняться. Но, что касалось доказательства или авторитета Библии, он ничего не мог сказать. Не удостоив взглядом библейский канон, он сразу перешел к оружию римской церкви. Во-первых, он обратился к единодушному согласию Отцов, во-вторых, к ектенье и канону мессы, которые убеждают нас обращаться к матери Иисуса и всем святым. И, наконец, обратившись к Библии, чтобы неправильно ее истолковать, он сказал, что дева Мария сама установила такое поклонение, так как она предсказала, что к ней будут обращаться во все времена: «Отныне  будут ублажать меня все роды». И то же подтвердила ее двоюродная сестра Елизавета, когда она выразила свое удивление и смирение следующими словами: «И откуда это мне, что пришла матерь Господа моего ко мне?» Он думал, что этих доказательств будет достаточно, а если их не примут, как доказательство его точки зрения, то ему ничего больше не оставалось, как только сохранять спокойствие.
Главный викарий нашел поддержку у Мартина Бланче, доктора из Тубингена. Он был одним из тех союзников, которых больше пугало дело, поддерживаемое ими, чем то, против которого они воевали. «Чрезмерно опрометчиво – говорил д-р Бланч – порицать или осуждать традиции, установленные соборами, которые собирались по действию Святого Духа. Решения первых четырех Вселенских соборов должны также почитаться, как и само Евангелие, так предписывает канонический закон (Отличие XV), так как церковь, собранная на соборе Святым Духом, не может заблуждаться. Противостать ей значит противостать Богу. «Слушающий вас, Меня слушает, и отвергающий вас, Меня отвергается».
Цвингли было не трудно отвергнуть такие доводы, как эти. Они представляли собой напыщенный набор соборов, канонов и веков, но этой торжественно выстроенной процессии, не доставало одного – апостола  или евангелиста во главе ее. Что значил этот недостаток? Не было цепочки живых свидетелей, но лишь вереница мирских фигур. Увидев поражение папской партии, Себастьян Хоффман, пастор из Шлафхаузена, и Себастьян Мейер из Берна встали и убеждали цюрихцев смело идти вперед по пути, на который они вступили, и не допустить, чтобы ни папские буллы, ни указы императора, не свернули их с него. Так закончилось утреннее заседание.
После обеда конференция собралась вновь, чтобы заслушать постановление правителей города. Был зачитан указ. Он вкратце предписывал всем проповедникам, как в городе, так и по всему кантону, оставить традиции и проповедовать с кафедры только то, что можно подтвердить Словом Божьим. «Но, - вмешался сельский кюре – что делать тем священникам, которые не могут купить книги, называемые Новым Заветом? Такова была его пригодность наставлять слушателей учению книги, которой он никогда не видел. Цвингли ответил, что нет ни одного священника настолько бедного, чтобы не быть способным купить Новый Завет, если он всерьез хочет его приобрести; или, если он действительно не может, то пусть найдет благочестивых граждан, которые одолжат ему денег».
Дело подходило к концу, и собрание собиралось разойтись. Цвингли не мог сдержаться, чтобы не поблагодарить Господа за то, что его родина могла теперь пользоваться свободной проповедью чистого Евангелия. Но было слышно, как главный викарий, испуганный этой перспективой в той же степени, в какой Цвингли был обрадован, пробормотал, что, если бы он увидел тезисы пастора из Цюриха немного раньше, он бы дал им полное опровержение и показал бы из Писания доказательство традициям и необходимости живого судьи на земле для разрешения противоречий. Цвингли просил его сделать это сейчас.  «Не здесь, – сказал Фабер – приезжайте в Констанцу». «С превеликим удовольствие», - ответил Цвингли; но тихо добавил (главный викарий не мог остаться равнодушным к упреку, содержавшемуся в его словах) – «Вы должны дать мне охранную грамоту и показать мне те же честные намерения в Констанце, какие вы видели в Цюрихе; и далее я хочу вас предупредить, что не признаю иного судьи, кроме Священного Писания». «Священное Писание! – Фабер возразил несколько раздраженно – Существует многое, противоречащее Христу, что Писание не запрещает, например, где мы читаем в Писание о том, что человеку нельзя брать в жены свою дочь или дочь своей сестры?»  «Также в Писании не написано, - ответил Цвингли – что у кардинала должно быть тридцать приходов. Запрещено более дальнее родство, чем вы упомянули, поэтому мы приходим к выводу, что более близкое родство также запрещено». И в заключение он выразил удивление, что главный викарий проделал столь длительное путешествие, чтобы произнести такие неэффективные речи.
Фабер, в свою очередь, язвительно заметил, что реформатор всегда играет на одной и той же струне, Писании, добавив, что «люди могут жить в мире и согласии даже, если бы не было Евангелия». Главный викарий этим своим последним замечанием увенчал свое полное поражение. Собрание больше не могло сдерживать свое возмущение. Они поднялись и покинули зал заседания. Так закончилась конференция.





               
                Глава 13



                Упадок монастырей.


Трактат Цвингли – После борьбы – Лекции Цвингли за кафедрой. – Отмена платы за обряды. – Основана гимназия. – Открыты двери женских монастырей. – Цвингли о монашеской жизни. – Роспуск монастырей. – Попрошайничество запрещено. – Богатство монастырей для бедных.


