Горе мне! Я изрубил свою жену до смерти!

Хоть и стоят лютые морозы, январь ведь! всем жарко. Столы ломятся от яств, вино и пунш льются привольно. Семнадцатилетняя невеста, Дунечка, чудо как хороша: щёки нежно алеют румянцем, розовые губки улыбаются, длинные ресницы время от времени стыдливо прикрывают сияющие счастливым светом голубые искристые глаза. Открытые плечи отливают мраморной белизной, маня жениха припасть к ним в долгом поцелуе.

Но Александр сдерживается, лишь украдкой бросает на неё жаркие взгляды, которые та ловит с упоением.

Дуняша - младшая дочь Ивана Михайловича Головина, соратника и любимца государя,  обер-сарваера - главного кораблестроителя. Он, хоть и знаменитого рода, не кичится ни своим родством, ни своей близостью к Петру I.

Александр Петрович Пушкин о его взаимоотношениях с царем знает не понаслышке. Часто бывая в его доме в качестве жениха, слышал от него самого, как, начиная с Амстердама, со специально отобранными сорока сильными рослыми отроками, в числе которых был и он, государь,  и сам постигал секреты кораблестроения.

Увидев Головина там, на верфи, старания и смекалку  молодого человека, Петр I после отправил его в Венецию — для освоения  морского дела и изучения итальянского языка. Вернувшись оттуда, Иван Головин поступил на военную службу.

 «Начиная с юных лет, государь берет меня с собой в походы. После Прутского присвоил чин генерал-майора, - скромно отозвался об одном из самых значительных событий в своей жизни Иван Михайлович. - А когда попал в плен к шведам, в том же году обменял меня на пленных шведских офицеров и сразу назначил обер-сарваером".

Александр знал также, что после, служа на Балтике, тесть принял первый отряд из девяти скампавей – самых быстроходных судов русского галерного флота.

Что и говорить - жизнь тестя всегда была беспокойна. Да и сейчас они  успели вернуться из Персидского похода прямо к свадьбе. И государь тоже здесь!

Александр Петрович не верил в свое счастье - Петр I отплясывал на их с Дуняшей свадьбе, отдаваясь этому всей душой. Впрочем, как и всему, чем занимался.
 
Жених гордо повел плечами - его отец, Петр Петрович Пушкин, был у царя стольником, а вот он, его сын, сидит за одним столом с другим  царем!  "Ах, как я благодарен Ивану Алексеевичу Головину, который ввел меня в круг этой семьи! Ведь  не такие уж мы богатые и родовитые... и здесь, на свадьбе, только мои братья - Федор и Илья. - Слегка загрустил. - Родители-то давным-давно покоятся в Варсонофьевском девичьем монастыре..."

 
Мать невесты - тоже из родовитой семьи - Глебовых. Она  оживленно беседует с императрицей и Мария Богдановна жениху показалась настоящей красавицей по сравнению с низкорослой и некрасивой Екатериной. «Дуняша, когда повзрослеет, будет такой же, как мать...», - оглянулся на невесту.

Та тихо переговаривалась с соседкой по столу. Залюбовался ею: одетая в белое свадебное платье, обшитое венецианским гипюром, она сияет юной красотой. Русая головка увенчана сверкающей гирляндой флёрдоранжа, перевитого нежным атласом и белым кружевом. В маленьких розовых ушках, сквозь золотые локоны, переливаются бриллианты, подобно её большим голубым глазам. Усмехнулся: "Ей, время от времени, приходится приглушить их счастливый блеск длинными пушистыми ресницами.Неужто
 меня любит?.."

Александр улыбнулся и поднес к губам душистую ручку в белой длинной кружевной перчатке, а  невеста, легонько вздохнув, незаметно прикоснулась свободной рукой к его колену под столом.

Александр надеется, что и сам смотрится не хуже. В модном кафтане серого цвета и белом камзоле он должен выглядеть внушительно.
 
