Глава 2. Книга 1

Иоганн Адам Вагнер был третьим сыном Иоганна Кристофа Вагнера и его жены Катарины, урождённой Витте. Кроме него, в семье выросли ещё шестеро — три сестры и три брата. Местечко, где жили Вагнеры, звалось Виттеборн («Колодец Витте»), что очень нравилось Катарине. «Должно быть, это ваш прадед вырыл здесь колодец, — частенько говаривала она детям, — да только давно это было, и никто достоверно о том не знает».
Жили не богато, но и не бедно —  «как обычные бауэры». Говоря «обычные бауэры», отец лукавил. Хозяйство он вёл отменно, урожаи снимал высокие, потому и десятина  его была самая весомая во всей округе. Своё первое имя — Иоганн — он передал всем сыновьям: во-первых, как родовое (хоть, правду говоря, и первое, и второе имя «Иоганн» встречалось в то время почти повсеместно); во-вторых, потому, что Иоганн крестил Самого Спасителя; в-третьих, в честь другого Иоганна, «из апостол возлюбленнейшего»; в-четвёртых, потому, что «Иоганн» означает «Бог милостив». Что «во-первых», а что — «во-вторых», «третьих» и «четвёртых», Иоганн Кристоф точно не устанавливал, и когда ему хотелось это объяснить — а хотелось часто, особенно за кружкой пива в кругу друзей, — он порой менял последовательность, но никогда не забывал упомянуть все четыре довода в пользу столь любимого им имени.

Третий по старшинству, по физическому развитию Адам был первый, на полголовы возвышаясь над старшими братьями, одинаковыми по росту. В Виттеборне его звали не иначе как Большой Адам, и всем было ясно, о ком речь. Второй сын Иоганна Кристофа, Петер, прислуживал при дворе графа Фердинанда Максимилиана в качестве кучера — иными словами, отрабатывал фрондинст . Все остальные работали на пашне, где озимые культуры — рожь и пшеницу — сменяли яровые — овёс и ячмень, а на парах за свёклой сеяли лён и горох. Младшие, Петер и Яков, были в своё время рекрутированы согласно кантон-системе  и на начало Семилетней войны  числились в запасе. Один за другим пополнили они полки, участвовавшие в полевых сражениях. В 1763, в конце войны, ни Петер, ни Яков домой не вернулись — оба погибли.
— Не помогли наши молитвы, не сберёг Господь сыновей, Катарина, — тяжко вздохнул Кристоф, сложив в замок пальцы натруженных рук. К ужину собиралась вся семья. Невестки хлопотали, накрывая на стол, а отец Кристоф, мать Катарина, старший сын Людвиг и Адам уже сидели, переговариваясь между собой.
— Не спасает Бог тех, кто взял в руки оружие, отец. Вот вы сами подумайте: все ему молились — и французы, и англичане, и русские, и австрийцы, и мы. Как Ему всех уберечь? Я думаю, махнул Он на всех рукой и никого не жалел. «Не убий» — вот Его завет, так зачем ему защищать преступников?
— Поменьше болтай, Адам, а то упекут тебя в рекруты за такие слова. Дадут оружие в руки, и станешь таким же преступником, как твои братья.
— Не успеют. Уеду я, отец, отсюда, далеко-далеко уеду.
— Куда? Куда ты собрался?! Думаешь, где-то лучше, чем здесь? И там воюют, если не сегодня, так завтра, если не завтра, так послезавтра — а всё едино воевать будут. Всё кругом воюет друг с другом — и животные, и растения, а всех больше — люди.
— Там, куда я собрался, земли премного и от рекрутчины нас освобождают.
— Это в Россию, что ль? — вмешался в разговор Людвиг.
— Да, в неё, в Россию… Карлуша Миллер в Фульду ездил, в бюро барона Борегарда, ему там кой-какие бумаги для ознакомления дали, вон, у зеркала на комоде лежат. Что по мне, так эти люди не в бирюльки играют. Знаете ведь, батюшка, кто сейчас правит Россией?