Победа была одержана, но Цвингли считал, что она далась ему слишком легко. Он бы предпочел утверждение истины в ходе острых дебатов  немой оппозиции священников. Однако он приступил к работе, и в течение нескольких месяцев написал трактат об установленных обрядах и церемониях, в котором показал, что в Слове Божьем нет этому никакого подтверждения. Ясная аргументация и «остроумие» обеспечили этому сочинению быстрое и широкое распространение. Люди читали его и задавались вопросом, зачем продолжать традиции. Общественное сознание созрело для перемен в богослужении, от которых Цвингли до того времени уже воздерживался. Это опасная точка во всех таких движениях. Немало реформаторов разбивалось об эту скалу. Реформатор Цюриха смог частично благодаря совету, частично благодаря знаниям, посеянным им среди людей провести свое судно безопасно мимо этой скалы. Ему удалось сдержать энтузиазм людей в законном русле, и сделать поток очищающим, а не опустошающим.
Фабер позаботился, чтобы возмущение цюрихцев, вызванное его необычными доводами, не охлаждалось. Как парфяне он, убегая, выпустил стрелу. Как только главный викарий вернулся в Констанцу, он опубликовал отчет о конференции, в котором отомстил за свое поражение гнусными и клеветническими нападками на Цвингли и жителей Цюриха. На эту клевету ответил кто-то из молодежи Цюриха книгой под названием Ощипывание ястреба. Это была острая полемика, полная едкой сатиры. Она разошлась большим тиражом, и Фабер ничего не добился после сражения, как и во время его.
Реформатор ни на мгновение не терял из вида основную цель, а именно, восстановление Евангелия на своем месте в святилище и в сердцах людей. Он окончил толкование на Евангелие от Матфея. Далее он перешел к размышлениям над Деяниями Апостолов, чтобы показать слушателям простую модель церкви, и как Евангелие распространялось в первые века. Затем он перешел к Первому Посланию к Тимофею, чтобы показать правила, по которым должны христиане строить свою жизнь. Дальше он обратился к Посланию к Галатам, чтобы достичь тех, которые, как и в дни апостола Павла, имели пристрастие к старой закваске. Затем он перешел к двум Посланиям апостола Петра, чтобы показать слушателям, что авторитет апостола Петра был не выше авторитета апостола Павла, который по признанию апостола Петра питал паству наравне с ним. Наконец, он дал толкование на Послание к Евреям, чтобы устремить взоры его общины на более славное священство, чем иудейское в древности или римское в те дни, и еще на Великого Владыку и Первосвященника Церкви, который единственным жертвоприношением освятил навсегда всех верующих в Него.
Итак, он поставил созданное им здание на основание из пророков и апостолов, где Иисус Христос Сам был краеугольным камнем. Теперь ему казалось, что наступило время для практической реформации.
Эта работа началась с собора, с которым он сам был связан. Первоначальная жалованная грамота Карла Великого ограничила число каноников этого учреждения до тринадцати. А теперь в нем было более пятидесяти каноников и капелланов. Они позабыли о своем обете, данном при поступлении, заключенном в соответствии с желанием основателя «в служении Богу хвалой и молитвой» и «проведении общественного служения для жителей гор и долин». Цвингли был единственным тружеником из многочисленного штата; почти все остальные жили в глубокой праздности, которая могла способствовать чему-то худшему. Люди возмущались тяжелыми рентами и сборами, которые они платили людям, чье служение было незначительным. Понимая справедливость таких жалоб, он разработал план реформы, который совет принял как закон, и каноники должны были согласиться с ним. Наиболее раздражающие поборы для церковного сословия были отменены. Больше никто не был вынужден платить за крещение, соборование, похороны, похоронные свечи, надгробные камни или за звон главного колокола церкви. Не надо было заменять умерших каноников и капелланов, нужно было оставить только законное число служителей для работы в приходах. Бенефиции, освободившиеся после смерти каноников, должны были пойти на увеличение оплаты учителям Цюрихской гимназии и учреждению более высокого учебного заведения для обучения пасторов и наставления молодежи в классическом образовании.
Вместо хорового служения, сонного бормотания каноников, пришло «толкование» или объяснение Писания (1525 г.), которое начиналось в восемь часов каждое утро, и посещалось всем городским духовенством, канониками, капелланами и богословами. Что касается упомянутой новой школы, Миконий отмечает, что, «если бы Цвингли был жив, ей бы не было равной нигде». Эта школа была растением, которое принесло обильные плоды после того, как Цвингли сошел в могилу. Подтверждение этому явилась слава, излившаяся на Цюрих его сынами, ставшими известными в церкви и государстве, литературе и науке.
Реформа далее коснулась женских и мужских монастырей. Они пали даже без боя. Как тает лед на вершинах Альп, когда приходит весна, так и монашеский аскетизм Цюриха исчез под теплым дыханием евангелизма. Цвингли с кафедры объяснил, что эти учреждения воевали как с законами природы, так и влечениями сердца и заповедями Писания. Из этих мест доносились крики об избавлении от монашеских обетов. Совет Цюриха 17 июня 1523 года вняв просьбам, разрешил монахиням вернуться в мир. Не было никакого принуждения, двери монастырей были открыты, обитательницы могли уйти или остаться. Многие ушли из обителей, но другие предпочли окончить свои дни там, где они провели свою жизнь.