Жених Дуняше нравился. Хоть и не так высок ростом, как все Головины, у любимого стройная фигура, широкие плечи, крепкая шея, на которой сидит гордая голова. Взглядом исподтишка она ласкала твердо сомкнутые, красиво очерченные губы, небольшой нос с незаметной горбинкой, пышные усы и вьющиеся от природы пшеничные волосы. Только глаза у него какие-то тревожные. «Почто так? - удивилась. - Ведь давно меня добивался, и вот я – почти его жена!".

В  лейб-гвардии Преображенского полка  жених служит с  1718 года, куда поступил солдатом. Но этот, 1722 год, стал для него знаменательным не только потому, что женится на любимой барышне - он произведен еще в сержанты и каптенармусы*.

Нежно поглаживая её руку, Александр следил за государем, только что закончившим танец. Разгоряченный быстрыми движениями, Петр I расстегнул коричневый длинный кафтан, шитый золотом и облегавший его узкую талию. Из глубокого прорезного кармана сбоку он достал светло-зеленый платок, в тон камзола, и обтер вспотевшее лицо. Большие глаза навыкате смотрели весело на Екатерину, которая как раз к нему  подошла. "Рядом с ним она кажется слишком... маленькой..." .

Однако не успел додумать  -  Дуняша потянула его локоть к себе и, приблизив алые губки к уху, прошептала, указывая на царя:

-Посмотри, Александр Петрович,  в нем не меньше двух аршинов с лишком росту!

-Я точно скажу тебе, мне твой отец сказывал - два аршина двенадцать вершков. – Настороженно бросил: – А ты почто выбрала меня, малорослого, если тебе такие высокие по нраву?

-Я тебе не говорила, что они мне по нраву! Я же за тебя иду замуж!.. Но смотри ж, уговор остается! - погрозила пальчиком.

До помолвки она часто его поддразнивала:
- Я сомневаюсь в твоей любви... А ну начнешь меня бить, как другие своих жен… - Будто шутила, а сама бросала на него пытливые взгляды из-под длинных ресниц.
 
И влюбленный в неё без памяти Александр однажды написал ей из Петербурга в Москву, где она жила в Китай-городе, в усадьбе родителей, письмо с уверениями, что всегда будет хранить её честь, а в его любви она может даже не сомневаться.

Но сейчас, поймав нежную ручку, он быстро  поцеловал, думая: «Хоть бы женка оказалась в мать - характер у той покладистый, добрый...»  - Почувствовал, что не может дождаться  окончания торжеств...

В нетерпении, сразу же после свадьбы, Александр взял отпуск в Преображенском полку и, схватив Дуняшу в охапку, увез в родовую вотчину — деревню Истлеево Шацкого уезда. Там они пробыли некоторое время, а потом уехали в Москву, в его собственный дом на Божедомке.

По окончании медового месяца  расставались  с трудом  - Александру надо было вернуться на службу. Дуняша, провожая его, плакала навзрыд, поэтому, чтобы ей не так было одиноко, он позволил ей жить в Китай-городе, в родительском доме, пока сам будет находиться в Петербурге. Но, как только выпадала возможность, спешил  к ней в Москву.

Первое время они ладили, хоть Александр Петрович и был немного разочарован, что жена оказалась «подпорченной» - не сохранила честь… Но, любя, простил, даже не спросил, "кто посмел"...  Пошли дети, но вскоре дочка, Машенька, умерла... Через некоторое время жёнка снова родила. Уже сына.

А он все продолжал ее изучать. Она добра к людям... Несмотря на молодость, взялась управлять железной рукой всеми его имениями - они у него разбросаны по уездам: в Московском, Зарайском, Коломенском, Рязанском и Дмитровском. Все эти земли, как и усадьба на Божедомке, в Москве, ещё в 1718 году, достались ему по завещанию от бездетного родственника, среди которых - и Болдино в Нижегородском уезде.

У этого села -  своя история: в 1618 году царь Михаил Федорович пожаловал его деду Ивана Ивановича Пушкина за «московское осадное сиденье». Тогда, в русско-польской войне 1609—1618 годов, поляки пытались посадить на русский престол королевича Владислава. Но им так и не удалось взять Москву штурмом. А Федор Федорович Пушкин выполнял там важную стратегическую задачу - оборонял Тверскую башню.