— Знаем, не глупые, все о том только и толкуют, — раздражённо ответил отец и, с нарочитым грохотом отодвинув стул, выбрался из-за стола. Подошёл к зеркалу, взял печатный аффиш , повертел в руках и, вернувшись, бросил на стол перед Адамом: — Что ж, поглядим, о чём здесь. Читай, — распорядился отец, сев к столу боком, самым видом своим выказывая недоверие.
Адам развернул бумаги, устроился поудобнее и стал читать — медленно, с расстановкой. Читал он хорошо, можно даже сказать — очень хорошо. Любил читать детям сказки, и не бубнил их монотонно, а представлял, изменяя голос, по ролям. Не раз перечитал семейную Библию. Праздником были для Адама дни, когда брат Петер с разрешения ландграфа приносил ему книги. Время для любимого занятия находил всегда — особенно зимой, когда мороз сковывал землю и всё вокруг на время замирало.

«1763 г., июля 22.
Манифест императрицы Екатерины II о дозволении всем иностранцам, въезжающим в Россию, селиться в разных губерниях по их выбору, их правах и льготах.
Божиею Поспешествующею Милостию Мы, Екатерина Вторая, императрица и самодержица всероссийская, московская, киевская, владимирская, новгородская, царица казанская, царица астраханская, царица сибирская, государыня псковская и великая княгиня смоленская, княгиня эстляндская, лифляндская, карельская, тверская, югорская, пермская, вятская, болгарская и иных государыня, и великая княгиня Нова города низовския земли, черниговская, рязанская, ростовская, ярославская, белозёрская, удорская, обдорская, кондийская и всея северныя страны повелительница и государыня иверския земли, карталинских и грузинских царей и кабардинския земли, черкасских и горских князей, и иных, наследная государыня и обладательница.
Мы, ведая пространство земель Нашей Империи, между протчаго усматриваем наивыгоднейших к поселению и обитанию рода человеческого полезнейших мест, до сего ещё праздно остающихся не малое число, из которых многия в недрах своих скрывают неизчерпаемое богатство разных металлов; а как лесов, рек, озёр…», — читал Адам.

Отец силился слушать внимательно, но мешало присущее ему беспокойство. Беспокоиться было о чём. В доме проживало уже восемнадцать человек: двое сыновей с жёнами и детьми, он сам с женой и вдова Петера с осиротевшим семейством. Все пахотные земли были давно распределены и передавались по наследству старшему сыну. Закон не предусматривал строгого порядка наследования, но так уж было заведено, и Кристоф не видел причин нарушать освященную веками традицию: Людвиг прекрасно справлялся с любой работой, был расчётлив и трудолюбив. Трудолюбивы были и его сыновья — они охотно брались за всякое порученное им дело. Адама было жалко. Из-за войны, затянувшейся на долгие годы, он не имел ни времени, ни сил на обучение ремеслу — приходилось гнуть спину на дворе. А без ремесла младшему сыну — никак; младший брат самого Кристофа, Готфрид, процветал, а всё потому, что выучился на кузнеца и перебрался со двора в построенную им самим кузню.
«…Коль скоро иностранные прибудут в резиденцию Нашу и явятся в Канцелярию опекунства, или в другой какой пограничной Наш город: то имеют объявить решительное своё намерение, в чём их желание состоит, записаться ль в купечество или в цехи, и быть мещанином, и в котором городе, или поселиться колониями и местечками на свободных и выгодных землях для хлебопашества и других многих выгодностей, то все таковыя по их желаниям немедленное о себе определение получат; где ж и в которых именно местах в Империи Нашей свободныя и удобныя к населению земли находятся, из последующаго реэстра видимо, хотя ещё и несравненно более объявленнаго числа пространных земель и всяких угодий есть, на коих также позволяем селиться, кто только и где из оных для пользы своей сам изберёт», — продолжал с выражением читать Адам, не замечая, как тихо стало в доме. Все, — женщины и мужчины, подростки и зрелые мужи, даже самые малые дети, кто сидя, кто стоя, кто лёжа, затаив дыхание прислушивались к его голосу, так непохожему на тот, которым он обычно говорил. Всех удивляла и настораживала не только выбранная им строгая интонация, но необычный текст и некоторые непонятные слова. Он читал, и по всему было видно: верит в то, что читает, или же очень хочет поверить этой русской императрице. Да и русской ли? Говорят же, что своя она, гессенская. Такая не обманет.