Затем Цвингли начал подбираться к мужским монастырям. Он начал распространять здравые идеи по этому вопросу среди общественного сознания. Утверждалось, говорил он, что священник должен был отличаться от других мужчин. У него должна быть лысая макушка, сутана, деревянная обувь или босые ноги. «Нет, говорил Цвингли, тот, кто отличается от других таким образом, навлекает на себя обвинение в лицемерии. Я покажу вам путь Христа: отличаться скромностью и примерной жизнью. С таким украшением нам не надо внешних знаков; даже дети узнают нас, более того, дьявол узнает, что мы не его. Когда мы теряем истинную ценность и достоинство, тогда должны украшать себя тонзурами, сутанами и веревками с узелками, и люди рассматривают наше одеяние, как дети таращатся на осыпанного золотыми блестками папского мула. Я расскажу вам о более плодотворном труде, чем пение утренний, «радуйся» и вечерен; это – изучать Слово Божие и не прекращать этого, пока свет не засияет в сердцах людей».
«Храпеть за стенами монастыря – продолжал он – еще не значит служить Богу. Но призирать вдов и сирот, то есть, оставленных в их скорбях, и хранить себя неоскверненным от мира есть служение Богу. Мир в этом месте (Якова 1:27) не значит холм или долину, поле или лес, воду, озера, города или деревни, а похоти мира, алчность, гордость, нечистоту и невоздержанность. Эти пороки можно встретить чаще за стенами монастырей. Я не говорю о зависти и ненависти, имеющих место среди их обитателей, но эти пороки тяжелее тех, от которых можно избавиться, убежав в монастырь. Поэтому пусть монахи отложат свои знаки отличия, сутаны, правила и пусть встанут на один уровень с остальным христианством, объединятся с ним, если они  будут соблюдать Божие Слово».
Согласно этим здравым и евангельским принципам совет принял в декабре 1524 года резолюцию о реформировании монастырей.
Боялись, что монахи окажут сопротивление упразднению орденов, но совет так мудро осуществил свои планы, что прежде чем отцы узнали о том, что  монастыри находятся в опасности, удар был уже нанесен. В субботу днем члены совета в сопровождении представителей различных гильдий, трех городских министров и городской милиции появились в монастыре августинцев. Они собрали его обитателей и объявили им о решении совета распустить орден. Застигнутые врасплох и испугавшиеся вооруженных людей, сопровождавших совет, монахи сразу сдались. Так спокойно был нанесен смертельный удар по монашеским заведениям Цюриха.
«Более молодых монахов, которые проявили талант и наклонности, - пишет Кристофкель – заставили учиться, остальные должны были выучиться ремеслу. Иностранцам дали денег на дорогу, чтобы вернуться домой, или чтобы поступить в монастырь у себя на родине; немощных и престарелых обеспечили подходящим жильем с условием, что они будут регулярно посещать реформаторское служение и никого не соблазнят своим учением или образом жизни. Состояние монастырей было по большей части использовано на помощь бедным или больным, так как они называли себя приютом для бедняков; и только небольшая часть была предназначена церквям и школам».
«Было запрещено уличное попрошайничество – добавляет Кристоффель – указом, изданным в 1525 году, в то время как оказывалась посильная помощь местным и приезжим беднякам. Так, например, бедным ученикам не разрешалось попрошайничать, распевая под окнами, что было принято до реформации. Вместо этого определенное их число (шестнадцать человек из кантона Цюрих и четыре приезжих) ежедневно получали суп и хлеб, и по два шиллинга каждую неделю. Чужим нищим и паломникам разрешалось только проходить через город, но нигде не просить милостыню». Короче, все богатство, полученное при упразднении монастырей, шло на помощь бедным, служение больным и поддержку образования. Совет не мог по своему выбору отдавать эти деньги какому-то светскому объекту. «Мы поступаем с собственностью монастыря таким образом, - говорили они – чтобы не опозориться ни перед Богом, ни перед миром. Мы не можем взять на себя грех использовать богатство монастыря для пополнения государственной казны».
За отменой монашеского обета последовал закон об отмене целибата. Это было необходимо для восстановления служения в апостольском звании и чистоте. Многие пасторы реформации воспользовались переменой закона, среди них был Лео Юд, друг Цвингли. Цвингли сам заключил брак в 1522 году согласно обычаям того времени с Анной Рейнхарт, вдовой Иоганна Мейера фон Кнонау, необычайно красивой и благородной женщиной. Он публично обвенчался в церкви 2 апреля 1524 года. Цвингли не делал секрета из своей свадьбы, о которой знали как друзья, так и враги, но публичное объявление о ней приветствовалось со стороны первых, как окончание еще одного этапа швейцарской реформации.
Так, шаг за шагом движение шло вперед. Его путь был мирным. То, что такие большие перемены в стране, где правительство было либеральным, выражение взглядов народа не ограничивалось, закончились без народных волнений, было воистину удивительно. Это нужно приписать в основном тем светлым принципам, которые направляли работу реформатора. Когда Цвингли хотел убрать какой-нибудь гнетущий или суеверный обряд, он тщательно анализировал и обнажал ложную догму, на которой он был основан, понимая, что как только он свергнет ее в человеческом сознании, она вскоре падет и на практике. Как только созревало общественное мнение, народ шел в законодательную палату и находил там членов городского совета, готовых облечь в форму закона то, что уже являлось суждением и желанием общества, и поэтому закон, который никогда не опережал общественное мнение, охотно исполнялся. Таким способом Цвингли осуществил массу реформ. Он открыл двери монастырей, распустил монашеские ордена, обратил сотни бездельников к полезным занятиям, освободил тысячи фунтов для создания больниц и образования молодежи, закрыл источник грязи, более губительный, так как он изливался из святилища и восстановил чистоту в алтаре, отменив закон о целибате. Но реформация на этом не остановилась. Ее ожидали более грандиозные свершения.






                Глава 14


                Диспут об изображениях и мессе.

