Я невидим

Я жил в Петербурге. Нет, не в доме, и не на улице. Ни в гостях, и не в странствии, а в Санкт-Петербурге. В самом его сердце. Он был моим единственным другом, и каждое утро я наслаждался теплыми лучами, озарявшими Невский проспект, с той тонкостью и щепетильностью,  с которой мать ухаживает за своим первенцем, или тяжелыми каплями дождя, падавшими в омут неспокойной Фонтанки. У меня не было ничего, и в то же время, у меня было всё. У меня был Петербург. И сидя, в своём рваном плаще, на паребрике возле Гостиного двора в четыре часа утра вторника, он был только моим.


Что сказать о себе? Я уже все сказал, что было нужно. И Вы никогда не узнаете обо мне чего-либо большего. Вы попросту меня не увидите. Для Вас я не существую, я невидим.  Ведь у всех свои дела, проблемы и семьи. Кому есть дело до человека в дрянном плаще и с густой щетиной на грязном лице?


Я проснулся и тяжело прокашлялся. Кашель был хриплым и мокрым. Тяжело сплюнув, я почувствовал, как в сердце что-то назойливо закололо. Стащил с себя плащ, который ночью я использую в качестве одеяла, встал и одел его. Хорошо в июле, нет снега и в переходе тепло, а значит, просуществовать ещё один день значительно легче. Нужна была утренняя прогулка, и я пошел. Проходя возле аптеки,  пересчитал мелочёвку в кармане. Тринадцать рублей было явно не достаточно, и я с сожалением погладил неспокойное сердце через плащ. Под ребрами йокнуло, как бы, давая ответ. Так уже продолжалось давно: подъем, прогулка, затем сон. Ничего лишнего, ничего постороннего. Зачем так жить? А как тогда? Кто вообще знает смысл жизни? А я свой знаю, мне именно так и нужно - без лишних деталей и суеты. Без розовых украшений и бессмысленных действий. А если б я не знал смысла своего существования, давно бы прекратил скитание по городу.


Весь день был проведен в прогулке, и пора было уже задуматься о ночлеге. Свернув на Садовую улицу, я дошел до Инженерного замка, и направился дальше. На тротуаре нашел два рубля. Теперь у меня пятнадцать. Дойдя до Летнего сада и дождавшись у ворот пока охранник отвернется, я быстро прошмыгнул внутрь, насколько это было возможно с моей хромой ногой, ведь, таких как я, сюда не пустят. Обойдя пруд, я побрел вглубь сада вдоль Лебяжьего канала. Белые ночи шли на убыль, и солнце обещало спрятаться на протяжении нескольких часов.  Перелез через ограду, и забрался в боскет. Он был больших размеров, огорожен плотным забором из деревьев, так что с наружи ничего не было видно, а в центре газона обильно росли кустарники, где я и разместился на недавно скошенной траве. Так я провел ночь в мягкой постели.


Проснулся  как всегда рано. Спина относительно не болела, а руки и ноги не затекли. Славная ночь. Нужно было дождаться, пока откроется сад и наберется посетителей, чтобы так же незаметно выйти. Но я никуда и не спешил, а просто лежал на спине и грелся на пробивавшемся через листву кустарников раннем солнце. Вспомнилось детство, тогда, я еще совсем юный, так же лежал на солнышке. Только вот оно другим было, совсем. В те времена оно было веселым, просто забавным. А теперь добрым, родным. Я лежал и улыбался. Доброе утро.
Хоть я и лежал, но сердцебиение участилось, и резкая боль пронзила тело. Я громко всхлипнул и схватился за грудь, перевернувшись на бок, и свернулся калачиком.  Не знаю, сколько я так пролежал, но распрямится смог, только когда заметно стало легче. Мне нужна была прогулка, прогулки помогают. Я поднялся и в обратном порядке повторил вечерний маршрут.


Шагая по улице Пестеля, возле продуктового магазина я нашел 10 рублей - в самый раз. Удача была со мной. Купил батон хлеба, за двадцать пять рублей, не самый дешевый, но и далеко не дорогой, и остался без денег, но с едой. А сытый желудок – залог успеха. Я решил пойти в обратную сторону, дойти до Марсового поля и позавтракать там. Там хорошо, мне там никто мешать не будет.