Людвиг слушал внимательно, но время от времени ловил на себе взгляд отца. Иоганн Кристоф то смотрел в окно, то поворачивал на короткое мгновение голову в его сторону, будто говоря: «Ну что, дождался?»
«Да ничего я не ждал, — думал Людвиг, — всего и говорено-то было единожды, да и то сгоряча: лучше бы, мол, Адам с семьёй в город перебрался, чем здесь под ногами путаться, — там для таких здоровых детин всегда работа найдётся. Отец тогда ответил, как отрезал:  “Не тебе решать, кто и куда ехать должен. Хозяин здесь я, а не ты!”»
Адам давно уже, как только закончилась война, стал задумываться о своей судьбе. Двор их всех не прокормит, нужно искать себе другой доход или, на худой конец, приработок. Но как многие сильные и большие люди, он не торопился: был уверен, что не пропадут втуне его трудолюбие, добропорядочность, ровный характер. Адам смотрел на себя трезво, но и цену себе знал. Верилось, что добродетели, за которые его уважали и любили, наведут на правильный путь. О предстоящих ему трудностях знала вся округа. То с одной, то с другой стороны уже поступали предложения — кто звал на мельницу, кто в кузницу, а ландграф подумывал сделать из него помощника лесничего. Но быть вечно вторым Адам не желал. Его высокий рост, статное телосложение, ясные голубые глаза, волевой, с чуть намеченной ямкой подбородок и, самое главное, желание — нескрываемое желание быть хозяином — доселе не давали согласиться. Он выжидал. И дождался! Приглашение Екатерины Второй на свободные земли с правом на создание поселений и своё вероисповедание, освобождение от воинской повинности явилось ему (как неоднократно повторял он после) ответом на его молитвы. Отношения Адама с Творцом не были простыми, но молился он ежедневно, как полагается.
— Ну что, много там ещё читать? — нетерпеливо спросил отец, вновь встав со стула и подходя к окну, — дети проголодались, ужинать пора. После дочтёшь тем, кто дело разумеет. Ребятне эту несуразицу не к чему слушать.
Кристоф любил постоять у окна, оглядеть двор, пока женщины накрывали на стол. Провождая минувший трудовой день и подводя итоги его, он уже готовил в уме распоряжения на день грядущий. «Завтра Адам поедет к лесничему ландграфа, — раскладывал он дела по полочкам, — пусть узнает подробнее, что ему предлагают и сколько за то платить будут.  Ишь ведь что удумал  — в эту глухомань ехать…»
— Адам, слух идет, русские пленных своих возвернуть в Россию не желают; наших  же землепашцев к себе зовут. Это как понять? — с сарказмом в голосе спросил Кристоф, повернувшись лицом к сыну.
— Так то солдаты, а наши-то — крестьяне. Русским земли осваивать надо. Мыслю, не сама царица Екатерина это придумала. Советников у неё много, вот и помогли.
— А ты и не к царице во двор едешь — в тьмутаракань, к варварам, кои и своих-то людей не жалеют. Помысли, кольми паче вас, колонистов, будут бить-колотить, добро из вас вышибать! Иль ты законы их знаешь? Сколько с урожая тебе достанется, а сколько отберут?
— Подождите, отец, не торопитесь, за этим манифестом ещё документы имеются, Там всё в подробностях и сказано — что кому и сколько, — ответил Адам спокойным умиротворяющим голосом.