Смерть Христа – Фундаментальная позиция Цвингли – Иконоборцы – Готтингер – Цвингли об идолопоклонстве. – Созыв конференции всей Швейцарии. – Собралось 900 участников. – Предварительные вопросы – Церковь – Диспут об изображениях – Книги, которые ничему не учат. – Обсуждение мессы. – Она отменяется. – Радость Цвингли. – Мощи предаются земле.


Изображения все еще оставались в церквях, и месса была частью богослужения. Цвингли начал подготавливать общественное сознание к реформе по обоим предметам – увести людей от идолов к единому  истинному Богу; от изобретенной церковью мессы к вечере, установленной Христом. Реформатор начал утверждать это в своем учении, а затем опубликовал восемнадцать положений или заключений, в которых говорилось, «что Христос, который принес себя в жертву за всех один раз на кресте, является совершенной и непреходящей жертвой за грехи всех, кто в Него верит; и поэтому месса не является жертвоприношением, а воспоминанием о жертве Христа на кресте и видимым доказательством нашего искупления». Если эта великая истина будет принята общественным сознанием, то месса не устоит.
Но не у всех было такое терпение, как у Цвингли. Молодой священник Людвиг Хецер, будучи очень ревностным и невыдержанным, опубликовал трактат об изображениях, который привел к вспышке эмоций в народе. За городскими воротами Штадельхофена стояло богато украшенное распятие, вокруг которого часто собирались истово верующие люди. Она раздражало немало горожан, среди которых был сапожник Николас Готтингер, «достойный человек – пишет Буллингер – и хорошо знавший Библию». Однажды когда Готтингер стоял и внимательно рассматривал статую, подошел ее владелец, и Готтингер спросил его: «Когда ты уберешь эту штуку отсюда?» «Никто не заставляет тебя поклоняться ей», последовал ответ. «Но разве ты не знаешь, - продолжал Готтингер – что Слово Божие запрещает изображения?» Владелец ответил: «Если ты считаешь, что у тебя есть право убрать ее, то делай».  Готтингер счел это за разрешение, и однажды утром сапожник пришел на это место с группой сограждан и выкопал траншею вокруг распятия, куда оно с треском упало. Приверженцы старой веры подняли страшный крик против иконоборцев. «Покончить с этими людьми, - кричали они. Они грабят церковь и заслуживают смерти».
Волнение увеличилось из-за произошедшего вскоре случая. Лоренс Мейер, викарий св.Петра однажды сказал другому викарию, что, когда он думает о людях, стоящих на паперти бледных от голода и дрожащих из-за отсутствия теплой одежды, ему очень хочется низложить идолов в алтаре, снять с них шелковое облачение и драгоценности, и на них купить бедным еду и одежду. В день Девы Марии еще до трех часов утра из собора св.Петра исчезли гравюры, статуи и другие символы. Подозрение, конечно, пало на викария. То, что ему очень хотелось сделать, как он признался, было сделано, однако это мог сделать кто-нибудь другой, а не викарий, и так как не было установлено, что это сделал он, дело прекратили.
Но этот случай имел важные последствия. Цвингли уклонился от дискуссии по поводу изображений, но сейчас он понимал необходимость заявить о своих взглядах. Он проявил в этом, как и в любой осуществленной им реформе, широту взглядов и сдержанность в действии. По поводу изображений в церкви он шутливо заметил, что их присутствие не коробит его, так как из-за близорукости он не видит их. Он не против картин и статуй, если они служат эстетическим целям. Способность воплощать красивые формы или высокие идеи в мраморе или на холсте является одним из Божиих даров. Поэтому он также не осуждал витражи в церковных окнах или подобные украшения в церкви, которые едва ли могли сбить с пути людей, как и петух на шпиле церкви или статуя Карла Великого в соборе. Он не одобрял самовольное и незаконное уничтожение идолов, которые использовались в суеверных целях. Пусть нарушение будет выявлено и проанализировано, и тогда оно само падет. «Дитя не покинет своей колыбели – говорил он – пока окружающие не научат его ходить». Когда знание о Едином Истинном Боге коснется сердца, тогда человек не сможет больше поклоняться идолам».
«С другой стороны, - говорил он – нужно убрать все изображения, которым поклоняются, так как такое поклонение является идолопоклонством. Во-первых, куда помещаются изображения? Почему на престоле, перед лицом верующих? Разрешат ли католики кому-нибудь встать на престол во время мессы? Нет. Статуи же выше человеческого роста и вырезаны из ивы руками человека. Но верующие поклоняются им и снимают перед ними шляпу. Разве Бог не запрещал это делать? «Не поклоняйтесь им». Разве это не идолопоклонство?» «Далее, - спорил Цвингли – мы зажигаем перед  ними дорогостоящий ладан, как язычники перед идолами. Так мы совершаем двойной грех. Если мы говорим, что таким образам мы чтим святых, то также и язычники чтили своих идолов. Если мы говорим, что так мы чтим Бога, то такой формы служения не было ни у апостолов, ни у евангелистов».
«Подобно язычникам разве мы не называем эти изображения именами тех, кто на них представлен? Мы называем один кусок резного дерева матерью Божьей, другой св.Николаем, третий св.Хильдегардой и т.д. Разве не слышали о людях, врывавшихся в тюрьмы и убивавших тех, кто уничтожал изображения. И когда их спрашивали, почему они так поступают, они отвечали: «О, они сожгли или украли нашего Господа Бога или святых. Кого они называют своим Господом Богом? Идола».