По дороге жутко хотелось откусить батон, но я дотерпел, и присев на лавочке начал трапезу. Горло было сухим, и есть было тяжело. Но я тщательно жевал, пока хлеб обильно не смачивался слюной, а следом глотал. Подлетело трое голубей, и вопросительно уставились на меня. Отломил кусочек и раздробил его на мелкие крошки. Бросил птицам, после чего сразу же налетело несколько десятков их собратьев и пятеро воронов. Одна ворона тщательно набивала рот, но не глотала. Вокруг нее прыгал ворон чуть поменьше и голосил во всю пискливыми выкрикиваниями. Следом крупная ворона отлетела в сторону, вороненок за ней. Ну, точно люди, он уже большой, и все же мама его оберегает с прежней тщательностью и нежностью. Покормив его из клюва в клюв, вернулась обратно, и продолжила отбирать крохи у голубей. Насколько умны вороны, настолько же глупы голуби. Вороны задорно подпрыгивая, перемещались, перекидывались фразами между собой, ругались за еду, толкали остальных – жили полноценной социальной жизнью, а голуби же - просто ходили и клевали. Одинаково. Всей толпой. Будто и не знали других движений. Шаг вперед, клювом в землю. Шаг вперед, клювом в землю. Даже там, где хлеба и не было. Мне нравились вороны, они умны.
Я заметил, что батон подходит к концу, только когда в руке осталась лишь горбушка. Дожевал я ее сам. Осознав, что хлеб закончился, вороны поспешно разлетелись, а голуби еще долгое время ходили и просто долбили щебень.
Мне одиноко. Я одинок до глубины души, от кончиков пальцев. С этой мыслью, я поднял взгляд к небу, и впился им в редкие облака. Но, что значит одиночество? Оно не в том, что ты не можешь с кем-то завязать беседу или провести время. Оно в том, что тебя никто не сможет понять, пусть даже ты и не пытался никому объяснить, пусть даже и было, кому рассказать. Ведь изначально осознаешь, что никто не поймет. А если и поймет, то вовсе не правильно. Но, мне не было кому рассказать. Голуби меня не поймут, не уверен был насчет ворон, но и те ответить мне не сумеют. Даже  с такими, как я, я не общался. Не о чём.


День обещал быть жарким, и я решил сходить к реке. Оставив стаю глупых птиц клевать землю, я побрел в сторону Невы. Перейдя через «Троицкий» мост свернул вправо, к ближайшему выходу к воде. Прошел пару десятков метров и спустился по ступенькам, попробовал воду. Прохладная. Загреб несколько ладоней и выпил их, благо в Петербурге никогда нет проблем с питьевой водой. Скинув с себя плащ, принялся за усталую от долгих лет рубаху. Снял кроссовки. После развязал канат, придерживающий брюки, которые мне были на три размера больше. Нижнего белья у меня не было, и я остался полностью нагим. Сразу взялся за плащ. Окунул его в воду, и несколько минут полоскал там. Выкрутил и аккуратно разложил сохнуть на горячем камне. Повторил ту же операцию с рубахой и штанами. Тщательно промыв стельки, вымыл и обувь. Оставив все свое добро сохнуть на ступеньках, я спустился в воду. Окунулся несколько раз, и провел в воде, держась за пирс рукой, несколько пятиминуток. Отплывать дальше я не стал, сильно боялся, что сердце может подвести в неподходящее время.  Нужно было дать грязи откиснуть. Хорошо прополоскав свои свисавшие до плеч лохмотьями волосы, я вылез обратно. Просидев около трёх, а может быть и четырёх, часов я снова оделся. Обувь и плащ оставались еще влажными.  Не скажу, что я стал гораздо опрятнее, но от чрезмерной вони и липкости одежды я избавился.


Погуляв остальное время до заката, я начал думать, где провести ночь. Два дня подряд я никогда не спал в одном и том же месте, не помню, когда так повелось, но так было, и было долго. Менять своих привычек не стал, и нашел незатейливое место. Спустился в подземный переход, и умостился в уголке. Я чист и сыт. Большой день.


В который раз,  мне приснился волк. Одинокий волк. Стереотип волка-одиночки на самом деле неверен. Они всегда живут в стае, в семье. Заботятся друг о друге, и искренне любят, а не скрывают правду за лицемерием. Мой же волк, был все-таки один. У него был красивый, серый, переливающийся местами в черный, окрас, с непривычно длинной и густой шерстью. Его глубокие зеленые глаза, с нежным усталым взглядом завораживали. Волк часто бродил по лесу, то рыская в сугробах, в поисках дичи, а то бегал по полю, заросшему густой зеленой травой. Этой, же, ночью, он просто лежал среди опавших листьев, и смотрел на большую белую луну, сложив голову на лапы. Его томные, зеленые глаза всматривались в далёкие пятна кратеров.