Он никогда не отвечал на сарказм сарказмом, на грубость грубостью, на злую насмешку — едким словцом. Такая беседа быстро захлёбывалась, вела в тупик. Особенно терпелив был Адам с отцом. Отец достиг переломного возраста; пора было ему передавать хозяйство и уходить на покой, но он тянул. Тянул потому, что отчётливо видел: Адаму под Людвигом будет тяжело — калибр не тот, — а своё дело сын ещё не нашёл. Обстановка складывалась тяжёлая, напряжённая. Всё чаще и чаще вспыхивали мелкие ссоры, настоящей причиной которых была эта неопределённость. А ссоры в семье Кристоф не терпел, пресекал на корню. Способ был прост: заставить спорщиков замолчать. «Молчать, ни слова больше!» — грозно кричал отец, и они тут же умолкали.
Всех: и детей, и подростков, и взрослых — умело вовлекал Кристоф в работу. Каждому давал поручения и ответа за их выполнение требовал со всей строгостью. Принципы, завещанные ему отцом, нёс он дальше, передавал и детям своим, и внукам. Как только очередной его внук более или менее устойчиво (в прямом смысле слова) становился на ноги, дед тут же определял ему работу. Скажем, маленькой Марии уже поручалось раскладывать ложки возле каждой тарелки, да так, чтобы относительно кромки стола непременно лежали  они поперечно, на самим им отмерянном некогда расстоянии от тарелки. Конечно, за всем этим Кристоф не следил — нужды в том не было: поручения дружно подхватывала семья и так же строго, в шутливой, а иногда и бескомпромиссной форме требовала неукоснительного выполнения возложенных обязанностей.
— Ах, какая ты молодец, как ровно ты раскладываешь, молодец! И вот сюда ещё, и сюда. Ну, молодец, хорошая девочка, — приговаривала бабушка Катарина, с любовью поглядывая, как четырёхлетняя Мария Елизавета раскладывает ложки вдоль стола.
Дети принимали на себя обязанности безропотно, поначалу воспринимая их как игру, потом втягивались и выполняли мелкие работы как само собой разумеющиеся.
За общей суетой было приятно наблюдать. Огромный стол накрыли быстро, споро; три немалые посудины овощного молочного супа, корзинки с кусками ровно порезанного хлеба и сыр, разложенный по вместительным тарелкам, уже стояли на столе и ждали семью. Катарина пригласила к столу, все расселись по своим местам и после прочитанной Кристофом молитвы приступили к вечерней трапезе. Ели молча, что тоже было одним из многочисленных правил, которому следовали члены семьи. Возможно, со стороны могло бы показаться, что во главе стола сидит тиран, которого все боятся и потому неуклонно выполняют его волю. Но это было далеко не так. Все предписания Кристофа и его жены Катарины были лишены какого-либо самодурства или сумасбродства и легко вписывались в быт их многочисленного семейства, ибо были разумными и понятными для всех домочадцев.
После ужина взрослые вновь собрались возле Адама. Залитый кипящей водой молотый жареный ячмень распространял ароматный запах, обещающий долгий уютный вечер, уносящий всех далеко от повседневности, в загадочную страну, где всё так хорошо и всего так много. Адам продолжил чтение — всё так же медленно, с паузами, особливо выделяя голосом те места, где текст сопровождался цифрами. Когда он прочёл, что для поселения выделяется плодороднейшая, ещё нетронутая земля в районе града Саратова, между 50-м и 52-м градусом северной широты, что климат здесь подобен климату провинции Леон и даже во многом превосходит климатические условия верховья Рейна, отец не выдержал:
— Брехня! Чем дальше на восток, тем климат суровее, даже в школах этому учат. Зимы там холодные, а лето сухое и жаркое. И что значит — превосходит? В чём превосходит?
На эти вопросы Адам ответить не мог.
— Батюшка, позвольте дочитать до конца. Тогда и обсудим.