При его жизни хозяйство процветало, он прикупил ещё земли, расширяя границы. Сын, да и внук, тоже старались добавить к имеющимся владениям новые деревни и села. Но оказались не такими рачительными хозяевами: после смерти Ивана Ивановича имущество, отошедшее к Александру Петровичу, оказалось обремененным долгами, и ему пришлось заложить несколько деревень, чтобы платить за него в опеку.
 
Они с Дуняшей пытались быть экономными. Александр Петрович хотел, чтобы двое деток, Лев и Марья, которые у них родились, после его смерти ни в чем не нуждались. Вторую девочку они назвали опять Машенькой, в честь первой - умершей.

А он стал бояться – в первый же год после свадьбы, находясь на службе, схватил гнилую горячку и недужил целых полгода. Доходило даже до беспамятства! Долго его лечил лекарь в Преображенском полку, но до конца не сумел избавить от болезни  -  время от времени она обострялась, и тогда Александр уезжал к жене и детям. Семья прибавлялась - у них родился второй мальчик. Демьян. Но тоже умер в младенчестве.

Получив в полку очередной отпуск, Александр Петрович приехал из Петербурга. Он не понимал, что на него так действует – хворь или тревога за детей и жену, но все чаще и чаще стремился в Москву. А оттуда вместе с ней и детьми уезжал в родовую вотчину...
 
Александр изменился: из жизнерадостного крепкого здоровяка превратился в болезненного, раздраженного человека. теперь он не раз  замечал в себе необузданные вспышки гнева.

Когда муж, первый раз, собственноручно бил плетьми на конюшне дворового Ваську, Дуняша, увидев это и испугавшись последствий, закричала из окна:

- Убьешь ты до смерти его и сошлют тебя на каторгу также, как нашего Василия Головина.

 Муж вернулся в дом, прекратив экзекуцию, а она осторожно упрекнула:
- Ты стал вспыльчивым и неуравновешенным... Грубишь, бьешь дворовых. Они тобой недовольны… - Помолчав: -  Боюсь, что и до меня доберешься… - Умоляюще подняла на него большие глаза и напомнила: - Смотри-и-и же... ты обещал меня не бить…

- Я обращаюсь со слугами и крестьянами, как и другие,  – отрезал. - Все так делают… А тебя, как и обещал, ни разу не трогал... кх-м-м... хоть иногда и выпрашиваешь...

До своей болезни он ссор с нею не затевал. Потому, что жёнка  во всем  была послушна, не противоречила ему ни в чем... Но что-то она в последнее время  стала самовольничать - наняла в его отсутствие в дом слугу, «бескрепостного» человека, а его не поставила в известность.

Узнав об этом в следующий приезд, закричал:
 - На что ты нанимаешь бездельников, пьяниц и плутов - непотребных, поносных? Зачем ты их жалуешь? Уж не такие годы, чтобы много держать людей – у нас накапливаются долги… - Дуня попыталась, было, ответить, но он пресек её движением руки: - И для чего ты не отписала ко мне в Питербурх, а сама приняла холопа, да вдвое ему хлеба и понедельное жалованье отпустила?.. А крепости на него никакой не имеется... не лучше ли его отпустить?

– Я приняла его не ради него! – наконец вставила Дуня. - Ведаю и сама, что он непотребен, а приняла ради того, чтобы девок моих научил золотом шить – он это умеет! - Тоже рассердилась, а потом начала всхлипывать. - Если ты его отпустишь, я тебя не прощу-у-у.

– Не видал от него услуги, значит, не надлежит его чрез меру жаловать. – Пробурчал Александр, но махнул рукой - не мог терпеть бабьего нытья. - Да делай, как хочешь!

 Теперь, после кратких побывок, он уезжал в Преображенский полк всё с большей неохотой. Угнетало, что он служит в Петербурге, а жена остается в Москве. И сам не заметил, как в голову полезли сомнения - начал подозревать её в изменах. Но решил ещё понаблюдать.