Но сон прервала жестокая реальность жизни. Меня разбудил сильный пинок в живот. Следом еще один, в грудь. Я жадно заглотал воздух ртом и не мог подняться, удары продолжались еще несколько десятков раз с нескольких сторон, сопровождаемые грязными ругательствами в мою сторону. Пинки прекратились, и на лицо полилось что-то теплое. А я все не мог вдохнуть, просто лежал, держась за голову. Со смехом, компания молодых людей удалилась прочь. Меня избили, а следом помочились только потому, что я спал на их пути. Пролежав еще некоторое время, я приподнялся и сел, опершись спиной о стену. Протер лицо, и понял, что у меня сильно кровоточило с носа. Он распух, и я не мог прикоснуться к нему. Всё саднило болью и унижением. Я не люблю пятницу, после неё мне не дают спокойно встретить рассвет наедине с моим единственным другом. Больше я никогда не спал в подземном переходе.


Прошло несколько недель с того субботнего утра. Раны и побои затянулись, и я снова мог гулять. Шел сильный дождь, плащ отяжелел. Я присел на тротуар вблизи Исаакиевского собора и поднял взгляд в небо. Капли летнего дождя сильно барабанили по лицу. Я люблю их. Всех и каждую. Это единственное, что у меня нельзя отнять. Дождь, его хватит на всех. Он лучше любого имущества. Да что уж говорить? Материальных ценностей вообще нет. Есть только духовные, остальное ненужный шлак. Ведь, что еще нужно кроме родного города, дождя и свободы? Ничего. Но у львиной доли людей, нет и этого. Они живут там, где им скажут, должны ходить туда, куда им скажут, зарабатывая якобы на жизнь, а на самом деле на овощное существование. Никто из них, не обладает той свободой, что есть у меня. Я волен делать, что пожелаю. Ну, что Ваша жизнь? Ее нет. Есть только иллюзия, Вами управляют, навязывают то, что вы обязаны делать, формируют ваше сознание. Превращая в стадо, смирно идущее за пастухом. А тех, кто отлучится от стада, мигом вернет на своё место овчарка. Меня же, просто не замечают, я невидим. Видит только один, мой лучший и единственный друг - Петроград.


Хотелось, есть, но денег у меня не было. И я побрел к одному знакомому ресторанчику.  Это было одним, из немногих, мест, где можно было пролезть в сквер под воротами. Чем я и занялся. Мусорные баки стояли справа за углом. Сначала я нашел себе пакет, а после начал складировать в него лакомые кусочки. Несколько ребрышек, с обильно свисавшими ломтями мяса. Такие же куриные ножки. Пару огрызков хлеба, его здесь мало было. Еще бы, зачем есть хлеб, когда на столе столько деликатесов? Насобирав еще немного пищи, я принялся за бутылки. Возле бака стояло пару десятков бутылок из-под вина и шампанского. Белое, красное, сухое, сладкое, какое душа пожелает. В каждой из них на дне оставалось немного напитка. Слив все двадцать три бутылки в одну, получилась  добротная четверть. Найдя пробку, слегка запихал ее в горлышко, дальше не полезла, но держалась крепко. Я вышел из сквера, и долго не мог решить, где же мне отужинать. Решил не мудрить, и просто сесть на ближайшую лавочку.
Еда была вкусной, свежей, а смесь из разнокалиберного вина и шампанского, хоть и отдавала терпким привкусом, была довольно не плохой. Слегка опьянев, боль в сердце поутихла, и доедал  уже в полном спокойствии. В последнее время оно меня беспокоило все чаще. Но другого лекарства, кроме букета вин, у меня не было.


На следующий день я бродил возле Петропавловской крепости, и увидел, что на берегу пляжа столпилась кучка людей. Из машины скорой помощи, стоявшей чуть дальше моста, ведущего в крепость, бежали в сторону толпы два медработника. На песке лежал молодой человек, и некто яростными рывками давил ему в грудь. Спасатели, прибыв на место, распаковывали свои ящики и принялись что-то суетливо делать. С моста было плохо видно. Кто-то поднял ему ноги и держал на уровне пояса. Не прекращались удары в грудь. Народу все больше столпилось вокруг, особенно на мосту. И не потому, что они переживали. И не потому, что хотели, чтобы он выжил, просто им было интересно. Безразлично и интересно. Очередной хлеб. Очередное зрелище. Не дождавшись результата спасательной операции, я выбрался через толпу, и продолжил без направленное скитание по городу.