«Разве мы не даем этим идолам то, что мы должны давать бедным? Мы делаем их из золота и серебра или украшаем их драгоценными металлами. Мы одеваем их в дорогие одежды, украшаем их цепочками и дорогими камнями. Мы даем разукрашенным образам то, что должны давать бедным, так как они являются живыми образами Бога».
«Но, говорят паписты, изображения – книга для простого народа. Скажите мне, где Бог велел учить по такой книге? Как получается, что перед нами много лет был крест, и мы не познали пути спасения через Христа или истинную веру в Бога? Поставьте ребенка перед образом Спасителя и ничего не объясняйте. Узнает ли он, глядя на образ, что Христос пострадал за нас? Нет, этому нужно научить из Слова Божьего».
«Также настаивают, что образы побуждают к набожности. Но где Бог учил нас чтить Его через идолов и делая перед Ним какие-то жесты? Бог везде отвергает такое поклонение… Следовательно, пока проповедуется Евангелие, люди наставляются в чистом учении; идолы нужно убрать, чтобы люди не впадали в те же заблуждения, так как аист возвращается в старое гнездо, так и люди возвращаются к старым грехам, если путь к ним не закрыт».
Чтобы успокоить народное волнение, которое росло с каждым днем, городские власти Цюриха решили провести еще один диспут в октябре того же 1523 года.
Двумя вопросами, вынесенными на обсуждение, были Изображения и Месса.
Это означало, что данное собрание будет еще более многочисленным, чем прежнее. Были приглашены епископы Констанца, Керре и Базеля. Правительства двенадцати кантонов попросили прислать представителей. Когда наступило 26 октября, в городской ратуше собралось не менее 900 человек. Не присутствовал ни один из епископов. Из кантонов только два, Шлаффхаузен и Санкт-Галлен прислали депутатов. Тем не менее, собрание из 900 человек включало 350 священников. В середине зала за столом сидел Цвингли с Лео Юдом, перед ними были открыты Библии на языках оригинала. Они предназначались для защиты тезисов, которые любой был свободен опровергнуть.
Цвингли чувствовал, что был предварительный вопрос, который встретил их на пороге, а именно, какую власть или право имеет подобная конференция, чтобы решать вопросы веры и поклонения. Во все века это являлось исключительной прерогативой Пап и соборов. Если правы Папы и соборы, тогда такое собрание является анархией, а если право собрание, то Папы и соборы виновны в узурпации власти, принадлежащей не только им. Это привело Цвингли к разработке своей теории церкви; откуда она появилась, каковы ее права, и из кого она состоит.
Доктрина, впервые предложенная на обсуждение Цвингли, и которая стала во главе огромной части реформатского христианства заключалась вкратце в том, что церковь создается Словом Божьим; что ее единственной главой является Христос; что источником ее законов и ее уставом является Библия; и что она состоит из тех, кто исповедует Евангелие по всему миру.
Эта теория несла в себе великую духовную революцию. Она нанесла удар по корням папского превосходства. Она повергла в пыль растущую систему римской иерархии. Так как общество Цюриха исповедовало веру в Иисуса Христа и являло послушание Слову Божьему, то Цвингли считал его церковью Цюриха, и утверждал, что оно имело право предписывать то, что соответствует Библии. Так, он вывел приход, которым он руководил из-под юрисдикции римской церкви, и вернул им права и свободы, которыми Писание наделило простых верующих, и которых лишил их папский престол.
Началась дискуссия об изображениях. Тезис, который реформатор взял на себя ответственность отстаивать, и к которому он через наставления подготовил общественное сознание Цюриха, заключался в следующем: «что использование изображений в поклонении запрещено Священным Писанием, и поэтому с ними должно быть покончено». Эта битва была легкой, и поэтому Цвингли отдал ее в руки Лео Юда. Последний построил высказывание в четкой и лаконичной манере с доказательствами из Библии. На этом этапе сражение подошло к концу из-за отсутствия сражавшихся. Противоположная партия не хотела выходить на арену. Они вызывались один за другим, но никто не решался. Изображения находились в трудном положении; сами они не умели говорить, а их защитники были немы, как и они. Наконец, один рискнул намекнуть, что «не надо забирать посох из руки слабого христианина, на который он опирается, или надо дать ему другой, чтобы не упал». «Если бы никчемные священники и епископы, - ответил Цвингли – ревностно проповедовали Слово Божие, как им было вверено, то не дошло до того, что бедные невежественные люди, незнакомые со Словом Божьим, должны узнавать о Христе только по картинкам на стенах и деревянным фигурам». Дебаты, если их так можно назвать, и день подходили к концу одновременно. Поднялся президент, Хоффмейстер из Шлаффхаузена. «Да будет прославлен Всесильный и Вечный Бог – сказал он – за то, что Он удостоил нас победы». Затем повернувшись к членам совета Цюриха, он настоятельно рекомендовал им убрать изображения из церквей, и объявил окончание заседания. «Это была детская игра, - сказал Цвингли – теперь предстоит более тяжелое и важное дело».
Дело это касалось мессы. Истинно, оно было названо «более тяжелым». Так как более трех столетий месса занимала важное место в почитании Бога людьми, она была душой их поклонения. Как умелый и осторожный генерал, Цвингли продвигал наступавший фронт все ближе и ближе к гигантской крепости, против которой он вел успешную борьбу. Он сначала атаковал внешние рубежи, а потом нанес удар по самой цитадели. Если она падет, он будет считать, что победа достигнута, и вся оспариваемая территория фактически будет в его руках.
