Say again

                Look me in the eyes, say that again.
                Blame me for the sorry state you're in.
                It's not my fault if you can't comprehend
                that tonight's the night that we begin the end.

                Рlacebo - begin the end


Я представляю, что в каждом месте, где я нахожусь, спрятаны камеры. Каждая, абсолютно каждая работает как кривое, однако дотошное зеркало, и они двигаются за мной, точно тени. Стоит обернуться – и их нет.
Стоит крикнуть – и одна из них разобьется. Подобно стакану. Говорят, их можно бить, беря определенные ноты.

Я представляю, что я никогда не проснусь.
Что я никогда не просыпаюсь, Что в мое тело врастает кладбищенская трава, что меня разъедает соляная кислота, что я тону в ледяной воде.

Ты смотришь снисходительно, позволяя мне дурачиться.
Ты говорила мне, что я ребенок, ты приносила мне чай и печенье, иногда мы с тобой дурили, я опускала голову тебе на плечо; вот тогда мне казалось, что камера отъезжает и на пару минут я остаюсь в одиночестве, вот тогда я позволяла себе закрыть глаза и наконец заткнуться.

Ты уже должна ненавидеть меня за то, сколько я говорю; обычно я начинаю свой треп, приходя домой, я включаю аську, я пишу, пишу, пишу, пока строчки моих бессмысленных будней не начинают отпечатываться на моем лбу во вполне банальном смысле – если спать в обнимку с клавиатурой, клавиши действительно отпечатываются. Однажды я так уснула. Если ты рядом, я говорю еще больше, я тараторю, проглатываю буквы и даже слоги – это называется «редукция до нуля» - ты поправляешь, если я коверкаю термины, и продолжаешь насмешливо слушать. Теперь мне всё труднее выжать из тебя хоть несколько реплик.

Тебе не интересно.
Правильно, кому интересна статья, когда есть онлайн-трансляция, прямой репортаж, когда можно поднести к губам микрофон и отвесить мне очередную едкую фразочку из двух – трех слов.
Мне хватит с лихвой.
Мне даже не надо соляной кислоты.
Ты её генерируешь.

И теперь я отравилась этим.

***

Я пытаюсь написать связный текст, но всё, что у меня выходит – бить по клавиатуре, думать чужими словами, думать, что я умираю, знать, что я умираю от переизбытка слов и чужого молчания, я умираю потому, что хочу столько сказать, но ты не хочешь мне ответить, не хочешь ответить, ты не слышишь меня.

Я смотрю на себя в зеркало, представляя, что мое тело – воск, чуть желтоватый, теплый; сейчас я растекусь, вот линия плеч уже смазывается, становится похожа на колыхающееся желе, вот мой профиль больше не кажется тебе точеным и аккуратным, вот я наконец закрываю мои глаза, я перестаю ощущать, я перестаю думать, я перестаю чувствовать. Я больше не. Больше не.
Потом я падаю в обморок и валяюсь на полу в ожидании либо пробуждения, либо выстрела в висок, чтобы добить наверняка.

Ты постоянно смотришь на меня.
Ты молчишь.
Тебе меня не нужно, но я знаю, что тебе еще любопытно.

Это бесит меня больше, чем весь остальной мир. Я не нужна тебе, как, впрочем, не нужен никто. Но тебе искренне интересно, что еще я выкину.
Ты пришла в мою жизнь, постепенно разрешив себе ненавязчивые беседы по вечерам, потом походы в гости, легкий флирт на работе, долгий, медленный секс при свечах. Разрешив себе жить у меня, приручать меня, постепенно приучать зависеть.
Разрешив себе молчать.

Я подумываю о том, чтобы подарить тебе на день рождения кляп. Тогда ты сможешь избежать даже угрызений совести.

Я не помню, когда мне впервые пришло в голову, что твои глаза похожи на камеры, может быть тогда, когда я злилась и делала уборку, бегая по квартире и изредка неразборчиво матерясь сквозь зубы. Ты сидела на диване и улыбалась. Ты оставалась неподвижна, но глаза – глаза за мной следили, я была как маячок, который используют гипнотизеры.

Потом мне стало казаться, что я актриса, и я играю для тебя.

А потом я стала бояться, что тебе не будет даже любопытно. Что ты уйдешь.

***

Спустя неделю ты поднимаешь голову, оценивающе смотришь на меня и произносишь:
- Когда тебе это надоест?

Я оборачиваюсь и затыкаюсь, потому что это первая реплика за целую неделю.

- Детка, просто скажи мне, когда тебе надоест играть со мной. Просто скажи мне дату, когда ты наконец поймешь, что твоя игрушка вышла из строя и пустишь пулю мне в висок. Впрочем, ты, конечно, предпочитаешь ножи.

Я молчу и смотрю на неё до тех пор, пока мои глаза не начинает застилать пелена бешенства. Потом я разворачиваюсь и выхожу из комнаты. Ты – нет, нет, уже «она» - остаешься там. Она остается сидеть в своем подвале, она хочет утопить меня в своем молчании, но у меня впервые находятся силы, чтобы не позволить ей этого.

А когда я возвращаюсь, ты отказываешься на меня смотреть.

- Я не буду, я не буду на это смотреть, твою мать, я не хочу смотреть на то, как ты сейчас разрежешь меня по частям, я не хочу смотреть на свою гребаную смерть, мне хватило тебя! Можешь оставить меня без глаз вообще, хуже уже не будет, - мне кажется, что ты кричишь, но на самом деле ты шепчешь.

Обезвоживание.
В общем-то, на крик тебе сил взять неоткуда.
Да, у тебя абсолютно нет сил, потому что ты лежишь в моем подвале, пристегнутая к батарее, и я три дня не приносила тебе воды.

Ты отказывалась говорить со мной, потому что я развлекалась тем, что писала свои слова на твоей коже, а потом аккуратно стирала кровь.

Ты отказывалась смотреть на меня, потому что я в один момент я чуть не выколола тебе глаза, но не смогла.
Отдельно от тебя они не эстетичны.

Я держу тебя здесь уже неделю, скоро нас найдут, но я не виновата, я просто хотела слов, мне надоело давиться словами, мне было страшно, мне хотелось, чтобы тебе было интересно во мне хоть что-то. И вот тебя стало интересовать, когда же ты изволишь сдохнуть.

Я беру нож.
Я вкладываю его тебе в руку.
Я вытаскиваю ключи от твоих наручников и кладу их тебе на колени.
Ты держишь нож, непонимающе глядя на меня.
Я глажу тебя по щеке, а затем всаживаю твоей рукой нож себе в горло.

И последнее, что я слышу – то, как ты кричишь, как твой крик переходит в надрывные хрип и слезы, но мне хорошо, несмотря на боль, я просто счастлива, потому что я знаю, что ты больше не молчишь со мной.