Письмо другу

  Ты уж прости, что задержался с письмом. Почта в нашу деревеньку приходит редко. То речка 'Гнусавенькая' разольется, то польские браконьеры по лесам шастают, а то и Сам Губернатор разъезжает на мотоциклетке и уж тогда берегись, давит всякого кто не поклонится. А попробуй успей на такой скорости, обсираешься и то с опозданием. Моего племянника в прошлом году переехал, так его жена пошла жаловаться в милицейский участок и до сих пор не вернулась. Поэтому каждая весточка с Большой Земли это событие.

 Как почтальонша принесла твою семэску, сразу сбежались все соседи. Даже инвалид на коляске из восьмого дома, а только я ему не открыл, потому как прошлым летом он своей коляской на ногу мне наехал и даже не извинился, хотя я был босой и грустный. Так что я ему не открыл, а только показал в заборную щель семэску и кинул куском навоза. Он, подлец, даже не удивился, а остался ждать на дороге, и, как оказалось позднее, царапать на моем заборе матерное слово.
 
  Только я начал читать твое письмо, в избе сразу все притихли, только подлец Лева за забором скребет.
   А уж как дочитал, то и сам оторопел. Я ведь поначалу думал, что письмо это рекламное, нам иногда такие приносят, если почтальонше заплатить и она будет в настроении, а тут сама Москва! Мне! Да еще такой человек!

-Жопа! - сказал дядя Коля /бывший олимпийский чемпион по борьбе, а ныне державший монополию на самогоноварение /, сейчас нас только местные обдирают, а тут, гляжу, москвичи свои хари сюда тычат! Во им!

Свою дулю он почему-то тыкал под нос своей жене одноглазой Шуре /глаз она потеряла где-то под Тулой, взамен приобретя привычку постоянно кивать соглашаясь с каждым /. Шура тотчас закивала торопливо поправив ленту, сегодня она была в праздничный горошек, скрывавшую отсутствующий глаз.
-Имя то какое, Р.! Армянин, что - ли? Небось в столице все рынки обобрал, а теперь на наши харчи потянуло! Во!
Теперь уже две дули тянулись к Шуре /она не переставала кивать/.
Остальные угрюмо молчали и я решил разрядить ситуацию.

-Граждане дорогие! Родные мои! Да этот Р. мне как брат. Одними игрушками играли, жвачку по очереди жевали, карамельки с могил тырили в родительский день. А сейчас он вообще приличный юрист в какой-то конторе. Не нужны ему наши поля и леса. И слезы детей наших ему не к чему. Просто совесть у него проснулась и решил он помочь простому народу. Тебе Шура, глаз стеклянный привезет. Как настоящий! А тебе Николавна новую вставную челюсть... Да вы не знаете какой это человечище! Если-бы Ленин жив был, он бы его с собой на субботник взял. Такой вот это геройский человек.

Однако во всей этой чудесной речи, неправильным было одно слово - юрист. Дядя Коля заскрипел золотыми зубами и разжав дулю полез под стол за бидоном, глухо стукнув упала на пол челюсть Николавны. Шура закивала еще энергичнее прикрыв рукой уцелевший глаз. Пошел по кругу бидончик с самогоном и к аромату махорки и анисовых яблок сваленных в углу, добавилась вонь дрожжей. Сельчане шумно чмокали восстанавливая нервные клетки. Детей успокаивали обмакивая в самогон сладкую булку.

-Спокойно товарищ народ, - продолжал я. - Р. этот так, мелкая сошка в комитете по правам северных народов. Всю жизнь по тундрам и лесам. В столице недавно. Вот и не хватает ему общения с простым народом. А может заболел чем - нибудь. Лежит и думает :вот был бы здесь NN. и жизнь вроде как светлее.

-Я ему, пожалуй, шиповника дам, если и вправду челюсть мне привезет.
Николавна содержала плантацию шиповника прикрывая им кусты конопли, тропинку к которым знала только она. Карту с этими тропами она всегда держала при себе. Правда, некоторые утверждали, что якобы старуха вытутаировала ее на своих когда-то объемных, а теперь ужасающе отвислых грудях и когда ей надо было пройти к заметным кустам, она шла по двору оголенной по пояс, держа на вытянутых руках предмет былой  девичей гордости. Не знаю, где правда, но то, что на этой былой прелести могла уместиться даже карта мира, это факт.

-Ну если за твой сраный шиповник он целую челюсть привезет, то за мою кадушку огурцов я у него велосипед попрошу.
-Чего это он сраный?
-Обосраный. Вот что! Я давеча купил у тебя стаканчик, так еле в кипятке отмыл. Весь в пятнах.
Николавна схватилась за грудь. То ли показывая, что у нее есть сердце, то ли проверяя заветную карту.
-Это для здоровья твоего. Я специально синичек прикармливаю, чтобы они удобряли. Это для сердца хорошо.
-Может синичкино и хорошо. Только я ни одной у тебя не видел. А вот воронье стаями кружит.. Это для желудка скажешь?
-Может и для желудка, а на твою кадушку огурцов даже ворона не насерит, потому что и так говно!