Дискуссия по поводу мессы началась 27 сентября. Мы приводили выше фундаментальный принцип Цвингли, который заключался в том, что смерть Христа на кресте является совершенной и непреложной жертвой, и что поэтому Евхаристия не является жертвой, а ее воспоминанием.  «Он считал вечерю воспоминанием, установленным Христом, на которой Он присутствует, посредством которой через Свое слово благословляет, и  способствует укреплению веры христиан». Это выбивают землю из-под «пресуществления» и «поклонения св.Дарам». Цвингли возглавил диспут. Он выразил удовлетворение решением конференции предыдущего дня по вопросу об изображениях, и продолжал объяснять и защищать свои взгляды по более сложному вопросу, который нужно было рассмотреть. «Если месса – не жертва, - сказал Стинли из Шлаффхаузена – то наши отцы пребывали в заблуждении и были под проклятием!»  «Если наши отцы и заблуждались, - отвечал Цвингли – что тогда? Разве их спасение не в руках Божьих, как и всех людей, которые заблуждались и грешили? Кто дает нам право предугадывать суд Божий? Авторы этих искажений будут, несомненно, наказаны Богом; но кто проклят, и кто нет – это решать только Богу. Нам совершенно ясно, что они заблуждаются». Когда он закончил, д-р Вадиан, который председательствовал в тот день, спросил, был ли готов кто-нибудь из присутствующих опровергнуть, основываясь на Писании, отстаиваемое на этом заседании учение. Ответом было молчание. Он задал вопрос во второй раз. Многие выразили согласие с Цвингли. Аббаты Капелла и Штайна «ничего не ответили». Глава капитула Цюриха процитировал в защиту мессы отрывки из апокрифического послания св.Климента и св.Якова. Бренвальд, глава капитула Эмбраха поддержал взгляды Цвингли. Каноники Цюриха разделились во мнении. Капелланы города, когда их спросили, могут ли они доказать по Писанию, что месса является жертвой, ответили, что не могут. Главы францисканцев, доминиканцев и августинцев Цюриха сказали, что они не имеют ничего против тезисов Цвингли. Лишь несколько сельских священников предложили возражения, но в такой несерьезной форме, что явно они не заслуживали данного им короткого опровержения. Таким образом, месса была ниспровергнута.
Такое единодушие растрогало всех. Цвингли хотел выразить свое удовлетворение, но рыдания заглушили слова. Многие из собравшихся рыдали вместе с ним. Седовласый воин Хоффмайстер, обратившись к совету, сказал: «Вы, правители Цюриха, должны смело обсуждать Слово Божие; Всесильный Бог споспешествует вам в этом». Эти простые слова солдата-ветерана, чей голос часто возвышался над битвой, произвели на собрание глубокое впечатление.
Не успел Цвингли одержать победу, как понял, что должен защищать ее от давления тех, которые хотели ее погубить. Ему надо было добиться от совета указа о немедленном удалении изображений и прекращении мессы, но со своей осторожностью он боялся спешки. Он предложил разрешить еще немного сохранить обе традиции, чтобы у него было время лучше подготовить общественное сознание к переменам. Между тем, совет приказал, чтобы все изображения были «закрыты и завешены», и что вечеря преподавалась бы под видом хлеба и вина тем, кто хочет принять ее в таком виде. Также предписывалось прекращение религиозных процессий, не разрешалось носить по улицам и главным дорогам св. дары, а мощи и кости святых должны быть благопристойно похоронены.




                Глава 15


                Установление протестантизма в Цюрихе.


Более великие реформы – Очищение церкви – Угрожающее послание лесных кантонов. – Ответ Цюриха – Похищение пастора Бурга. – Семья Виртов. – Осуждение и казнь. – Цвингли требует отмены мессы. – Ам-Груе возражает. – Довод Цвингли – Эдикт Совета – Сон – Пасха – Первое проведение Вечери Господней в Цюрихе. – Благотворное влияние – Социальные и нравственные нормы – Два ежегодных синода – Процветание Цюриха.

Наконец, пришел час свершения более великих реформ. В 1524 году     20 июня можно было видеть процессию, состоявшую из двенадцати советников, трех городских пасторов, городского архитектора, кузнецов, слесарей, плотников и каменотесов, шедшую по улицам Цюриха и заходившую в церкви. Войдя, они закрывали двери изнутри, снимали кресты, убирали статуи, стирали фрески и перекрашивали стены. «Реформаты радовались, - писал Буллингер – считая эту работу делом служения Господу». Но суеверные люди, пишет тот же хронист, смотрели на это со слезами, считая это ужасным святотатством. «Некоторые из этих людей – сообщает Кристоффель – надеялись, что статуи сами вернуться на свои места и поразят иконоборцев своей чудесной силой». Так как статуи, вместо того чтобы вернуться в свои ниши, лежали разбитые вдребезги, они потеряли доверие своих сторонников, и многие исцелились таким образом от суеверий. Дело постепенно прекратилось без малейшего шума. Во всех церквях под юрисдикцией Цюриха изображения убрали также чинно и спокойно, как и в столице. Дерево сожгли, дорогое украшение и богатые одежды, бывшие на идолах, продали, и полученную сумму потратили на бедные «образа Христовы».
Поступок был немаловажный, скорее при правильном рассмотрении он был одним из самых важных преобразований, совершенных до этого в кантоне. Он свидетельствовал об освобождении людей от уз унизительного суеверия. Мужчины и женщины дышали «более чистым и божественным воздухом» учения реформации, которое осуждало ясным языком использование резных изображений для каких-либо целей. Голос Писания был прост в этом вопросе, и протестанты Цюриха, когда чешуя спала с их глаз, увидели, что они должны поклоняться Богу, и только Ему, в духе и истине, в послушании заповедям Всесильного и в соответствии с учением Иисуса Христа.