И снова я бродил по Невскому проспекту. И снова меня никто не замечал, но я видел всех. Смотрел и видел. В том беда, мне это было не нужно. Мне было бы намного лучше, если бы я остался с городом наедине, с моим другом.
Мимо прошла молодая девушка, с выставленной грудью всем на показ. Короткая юбка и пышные губы довершали образ несоизмеримой похоти, блуда и разврата. В чем ее проблемы? С кем, из кавалеров  сегодня лечь в постель? Или сломанный ноготь?  Или может быть, ссора с родителями, из-за ее бессмысленного прожигания жизни? Или вот его? Парень, чьи предплечья были забиты татуировками, а в ушах были непонятные мне, черные круги. Его взгляд стеклянный, а выражение лица лишено смысла. В чем его проблемы? Каким же видом наркотиков обдолбаться сегодня? Или вот её, девушка, что шла в деловом костюме с важным видом. О чем же думает она? Как лучше провернуть сделку с продажей квартиры? Или, что же вкусного купить сегодня, своему разбалованному сынишке. Что Ваши проблемы? Они никчемны. Настоящие проблемы, это – найти еду, ночлег и выжить. Остальное – суета.


Ускользали дома, соборы, мосты. Отяжелевшие крыши, под натиском трехсотлетней жизни уставились в небо. От них уползали в землю стены, с которыми, за многие годы скитаний, я уже давно слился, и казалось, был таким же древним, как и они. Одно только отличие - за ними тщательно ухаживали. За мной же, ухаживал только один человек - я сам, да и то, когда ему было до этого дело.
Не знаю, в чем точно заключалось именно мое существование, но когда ты чувствуешь внутреннюю насыщенность, чувствуешь, что делаешь всё верно, чувствуешь, что все хорошо, так и должно быть, иного не суждено, понимаешь, что это не существование, а жизнь.  Видимо,  я один из немногих выживших в этом большом городе, а возможно и мире. Вокруг меня ходили толпы живых мертвецов, которые думали, что будут жить потом, чуть позже, когда выплатят все долги за жилье, транспорт и прочие бессмысленные вещи. А когда это время подходит, умирают уже окончательно, по-настоящему, так и не осознав, что жизнь прошла мимо, рядышком, но им было не до нее. Неужели, все настолько плохо, и вы действительно не понимаете, что все ваши достижения и приобретения, гроша ломанного не стоят? Суть-то в другом.



На следующий день, шагая по тротуару, вблизи зеленой полянки, мой взгляд заинтересовали три ворона, стоявшие вокруг темного пятна на газоне, метров в двадцати от меня. Двое из них находились немного поодаль, а третий же, с периодичностью клевал пятно, с далека мне было не разглядеть, что именно было центром их внимания.  По мере приближения я заметил, что это тело птицы. "Жалкие падальщики", - подумалось мне. Но двумя шагами позже и очередным клевком ворона, я заметил, что тело шевельнулось, но не только от клевка, а и от самостоятельного движения. Приблизившись еще немного, я полностью разглядел ужасающую, задевшую меня до глубины души, картину. Ворон поедал все еще живого голубя. Незамедлительно я поднял с газона палку и швырнул в толпу. Разумеется, я не попал, но вороны поспешно разлетелись по веткам ближайших деревьев. Голубь же, с большим трудом подвелся и пошел весьма неуверенными шагами. Хвоста у него не было. Лишь торчали крылья сзади, а между ними виднелось кроваво-алое месиво. Казалось, у него не хватало половины туловища. Он шагал, перекачиваясь и шатаясь, не в состоянии держать равновесие. В душе настолько заскребло, что передать эти чувства я не сумею даже при всем желании. Жертва скрылась в ближайшем кустарнике и легла, под защитой веток. Подойдя к нему и присев на колени, я рассмотрел его детальнее. Не смотря на все, он был жив. Его тело переменно содрогалось, то ли от конвульсий, то ли от пульсирующего сердца. Я подвелся и посмотрел гневным взглядом на ворона, сидящего на дереве.  Как бы в ответ, он заголосил мне своим привычным звуком. Как же быстро, мое восхищение этими птицами сменилось неудержимой ненавистью. Еще пять минут назад я бы поклялся, что вороны это величайшие птицы в мире и с ними не сравниться никто. Сейчас же, я готов был, без тени сомнений, лично убить их всех. Я подобрал камень, и с горечью швырнул его в сидящую на ветке птицу. Ворон улетел, прежде чем камень достиг цели. Переполняла ненависть, и я не знал что делать.  Я не мог осознать всю эту жестокость. Но мир таков, выживает сильнейший. С этими словами, пришли и воспоминания. Я ведь сам в недавнем времени, был на месте этого голубя, но имелись различия, со своими плюсами и минусами. Меня не поедали, а просто развлекались, но ведь и спасти меня было не кому. Видимо, у всех существ в мире есть одна большая схожесть - разум и сила, несомненно, порождает жестокость. Но люди еще хуже, ведь они, совершая что-то подобное, наполняются эмоциональным наслаждением. Перевел взгляд снова на голубя, между веток мне виднелось его пульсирующее тело. Я искренне хотел ему помочь, но совершенно не знал чем. Не мог я больше там оставаться, не мог больше смотреть на страдающего. Бессилие меня терзало, и я просто ушел, но еще долгое время не мог выкинуть из головы мысли о произошедшем.