Когда в следующий раз предстал перед ней, похудевший и пожелтевший, Дуня вскричала:
- Как ты похудел!.. Видать, кто-то навел на тебя по-о-р-чу.

- Какая порча!? – Рассердился. - Я же тебе писал – опять болел гнилой горячкой. До сих пор не отошел – кашель все донимает! – Хлопнул, что есть силы дверью и поехал со двора, глотая слезы. "Не понимает она ничего!". 

Направился во владения соседа Богданова, думая, что уж слишком стал он чувствительным, не по-мужски это...  - Пробыл у соседа до вечера.

Начал избегать жену. Однажды, находясь в церкви и стоя у клироса, он не сдержался и начал плакать – мысли о смерти одолели.

Дуняша, и сама, заливаясь слезами, объяснила происходящее стоявшему рядом с ней куму, оправдывая мужа:
 - С ним что-то сделалось. Видите, плачет... А как в лице переменился!.. Думаю,  его испортил дьячок из села Устья. Лукьян...

–А за что? -  Сосед не сдержал удивления.

–А за то, что мой муж того дьячка грозился бить.

Александр, и вправду, в раздражении часто угрожал побить то одного, то другого. И она все  боялась, чтобы поступки горячего мужа не вызвали бы доносов слуг – слишком стал крутым на расправу. А это порождало у их людей недовольства и они все чаще грозили «сказать на него государево слово и дело». Потому все чаще ей  приходилось упрашивать мужа быть мягче с дворовыми.

Но Александра и самого возмущало, что женка много разговаривает с холопами, мало того, считает возможным советоваться с ними, темными, о его болезни. Теперь, надо ж! бросилась за помощью к знахарям.

 Потребовал:
- Я запрещаю тебе приваживать в дом колдунов!

- Ты болен, и я хочу, чтобы они тебя вылечили, - попыталась уговорить его Дуня.
 
 – Я не собираюсь у них лечиться! - возмутился её непонятливости. - И не такова отца ты дочь, таких бездельников-колдунов в дом приводить, которые пророчествуют тебе недоброе о смерти мужней! - Велел сквозь зубы: - Повторяю, в дом их не пускать! Если хоть раз ещё кого из них тут увижу, будешь от меня наказана!

-Я же тебя люблю и беспокоюсь о тебе... - пробормотала Дуня. -  Почему  не хочешь понять то?!

- Я тебе коротко сказал – чтобы их тут никогда не было! Не понимаю твоей приверженности к заговорам и всяким зельям. Мне это совсем не по нраву!

Но в следующий свой приезд узнал - без него тайно и явно в доме дневал и ночевал колдун Ананий. Соседи нашептали.

Учинил жене допрос:
-  Скажи-ка, ради чего ты без меня всегда принимаешь колдуна?

-  Да я гадала, выздоровеешь ли ты и когда ты ко мне будешь из Петербурха, - не стала  Дуня увиливать от ответа.

-  А что обо мне его спрашивать! Я же тебе во всякую почту пишу, и уже много писем от меня были, когда буду в Москве… Пора тебе покинуть это неистовое дело! - Попытался воздействовать на неё по-доброму. Но Дуня  несогласно промолчала.

 Видя ее сопротивление, Александр ещё раз жестко предупредил:
–Ты, жена, что-то много разговариваешь обо мне с холопами и людьми. Так знай, если я умру, то моего тебе ничего не достанется! А дети у нас еще малы...
 
Уехал, недовольный: три года только прошло, как поженились, даже простил ей, что не была девственной, а уже чувствует перемену к себе.

В  начале февраля 1725 года, по пути из Петербурга в Москву, где-то в Клину, он узнал о смерти Петра I и всю дорогу плакал: и по семейным, и по служебным связям сам принадлежал к его людям. И, главное, был лично к нему привязан.

Приехал в Китай-город утром совсем расстроенный и зашел к жене в спальную палату. Она села на постели, розовая от сна. Потянулась сладко.

- Что-то ты долго спишь! - Дуня, ничего не ответив, поднялась и, вызвав горничную, но не дожидаясь её, сама быстро убрала с окна какие-то письма и замкнула их в свою шкатулку. Встала перед ним, сложив руки на высокой груди.
 