Опять наступила пауза. Движение ненадолго остановилось в той точке, к  которой оно пришло. Интервал был наполнен трагическими событиями. Сейм швейцарской конфедерации, который собрался в том же году в Цуге, прислал в Цюрих делегацию, чтобы объявить, что они решили уничтожить новое учение с помощью оружия, и что они заставят всех, упорствовавших в нововведениях, ответить свои имуществом, свободой и жизнью. Цюрих смело ответил, что в вопросах веры они должны следовать только Слову Божьему. Когда такой ответ вернулся сейму, его участники пришли в ярость. Фанатизм кантонов Люцерна, Швица, Ури, Унтервальдена, Фрибурга и Цуга рос день ото дня, и вскоре пролилась кровь.
Однажды ночью Жан Окслин, пастор Бурга недалеко от Штайна на Рейне, был вытащен из кровати и отправлен в тюрьму. Выстрелила сигнальная пушка, в долине зазвонили в колокола, и собралась толпа прихожан, чтобы выручить любимого пастора. В толпе затесались негодяи, спровоцировали беспорядки, и картузианский монастырь Иттунгена был сожжен дотла. Среди тех, кто был привлечен шумом беспорядков и последовали за толпой на выручку пастора Бурга, взятого офицерами судебного пристава, чья юрисдикция не распространялась на деревню, в которой он жил, был пожилой человек по имени Вирт, помощник пристава из Штаммхайма и его два сына, Адриан и Иоганн, проповедники Евангелия, отличавшиеся рвением и смелостью в совершении этой благой работы. Они были некоторое время предметом нападок из-за своих реформатских взглядов. Их доставили в Баден, подвергли пыткам и сейм приговорил их к смерти. Младшего сына пощадили, но отца и старшего сына вместе с Бурхардом Ретиманном, помощником пристава Нуссбаумена, приказали казнить.
По дороге на место, где они должны были умереть, кюре из Бадена обратился к ним, предложив встать на колени перед статуей около часовни, мимо которой они проходили. «Почему я должен молиться дереву и камню? – спросил молодой Вирт. Мой Бог – живой, только Ему я буду молиться. Ты сам обратись к Нему, так как у тебя ряса не длиннее моей, и ты тоже должен умереть». Так и случилось, этот священник умер в том же году. Обратившись к отцу, молодой Вирт сказал: «Дорогой отец, с этой минуты ты – не мой отец, и я – не твой сын, а мы – братья в Иисусе Христе, за чью любовь мы должны сейчас отдать наши жизни. Мы сегодня идем к тому, кто является нашим Отцом и Отцом всех верующих, и с Ним мы будем иметь жизнь вечную». Придя на место казни, они твердым шагом поднялись на эшафот, и, попрощавшись друг с другом до встречи в вечных обителях, обнажили шеи,  палач отрубил им головы.  Присутствующие не могли сдержать слез, видя их головы, скатившиеся на эшафот.
Цвингли опечалился, но не устрашился этими событиями. Он не видел в них причину для остановки, но наоборот, причину для продолжения движения реформации. Римская церковь дорого заплатит за пролитую кровь; итак, Цвингли решился, он отменит мессу и завершит реформацию в Цюрихе.
В 1525 году 11 апреля трое пасторов Цюриха предстали перед Советом Двухсот и потребовали, чтобы Сенат выпустил указ о том, чтобы во время предстоящей Пасхи Вечеря Господня проходила согласно ее первоначальному установлению. Заместитель генерального секретаря        Ам-Груе начал борьбу от имени находившейся под угрозой Евхаристии. «Это есть тело Мое», сказал он, цитируя слова Христа, которые были, как он настаивал, простым и ясным подтверждением того, что хлеб есть настоящее тело Христа. Цвингли ответил, что Писание должно объясняться Писанием, и напомнил ему о многочисленных отрывках, где есть означает символизирует, и среди других он процитировал следующее: «Семя есть Слово»»,  «Поле есть мир», «Я есть лоза», «Скала есть Христос».  Секретарь возразил, что эти отрывки взяты из притч и ничего не доказывают. Нет, последовал ответ, эти фразы встречаются после окончания притч, когда был оставлен иносказательный язык. Ам-Груе противостоял в одиночестве. Совет был уже убежден, они постановили прекратить мессу, и на следующий день, в Страстной Четверг, Вечеря Господня совершалась по апостольскому установлению.
События этого дня приснились Цвингли во сне. Он опять был в зале совета, споря с Ам-Груе. Секретарь требовал от него опровержения, а Цвингли не мог этого сделать. Вдруг перед ними возникла фигура и сказала: «О, сердце медленное на понимание, почему ты не ответишь ему из Исхода 12:11 – «и ешьте его (агнца) с поспешностью, это –(есть) Пасха Господня». Пробудившись с появлением фигуры, он вскочил с кровати, нашел этот отрывок в Септуагинте, где то же слово ;;;; (есть) использовалось для установления Пасхи в значении Вечери. Всем понятно, что агнец – только символ и воспоминание о Пасхе, почему хлеб Вечери должен быть чем-то большим? Эти два постановления были один и тем же, но в разных формах. На следующий день Цвингли проповедовал из Исхода, оспаривая то, что эта экзегеза была ошибочной, дав два противоположных значения одного слова, использованного, как здесь, в одном и том же выражении, и свидетельствовавшее об установлении одного и того же действия. Если агнец был просто символом Пасхи, то хлеб на Вечере не мог быть чем-то больше; но если хлеб на Вечере был Христом, то агнец еврейской Пасхи был Всевышним. Так Цвингли доказывал в проповедях, убеждая многих слушателей.