— Читай, — буркнул Кристоф.

Жизненный опыт отца не позволял ему верить в такого рода посулы.
«Ничто просто так с неба не падает. Если уж там так хорошо, почто тогда русский офицеришка остался у нас, крестился в нашей церкви и женился на Майерше — вдове с тремя детьми? Клянёт Россию на чём свет стоит. Жизнь, говорит, у вас здесь гораздо легче нашей, и климат у вас мягкий — не то что у меня там в… бог знает какой губернии. У вас, говорит, самый бедный живёт лучше нашего горожанина, не говоря уж о крепостных, работай — и заработаешь себе на жизнь, а у нас работай не работай — подохнешь как собака. Вот и пойми — врёт или правду говорит. Весь мир куда-то тронулся: кто в Африку, кто в Америку, мой в Россию собрался, а русский здесь остался. По мне — где Господь привел родиться, там живи, там трудись, там и в землю ложись. Всё это одно Адамово упрямство — подавай ему землю, и всё тут… Что греха таить — в меня они пошли, что Людвиг, что он. Я тоже не знал бы, что мне без земли делать — ни к чему больше душа не лежит… Всё это наша знать, разрази их гром! Расхватали все земли: часть в аренду сданы, часть якобы обрабатываются. Управляющих наняли… Урожай против нашего никуда не годится, и никому до сего дела нет…»
«Чёрная от многовекового распада травы богатая минералами почва, полтора и более локтя в глубину…»
Глаза Кристофа вспыхнули, он представил себе эти плодороднейшие девственные земли, томящиеся в ожидании землепашца. И вот он их обрабатывает, засевает и снимает урожаи в пятнадцать, а то и в шестнадцать раз больше посевной пшеницы… Теперь у него на всё задуманное хватает — и на оплату налогов, и на корм домашней скотине, и… всей семье можно обеспечить достойную жизнь… И ещё один отдельный дом Адаму построить, и кузню рядом поставить, и всю домашнюю утварь обновить, и одежду новую красивую женщинам купить…
«…а высевать, по многочисленным письменным свидетельствам протестантских и католических священников из ранних поселений, можно там  лет пятнадцать, а то и  шестнадцать без унавоживания».
Услышав последние слова, Кристоф резко, почти подпрыгнув, вскочил со стула. Адам остановил чтение и посмотрел на отца — тот явно был возбуждён. Так уж совпало, что «в пятнадцать, а то и в шестнадцать раз» было произнесено, когда он сам о том подумал.. Что это? Не Божье ли знаменье? Отпустить и не сопротивляться? Молчать и соглашаться? Закрыть глаза на здравый смысл? Или, не доведи Господь, искушение это, насылаемое врагом рода человеческого, всегда готового нашептать в послушное ухо думы дерзновенные, поощрить безумные замыслы?
— А что, отец, может, и мы с вами всё побросаем да и ринемся всеми тремя семьями в Россию счастья искать? Там, говорят, каждой семье по 30 десятин земли отмеряют, 120 моргенов , по-нашему. Наш надел супротив такого — лоскут малый, — задумчиво, с лёгкой усмешкой обратился Людвиг к отцу. Кристоф не ответил. Молча подошёл он к своему любимому окну. День догорал. В отсветах заката на слюдяной поверхности, как в раме, разглядел Кристоф образ свой — лицо, суровое и грустное, подбородок и щёки тронуты пробивающейся щетиной. Сердце кольнуло. «Надо побриться, а то выгляжу как бродяга», — привычно оборвал он действием тревожное чувство. Приказал Адаму продолжать.
Преамбула к образцу договора всё больше походила на суплемент . Этот образец Карл Миллер привёз из бюро барона Борегарда — зазывателя, уполномоченного самой царицей всея Руси Екатериной Второй.
Из документа следовало, что земля в окрестностях Саратова несравненно пригодна и для развития животноводства, ибо травы там уже в начале апреля стоят высокие и за летний период могут достигать высоты человеческого роста.