Горничная пришла и принялась за постель. Александр сидел угрюмо, рассматривая женку. Румянец сошел с её щек после сна... немного поправилась…  но была так же хороша, как и прежде. Неприятно укололо, что она в этот раз не бросилась ему на шею, как бывало после долгой разлуки. «Я и так горюю, узнав о смерти любимого государя, а тут ещё жена дичится!», - опустил вихрастую голову.

Но услышал её голос, отсылающий прислугу:
- Иди-и, Ва-а-рьюшка. – Повернулась к нему. - Почему так печален, никогда таким не был при приездах? И глаза заплаканы и опухли... ради чего так? Что ты себя крушишь и о чем? Не те ли вести, что наслышала я о всенародном нашем несчастии?

- Воистину всенародная... горестная печаль… очень горестно должно плакать, а нам с тобою весьма особливо надобно плакать... памятуя неизреченную милость государя к родителю твоему... и к нам, неудостойным.

Не успела она ответить, как в их спальную палату пришел казначей, Васька Степанов - с напудренными волосами, весь в новом мундире васильковом да с серебряными пуговицами. «А ведь не прошло и получаса, как, заходя во двор тестя, я видел его во всем старом!..»,   - Александр изменился в лице. - Бросив внимательный взгляд на него, Дуня отослала Ваську, назначив ему другое время.
 
Некоторое время вглядывалась в его лицо, а потом спросила, лукаво усмехаясь:
- Не ревнуешь ли ты меня к казначею - ты хмуришься?!

- Ты мой нрав знаешь, что я не ревнив, только, во избежание - береги душу свою.
Как, представ перед судом божьим, мне за душу твою не ответствовать, то как хочешь... - Но веско предупредил: - Только чтоб я не видал его с тобой...

Александр Петрович не стал ссориться с женой, но пробыл в Москве, ничем не занимаясь, читая книги да отдавая Богу долг – на заутрене и вечерне. Прислушивался к сердцу - оно, больное, чуяло что-то... И он чувствовал себя всё хуже: не раз случалась и кровавая рвота, и сознание терял, и снова бредил в горячке. Да и сердце совсем сдало. «Даром, что дома…», - вздохнул горестно.

Взял долгосрочный отпуск в полку, а в конце июля, вместе с детьми, они с   Дуней отбыли в деревню. Сначала заехали в наследственную родовую вотчину, Латыгоре. Затем гостили у брата, Федора Петровича, в его рязанской деревне. И только потом, в августе,  поселились в своей деревне Истлеево. Тут ему нравилось – сады, река, простор. Он любил все это и надеялся, что здесь поправится.

Но, как оказалось, везде ему тошно. Болезнь так обострилась, что сердце начало совсем замирать. И все чаще его преследует страх смерти. Начал бояться своих людей, подозревая, что те хотят его убить. Не мог находиться дома, постоянно выезжал - то в свое соседнее село Устье, то к соседу, к куму Богданову.

Но чаще всего посещал церковные службы, где молился, плакал, прощаясь с детьми - слишком хорошо помнил, как остался в шесть лет сиротой, когда умерли родители. А его Лёвушке еще меньше, чем тогда самому  было – всего два годика;   Машке и того меньше – год. Женка, вон, ещё беременна… Сердце изболелось, тревожась о них.

Однажды в состоянии непонятного беспокойства и тоски Александр опять приехал к Богданову:
- Кум, поедем со мной в город Шацк?

- Зачем? – удивился тот.

- Хочу просить у командиров драгун – чтобы сопровождали меня. Крепостные мои хотят меня убить…

- Н-н-не-ет… -  с сомнением посмотрел на него кум. - Командиры станут смеяться, что ты людей своих боишься! Но драгунов, то-о-ч-но, не да-д-у-т… Да и за что людям твоим убить тебя до смерти?.. - Решил успокоить. -  Они тобой не токмо биты не бывали, так еще они у тебя не голодны и не наги... Но что я говорю тебе - про то ты и сам ведаешь, и бить тебя им до смерти не за что. - Так и отговорил от поездки в город.