 Вспоминая потом произошедшее, Цвингли шутливо заметил, что не может сказать, была ли фигура светлой или темной. Его противники без труда определили, что фигура была темной, и что Цвингли получил это учение от дьявола.
В четверг на Светлой недели причастие впервые проводилось в Цюрихе согласно протестантской форме. Престол был заменен столом, накрытым белой скатертью, на котором стояли деревянные блюда с опресноками и деревянные кубки с вином. Дарохранительницы не использовались, так как Христос повелел не хранить «святые дары», а раздавать. Престолы, в основном мраморные, были превращены в кафедры, с которых проповедовалось Евангелие. Служба начиналась с проповеди, после проповеди пастор и дьяконы занимали свои места у стола, читались слова о причастии (1 Коринф. 11:20-29), произносились молитвы, исполнялся гимн, следовало краткое обращение, хлеб и вино обносили по церкви и причастники вкушали их, преклонив колени на скамеечку для ног.
«Такое проведение Вечери Господней – пишет Кристоффель – сопровождалось благословенными результатами. Появилась новая всеобщая любовь к Богу и братьям, и слова Христа обрели дух и жизнь. Совсем другие установления римской церкви постоянно противоречили друг другу. Братская любовь первых веков христианства вернулась в церковь с Евангелием. Враги отказались от глубоко укоренившейся ненависти, и вошли в поток любви и всеобщего ощущения братства, причащаясь со всеми освященным хлебом. «Мир поселился в нашем городе, - писал Цвингли Эколампадию – ни ссор, ни лицемерия, ни зависти, ни вражды. Откуда может придти такое единение, как не от Господа, и наше учение, которое исполняет нас плодами мира и благочестия?»
Духовная реформация пробудила и социальную. Протестантизм был исцеляющим дыханием, очищающим поток во всех странах, куда он приходил. Насаждая обновляющий принцип в каждое сердце, Цвингли насаждал принцип обновления в сердце общества; и он старался питать и сохранить этот принцип путем внешних мер. В основном, благодаря его влиянию на Большой Совет при поддержке духовного влияния Евангелия на его членов, было принято ряд постановлений и законов, рассчитанных на сдерживание безнравственности и процветанию добродетелей в кантоне. Воскресный день и брак были теми двумя столпами христианской нравственности, которые Цвингли восстановил  в первоначальном значении. Римская церковь сделала воскресенье просто церковным праздником. Цвингли поместил его на прежнюю основу – Божью заповедь; работа запрещалась, кроме крайней необходимости, особенно в страдную пору,  которую определяла христианская община. Брак, который римская церковь осквернила доктриной «святого целибата» и сделала из него таинство якобы для его очищения, Цвингли восстановил, поместив его на первоначальное положение Божьей заповеди, самой по себе святой и благой. Все вопросы относительно брака он отдал на рассмотрение небольшому особому суду. Исповедь отменялась. «Откройте свою болезнь – говорил реформатор – единственному Врачу, который может исцелить ее». Большинство святых дней были упразднены. Люди любого сословия должны были посещать церковь, по крайней мере, один раз в неделю, в воскресенье. Азартные игры, богохульство и излишество в еде и питье запрещались под страхом наказания. Чтобы поддержать эти постановления, небольшие таверны закрывались, и было запрещено продавать спиртные напитки после девяти часов вечера. При более серьезных преступлениях и грехах отлучали от церкви. Отлучение провозглашалось советом нравственного контроля, состоявшим из судей, членов районного совета и пасторов -  соединение  светской и  духовной власти не совсем совпадало с теоретическими взглядами реформатора, но он считал, что определенные отношения между церковью и государством сделают такие меры необходимыми и оправданными на этот период.
Более всего его волновало сохранение нравственности пасторов, как средство сохранения непорочного величия силы проповедуемого Слова, зная, что именно с церкви обычно начиналась проказа отклонения от истины в народе. Постановление, принятое Советом в 1528 году, предписывало созыв Синода два раза в год, один раз весной, другой летом. Должны были присутствовать все пастора с одним или двумя членами своих общин. От Совета на Синоде присутствовал бургомистр, шесть советников и секретарь. Синод в основном интересовался жизнью, учением, занятиями пасторов и нравственным состоянием их приходов.
Итак, соблюдалась строгая дисциплина во всех классах мирян и церковнослужителей. Такой системы нельзя было бы установить, если бы прежде Евангелие не пришло как великий духовный пионер. Его благотворные результаты вскоре стали очевидны. «Под его защитой и покровом – пишет Кристофель – выросли и расцвели качества смелости и выносливости, которые украшали реформатскую церковь в ее начале». В Цюрихе наступила эпоха процветания и славы. Были установлены порядок и спокойствие, молодежь наставлялась, науки развивались, искусство и промышленность процветали, народ, скрепленный узами святой веры, жил в мире и любви. Они были свободны от ужасных бедствий, часто обрушивавшихся на соседние папские кантоны. Цвингли избавил их от «иностранного наемничества», развращавшего их патриотизм и нравственность. И пока другие кантоны проливали кровь на чужих полях, жители кантона Цюриха были заняты мирным трудом, улучшая территорию своей работой и умением, и делая свою столицу Цюрих, одним из светильников христианского мира.