Местный, по размеру равный голландскому, крупнорогатый скот можно приобрести там за три, четыре и до пяти рублей, что соответствует примерно одному французскому луидору. Один тягловый вол — семь рублей, лошадь, покрывающая за день от двенадцати до пятнадцати вёрст, стоит не выше семи рублей, а великолепного персидского скакуна, доставленного от границ Персии, продают за десять, двенадцать и до пятнадцати рублей.
А если недорогих, характерных для тех мест крупных овец пасти отдельно от баранов, то их шерсть пригодна для вязки чрезвычайно тонких дорогостоящих шерстяных изделий…
Там, по желанию, можно спокойно выращивать любые зерновые культуры, как то:  пшеницу, кукурузу, ячмень, фасоль, гречиху, овёс, горох, чечевицу и им подобные, а также не имеющие себе подобных коноплю, лён и хлопок. Даже шелка, образцы которых прошлой осенью отправили для вязки в Санкт-Петербург Её Величеству императрице, вырастили в этих местах, и по блеску и качеству они не уступают французским и пимантезским. Дикие тутовые деревья растут на берегах Волги, а в лесах — миндаль, косточками которого усыпана вся земля.
В полях и лесах много дичи — зайцы, глухари, тетерева, куропатки, дикие голуби, гуси и утки и прочая живность. Меха местных животных и шкуры крупнорогатого скота, обработанные по русскому методу, всемирно известные как русская кожа, принесут огромную выгоду такому промыслу.
Волга чрезвычайно богата рыбой. Белугу, осетровых, щуку, необычайных размеров карпов можно приобрести за баснословно низкую цену.
Фунт лучшей говядины или баранины, а также сала стоит несколько копеек. По той же цене можно купить 10 куриных яиц и все виды огородных культур.
Здесь также свободно растёт великое разнообразие цветов, среди которых — тюльпаны цвета фиолетового с белым и тёмно-фиолетового с белым, а также красно-бело-жёлтые. На лугах и полях произрастает даже спаржа, сорта которой в других странах не могут вырастить самые опытные садовники… Нежные весенние ароматные травы… пчёлы… мёд и воск…
Эти очевидные преимущества… через трудолюбие новых граждан… ремесленникам, фабрикантам и в сельском хозяйстве опытным крестьянам… благосостояние… Товары по Волге не только в Балтийское и Северное море, но и на юг в Каспийское к берегам Персии… через Дон в Чёрное и Средиземное море… иными словами, вокруг всей Европы… удобное расположение для выгодной коммерции… При всём при этом, как уже упоминалось… здоровый климат, где короткая зима… почти незаметно… и даже в это время товары всего лишь по цене 75 копеек за центнер можно отправлять на санях в Санкт-Петербург…
Напротив правобережного города, где на меловых склонах растёт прекрасный виноград, вина которого не уступают лучшим аликантным, будет выстроен левобережный город и 64 деревни.
Каждому, в соответствии с его желанием, способностями, наличием должной дисциплины и с целью развития его потомства и разного рода полезных ремёсел и искусств, передаётся контракт, собственноручно подписанный Её Императорским Величеством в соответствии с ранее утверждённым Сенатом манифестом и заверенный царской печатью.
Адам остановился, поднял голову и обвёл взглядом слушающих.
— Это была только вводная часть — так сказать, для сугрева, а сейчас начнётся главное.
— Зачем нашей принцесске Софии это всё нужно, зачем? Ну зачем? — глядя в окно и не оборачиваясь, спросил Кристоф.
Все молчали, понимая, что отец сам тотчас начнёт отвечать на поставленный им же вопрос. Он медленно подошёл к столу, за которым сидела вся взрослая часть семьи, и, опершись руками о спинку стула, покачивая головой, продолжал:
— Она лично готова подписать договор с каждым нашим простым мужиком — только бы он к ней, к чёрту на кулички, в Россию поехал. Ей что — скучно, страшно или она решила нашему Старому Фрицу свинью подложить? Даже допустив, что в этом вступлении к договору добрая половина написанного — ложь, то и в этом случае наши мужики и бабы не устоят перед соблазном поселиться на кисельных берегах молочной реки. Не правда ли, Анна Маргарита?