Но десятого декабря Александр рано попросил оседлать коня – решил уехать хоть куда. В полку знали, что он сильно занемог, а в доме с женой и детьми  не желал больше оставаться. "Дуня все поит меня какими-то колдовскими корешками и порошками, продолжая считать, что  меня «спортили». Это ж надо! Просыпается с утра, чтобы начинать разыскивать все новых знахарей, которые "помогут" мне! Как же - жди! Они излечат!.." - Он уже несколько дней с усмешкой наблюдал, как по ее просьбе  привозили из соседней деревни мужика Анания, пытавшегося лечить его заговорами и рвотными порошками.

Но один раз не выдержал и заявил жене:
-Пить зелье я не намерен. И повторяю - я не хочу здесь видеть колдуна!

 Поэтому четырнадцатого декабря Дуня, отчаявшись, отправила  с нарочным письмо деверю: «Государь мой, Федор Петрович, доношу тебе, брат ваш Александр Петрович в жестокой болезни, от которой не чаем животу ево спасения, изволь, не мешкая, к нему в Шацкую деревню в Ислееву. У подлинного пишет Авдотья Пушкина...» - Но ни брата, ни ответа пока не было.

Утром семнадцатого декабря они вместе пошли в церковь на службу, а после, как и повелось, попросили прощения у своих людей. После обеда легли спать и заперли дверь, чтобы им не помешали отдохнуть.

 Спал Александр недолго - почудилось ему, что около их супружеской кровати стоит колдун Ананий.
 
В  гневе подхватился и заорал:
- Как ты смел, мужик, войти к нам в комнату без доклада? - Сердце громко застучало, кровь закипела, в глазах потемнело. И тут его взгляд упал на съежившуюся на кровати Дуню - она смотрела на него округлившимися от ужаса глазами.

"Ах, так? Почто ж ты меня боишься?.." - Кинулся с кулаками на неё и стал бить со всей силой. Дуня закричала. Тогда схватил подушку, чтобы её придушить, но она вывернулась из-под его рук, продолжая исходить криком. Его дикий  взгляд зацепился за кортик на стене и, выпустив жену из рук, он метнулся туда, схватил кортик в правую руку, и, вернувшись к кровати одним прыжком, воткнул в мягкую плоть острое лезвие. И больше не смог остановиться - все кромсал её  и кромсал. С  остервенением...

Нянька детей, находившаяся в детской, рядом с их комнатой, услышала крики барыни и позвала слуг. Те, выломав дверь и увидев его, испугались - хозяин  стоял с безумным взглядом над истекающей кровью женой, лежащей на испачканной постели. Безумный взгляд блуждал - было видно, что он ничего не соображает. Бросились на него со всех сторон и вырвали из рук кортик.
 
Александр, у которого исступление прошло сразу же, как только он остался без смертоносного оружия, теперь с мукой в глазах следил, как его собственноручно изрубленную Дуняшу переносят в другую комнату. Сполз на пол и дико завыл, закрыв лицо руками: "Как теперь ж-и-и-ть?... Как, Господи?... Что же я натвори-и-л-то?.."

 Бросился к ней в другую комнату: едва живую Дуняшу обряжали. Она исповедовалась и попросила батюшку передать её отцу, чтобы «не проливал за то мужа ее и людей их крови».

Александр Петрович болтался из угла в угол, сам не свой, отрешившись от всех дел, пока не прибыл брат, Федор Петрович. "Успел приехать только к кровавой развязке". -  Припав к его груди, Александр долго плакал - Дуня так и не дождалась его- Федор объяснил, что был вызван сюда ею.

Вдвоем они повезли тело жены к её родителям, чтобы там, в Москве, похоронить. По дороге Александр выл и выдирал себе волосы, не понимая, как он мог убить любимую жену   и осиротить двух малышей. «Дуня ведь ещё чревата… была-а-а… - И опять рыдал, спрашивая себя: - Что я натворил? Как появлюсь перед Иваном Михайловичем и Марией Богдановной? Горе мне, горе!..»