-А за грибы, за грибы что просить?
-А мне свояк трикотаж польский привез.
-Да какой трикотаж! У них, в Москве, все в шелках ходят. Только Ленин, как оборванец в  суконном костюмчике 'Скороход' лежит.
-А я яичек свежих предложу, а может отварных. Это смотря на что менять.
-Вот барана зарежу, шашлык сделаю, а потом из шкуры бурку с попахой. Он мне за это ноги целовать начнет, только я деньгами возьму и плащ импортный.

  Я сидел в уголке утомленный, осоловелый, икающий и уже с трудом понимающий как мне от всего этого избавиться.
-Может хватит бухать?
-Зачем?
-Ну, это я так, разговор поддержать.
-За такую поддержку морду бьют. Слышал, что Пушкин сказал - 'можешь бухать - бухай, а не можешь - сиди и не п... ди няня'. Это произнес Саша Зингер, переселенец из Казахстана. Он привез полный контейнер книг и пытался их здесь продать, но вероятно всех отпугивал лиловый штамп библиотеки облпотребсоюза города Кзыл - Орда. Утверждал, что читал их все, а потому постоянно цитировал с точным указанием источник источника.
Да, не п... ди! Так и написано. Завтра дам почитать чтобы не обижался.
-Ты NN. мужик хороший, а самогон пить не умеешь. Как-то не стыкуется...

Я и вправду так и не привык к самогону и меня выворачивало с третьего стакана. Правда, в кладовке стояла фляга с грибной настойкой приготовленная маменькой. Та всегда любила пропустить стаканчик до /после /еды, а потом бродила по дому напевая Кобзона. Я как-то попробовал. Да, штука хорошая пел часа три а потом чувствовал себя абсолютным придурком, хотя к этому тоже можно привыкнуть.

-У меня теща скоро помрет. Может пусть завещает себя академии наук?
-Да это же хлопотно труп до Москвы везти.
-Так вот и оказия появилась. Поживет твой друган недельку - другую, а в уплату тещу прихватит. Всё равно по пути.
-А если не помрет? Или не заплатят за нее?
-Заплатят. Я звонил. Говорят, привозите товарищ, у нас вам будут рады. За деньгами не постоим. По высшей тарифной сетке! А помрет - не помрет, тут все дело случая.

-А у него баба есть?
-У кого?
-Ну у этого, татарина.
-Не татарина, а узбека.
-Да какой узбек поедет на север На оленей дрочить что ли?
-А у меня батя на севере. Пишет - нашел золотой самородок в десять кило. Вывезти не могу, а отдавать жалко. Буду ждать случая. Вот уже двадцать лет прошло. Всё ждет.
-Так есть у него баба?
-У бати?
-У юриста этого долбанного!

-Что стоишь качаясь...
-Ты чего яблоки по карманам тыришь?
-Свое беру.
-Это ж NN.
-Так он у меня в прошлом году тыкву брал.
-Вернул?
-Вернуть то вернул, а дочка старшая того...
-Чего того... Залетела?
-Если бы... Поносила с этой тыквы неделю.

Меня толкают в плечо и я сгребаю мордой кучки шелухи от семечек.

-Ну?
Вдруг наступила тишина. Я растерянно таращил глаза, а маятник часов со свистом рассекал воздух. В самый разгар застолья бидончик оказался пуст. Зингер протер его хлебным мякишем и проглотив сказал, что ему рано вставать корову доить, а стало быть пора домой. Коровы у него отродясь не было, но удачный повод разойтись подхватили все. Вспомнили голодных детей, больных родственников и срочную подшивку валенок. Я понимающе поддакивал и следил, чтобы никто не спер со стола вилку или ложку и дружескими похлопываниями проверял карманы на предмет украденных стаканов.
 
  Инвалид у калитки громко хрипел сжимая в руке ржавый гвоздь и увозимый заботливыми односельчанами сквозь сон повторял:не растресите суки.

Наконец затих скрип валенок, бидончик звякнул 'до скорого' и я возвратился в дом. На душе было неспокойно и подташнивало. Твоя фотография, лежащая на столе под дольками огурцов, казалось говорила 'попал ты дружище'. И капли рассола текли по ней как по животворящей иконе.
  На улице поднималась метель, луна моргнув всплакнула в сизом небе. Что же будет со всеми нами? Рука Москвы длинна и беспощадна. Беззаботные деньки нашей деревни похоже ушли навсегда.
  Уронив голову в блюдце с клюквой /красный сок ее обвалакивал голову и стекая от виска брызгал на пол, образуя заманчивые для любителей психологии кляксы /, я спал и видел себя Георгием Победоносцем стреляющим из царь пушки использованными презервативами как символом чего-то безвозвратно утерянного. Царь - колокол плевал в ответ через свою щербину, но попадал в пьяных норвежских студентов везущих на санках десять кило якутского золота...