Анна утвердительно кивнула. Давно уже мечталось ей о независимой жизни в отдельном доме — ни свекра, ни свекрови, только Адам, она, и четверо их детей. Своя семья, свой двор. А тут ещё жена Людвига, примеривающаяся к роли будущей хозяйки, нет-нет да и сделает ей какое-нибудь замечание.
— Никакого договора мы пока не услышали, — с лёгким раздражением в голосе пробурчал Людвиг. Преамбула к договору пробудила в нём всю мощь фантазии. Он уже завидовал Адаму, у которого есть свобода выбора. У него, Людвига, такой свободы нет. В ближайшем будущем на его плечи ляжет ответственность не только за свою семью, но и за отца, мать, за овдовевшую невестку с детьми.
— Читай дальше, — предложил Кристоф и сел на стул, о спинку которого он опирался.
Адам бросил взгляд на часы, потом, оценивающе, — на оставшиеся для чтения страницы, прикинув возможное время споров и дискуссий.
— Ещё пару часиков нам точно посидеть придётся. Не продолжить ли завтра, отец?
— Никаких завтра! Завтра я с этими бумагами к ландграфу поеду, должен же он знать, что тут у него под носом разыгрывается. А вы, дети, идите-ка спать, слушать вам тут нечего, — строго сказал Кристоф, оглядывая большую гостиную.
Чувствуя серьёзность происходящего, многие дети сами по себе, без шума разошлись по своим комнатам, а малыши уже спали на крепких руках своих молодых мам. Кристоф-младший — сын Адама, которому исполнилось весной четырнадцать лет, — считал себя уже достаточно взрослым и на окрик деда не обратил никакого внимания, всем своим видом показывая, что ждёт от отца продолжения. И сын Петера Карл — тринадцатилетний крепыш, сидя за столом рядом со старшим братом, тоже не шелохнулся. Особого интереса к читаемому он не проявлял, но рассудил, что «коли Кристоф не уходит, то и мне не должно».
— Оставь их в покое, отец, надоест — сами уйдут, — тихим голосом, чтобы не разбудить спящую у неё на руках Марию, обратилась к отцу Анна.
— Пусть сидят, — разрешил дед.
Для него было важно, что именно в его — и ничьей больше — власти дать или не дать разрешение. Его попросили — он разрешил.

В пронумерованных от одного до двенадцати пунктах речь шла о следующем:
Все поселившиеся в колониях иностранцы, а также их дети, включая детей, родившихся в России, освобождаются на тридцать лет от всех действующих и позже принятых государственных налогов и принудительных работ. По истечении этого срока будут установлены умеренные отчисления непосредственно императорскому двору.
Гарантировалась свобода совести и вероисповедания католического, лютеранского и протестантского с правом на ведение церковных служб и обрядов, а также образование школ при соответствующих церквях.
Желающим покинуть Россию разрешался свободный выезд после уплаты всех выделенных колонисту сумм.
Прочие условия звучали очень даже приемлемо. Колонист имел право на беспошлинный ввоз семейного имущества и товаров на сумму до трёхсот рублей, а также на открытие в удобных ему местах рынков для сбыта товаров недельного и годового предназначения и на беспошлинный вывоз за пределы Российской империи всех произведённых в колониях товаров в течение десяти лет.