1 января 1726 года дело его отдали в Преображенский приказ, чтобы там  рассмотреть. Александр Петрович, не дойдя ещё до ворот своего полка, закричал:
 
- Караул! Горе мне!.. Я изрубил свою жену до смерти...

Его взяли под стражу и начали следствие. Когда осмотрели тело Дуняши и установили, что она была «чревата», поглядели на него с отвращением. Но Александр, больше, чем кто-либо, сам казнил себя. Не понимал, зачем теперь ему жить: мало, что убил любимую жену, так сгубил ещё и не рожденное дитя, да оставил двух сироток без матери.

В ходе следствия в Преображенский приказ были вызваны домашние дворовые и они показали, что до случившегося их барин был "нормальным, заботливым к жене и детям". Поэтому князь Ромодановский, управляющий приказом, отдал распоряжение о его освобождении на поруки, «понеже, он, по-видимому, весьма болен и при смерти»,
 и чтобы «от страха не умер безвременно»э
 
Это было двадцать первого января, когда  Александра Петровича отдали на поруки братьям, Федору и Илье, под расписку – с запрещением отлучаться из Москвы.

А четвертого февраля 1726 года Александр Петрович на допросе признавался: «Такое убивство жены своей… в беспамятстве учинил... До смертного убивства жил с женою все в любви, и ссоры с нею домовной и никакой не бывало, и ни за что ее рукою и малой лаской не зашибывал, того ради,  что она была любовна и во всем послушна, и противления от нее никакова никогда не слыхал, и никаких непотребностей и причин над нею не видал...»

Предчувствуя скорую смерть, написал завещательное письмо, где, в первую очередь, попросил прощения у матери и отца Дуняши, Марии Богдановны и Ивана Михайловича, и у всех родственников... Также велел, чтобы его дворовым крепостным людям дали вольную.
 
Московскую усадьбу по Божедомскому и Самотечному переулкам он отписал детям, Льву и Марье. Деревни, в том числе, село Архангельское, Болдино Нижегородской губернии, завещал сыну Лёвушке, отдельно указав, чтобы он впоследствии дал сестре в приданое немалые деньги - пять тысяч рублей.

 «Также прошу слезно,- писал он, - чтоб тело мое многогрешное приказать погрести в Варсонофьевском девичьем монастыре, где положены родители наши... также прошу самим богом и пресвятой богоматерью слезно, поручаю ему с братом своим, богу и пресвятой его владычице рожденных мною детей моих бедных, которые малые остались в горестном и во всеконечном сиротстве, воспитать и учить страху божьему...» - Письмо закончил денежными распоряжениями и перечнем долгов.

Лёвушку и Машеньку на воспитание взял дед, Головин Иван Михайлович, к которому перешли и управление семейными владениями. Над детьми учредили опеку, а долг их отца - 800 рублей в рекрутскую счетную канцелярию, по «сиротству и скудости» детей, простили.

Непогашенными остались долги: большая сумма, тысяча рублей, взятая под залог «шацких деревень «на домовные нужды» и для погашения прежних займов; мелкие задолженности за взятые товары; за работу «иноземцу золотого дела за складень алмазный»; за починку серебряных вызолоченных часов... Оставались не уплаченными и долговые обязательства дяди Ивана Ивановича, перешедшие к нему, как к наследнику.

24 февраля 1726 года текст завещания был отправлен в Петербург,но -  уже после того, как Александра Петровича, скончавшегося в возрасте тридцати пяти лет "от боли сердечной и великого горя", похоронили в Москве.

(Поэт Пушкин узнал о трагедии прадеда со слов бабушки, Марьи Алексеевны, дед которой – тот самый Федор Петрович - принимал непосредственное участие в судьбе брата Александра Петровича Пушкина – родного прадеда её внука).



Каптенармус* — унтер-офицерское воинское звание, военный чин и должность в роте (батарее, эскадроне) русской армии ниже XIV класса в Табеле о рангах, ведающего учётом и хранением имущества и выдачей провианта...

http://www.proza.ru/2014/03/12/1300