Тем вечером я сидел по центру Троицкого моста, свесив ноги через решетку. Закат был прекрасен, и ничего больше не скажешь. Солнечные лучи еще пробивались между зданиями и, отражаясь в могучей Неве, просто сражали меня наповал. Мимо ходили прохожие, звенели велосипеды, а люди, стоявшие в пробке, тупо уткнулись перед собой, читая журналы или просто слушали радио. Неужели они все не видят этой городской души? Этой тонкости и великолепия? Ну и пусть, мне же больше достанется.


Я подумал о том, где мне остановится на ночлег, и почему-то решил сегодня не спать, а так и сидеть на мосту,  любоваться рекой и застроенными триста лет назад набережными. Около трех часов так и продолжалось, но потом, прислонившись головой к забору, я задремал.


И снова мне приснился волк. И снова я начал утро с улыбки. Пусть тело и ломило от неудобной позы, а руки и ноги затекли, утро было хорошим, добрым. Конечности пришлось размять, прежде чем к ним вернулась чувствительность и я смог подвестись и отправится в свой путь. И снова весь день в прогулке, ничего особенного не произошло, обычный день. К вечеру я вышел в центр города, в своё любимое место.


Я хромал в самом сердце Петербурга, по Невскому проспекту, королю всех проспектов. Его величие и красота не знала границ. В толпе на тротуаре было тесно, но не мне. Подходя в упор, все сразу же обходили меня стороной. Мне это нравилось. Беспокоящее сердце не останавливалось, и с новым шагом боль набрала слишком крутых оборотов. Я упал на одно колено, а следом на левый бок, впившись правой ладонью в грудь. Кто-то наступил мне на ногу, и прошел дальше. Всем было безразлично. Народ просто шел, и думал о своих проблемах, которые, по сути, не являлись даже жалким намеком на трудности, не обращая внимания на человека, лежавшего посередине тротуара в рваном плаще. Я нашел в себе силы приподняться и доползти до стены здания, чтобы прислонится к ней спиной. Боль нарастала, и становилось все хуже. О чем я думал? Не знаю, но в душе мне было хорошо и спокойно. Не интересуясь мной, люди переступали через мои ноги и продолжали шагать дальше.


Вдруг, вдалеке, сквозь просветы в ногах прохожих, я заметил знакомые очертания силуэта. Следом знакомый окрас, и этот, ставший родным, глубокий зеленый взгляд. Волк сидел и смотрел на меня, казалось, забирался в самую душу. Он был полон спокойствия и молча, пытался мне что-то сказать. И я его понял. Перед ним мелькали прохожие, кратковременно скрывая его с моих глаз. Наверное, ничему увиденному я не был бы так рад, как сейчас ему.
- Спасибо, - тихо сказал я, поперхнувшись, и удивился, ведь я за многие годы, я не произнес ни слова.


Волк мало заметно кивнул и в этом кивке я почувствовал столько доброты, сколько не видел за всю свою жизнь. Он медленно подвелся и, развернувшись, зашагал прочь. Немного прошагал и снова повернул морду ко мне. Нет, не морду - лицо. Морда не может иметь настолько осмысленный взгляд. Мы снова смотрели друг другу в глаза. Перед ним прошел очередной прохожий, и волк, исчез, будто и не было его. Но я был уверен, мне не мерещилось. 


Я поднял лицо к небу. Огромные капли били по лицу, я даже не заметил когда начался дождь и уже не помнил, был ли он полчаса назад. В сердце снова, что-то хлопнуло болью. Дышать становилось тяжелее.


Остался один вопрос - правильно ли я все делал? Правильно ли провел данный мне отрезок времени? Даже и не знаю, но я знаю одно, мне не было стыдно за свою жизнь. Я никогда не просил и не лицемерил. Я никогда не унижался и не предавал. Я всегда был честным с самим собой. Вероятно, что все было, не настолько верно, насколько мне это казалось, но уже поздно что-либо менять. Да и не поменял бы, если бы мог. Так есть, значит, так нужно.


И вот, сидя на тротуаре и держась за раскалывавшиеся от боли сердце, я умирал. В своем городе. В своем любимом месте. Я умирал, и я был счастлив.