О финансировании колонистов на начальном этапе говорилось, что затраты на путь до Санкт-Петербурга и потом — до мест поселения, включая продовольственное обеспечение, покрывается за счёт казны. По прибытии колонисты будут обеспечены временным жильём и суточными деньгами. В дальнейшем переселенцам будут построены собственные дома со всеми хозяйственными постройками, и в соответствии с численностью семьи они будут обеспечены домашними животными, необходимыми орудиями труда и инструментами, а также семенами для посева на выделенных земельных участках, переданных им в собственность. Через десять лет колонист обязан погасить стоимость выделенного ему имущества (дом, хозяйственные постройки, инструмент, скотина) в течение трёх следующих лет равными частями.
Назначенным директорам колоний, равно как и их помощникам, с особой милостью Её Царское Величество сохраняет их прежние титулы и звания, унаследованные и приобретённые ими в других странах. Управление колониями должно происходить по образцу и подобию швейцарских кантонов на основе самоуправления.
Далее назывались величины суточных в грошах и соответствующий эквивалент в крейцерах для детей, женщин и мужчин. Объяснялось понятие семьи; в качестве таковой рассматривались не только супруги, но и иные связанные кровно союзы. Это могла быть женщина-вдова с детьми или двое мужчин — вдовый отец и холостой сын.
Договор был собственноручно подписан послом Её Императорского Величества в Гааге и сопровождался следующим текстом: «Мы, Александр Воронцов, аккредитированный посол Её Императорского Величества всея Руси, подтверждаем, что все вышеприведённые привилегии основаны на манифесте Её Императорского Величества от 22 июля 1763 года. Для доказательства настоящий проспект сертифицирован и закреплён печатью и подписью. Гаага, 23 августа 1765 года. Граф Александр Воронцов».
Адам закончил чтение. В комнате воцарилась тишина. Все замерли в ожидании первого слова, право на которое, безусловно, принадлежало Кристофу.
— Два года лежат между манифестом и этим аффишем. К чему бы это? Что, по манифесту никто не поехал?
— Поехали. Из Вехстербаха одна семья ещё в прошлом году уехала, только не через Любек, как сейчас предлагают, а каким-то другим образом… говорят, на перекладных, — вставила робко Анна.
— Одна семья! А вы сейчас будете вторая семья! Откуда ты вообще знаешь, что сейчас через Любек?
— Об этом давно уже говорят, только вы, отец, ничего не знаете.
— А у меня времени не было это дерьмо обсуждать! Это же самая настоящая западня с приманкою! Зазывателям за это деньги платят, они вам всё что угодно наобещают, лишь бы вы поехали, а там видно будет. Кто этот вербовщик в Фульде, откуда он взялся?
— Голландский барон Caneau de Beauregard, — вмешался Адам, пытаясь выговорить имя барона на французский манер, — искушён вельми в немецком и французском и русским, толкуют, владеет недурно. У него договор с самой Екатериной подписан. Вызвался он город там, на Волге, построить и в честь Екатерины Екатеринштадтом назвать.
Опять наступила тишина. Отец сидел за столом, опершись головой на пальцы рук.
— Also , как я уже сказал, завтра еду к ландграфу с этими бумагами. Должон он что-нибудь предпринять; то, что мы услышали, не просто война — это хуже войны. На войне только мужики погибают, а здесь хитрая бабёнка с корнями вырывает и к себе пересаживает… Отроков, женщин, мужчин — семьями вырывает!
Немного помолчав, Кристоф добавил:
— Пускай наш ландграф свои никому не нужные пни выкорчёвывает и земли под посевы облагораживает. Вот это я ему завтра и предложу… Ежели примет, конечно… А я не уйду, пока не примет, — рассуждал вслух отец. — А теперь давайте-ка спать. Это надо ещё переспать, обмозговать… во сне только тело покоится, разумение же бодрствует.
Члены семьи стали расходиться. Адам собрал бумаги, раскиданные по столу, сложил их аккуратно на комод у зеркала и молча, но выразительно показал пальцем на бумаги так, чтобы отец заметил. Отец заметил, одобрительно кивнул.

И долго ещё той ночью под впечатлением прочитанного перешёптывались супруги и дети, коим перспектива переселения в далёкую Россию решительно нравилась.