Такая вот история...

  Скотину резать тоже нужно мастерство. Соблюдению особого ритуала придают немаловажное значение. Есть у меня знакомый деревенский мужик. Стар уже по годам, но когда кто-либо из соседей задумает пустить на мясо телёнка, барана или борова, то доверяют только дяде Феде Калиеву. У него и ножи к рукам прилажены, никому их не одалживает. А рассказчик он удивительный: заслушаешься так, словно всё перед глазами встаёт, дышать перестаёшь.
  Закончив весь процесс, тщательно моет руки, заходит в дом, где уже на сковороде духмяно пахнет жареная печёнка (правом пробовать это блюдо первому дядя Федя ни с кем пока не делился), поблёскивает боками бутылка с водкой.   После обеда, оглядит он всех присутствующих помощников и, зная, что от него ждут очередного рассказа, закрывает глаза, будто о чём-то думает, потом потрогает свой гладко выбритый подбородок рукой и начинает...
 Однажды на подобном празднике присутствовала и я. 
 "Сам я животное жалею,- начал он.- Правда. Вонзив нож, свалю и закрываю ему глаза соломой. Душа иначе не выдержит.Разве не любит домашняя скотина своего хозяина, не догадываясь, что её специально для мяса растят?
  Знавал я одного чудака. Так, неважнецкий и непутящий человек, всю жизнь пастушил. Люди даже имени его толком не знали. Всё "Майор да Майор". Он сам привык к этому прозвищу. Взял он однажды себе телёночка махонького. Не разлучался с ним никогда. И вырос тот в большого быка: широкогрудого, с большими острыми рогами, с глазами размером с чайное блюдце. Майор ему на нос кольцо приладил - на всякий случай. Бык за Майором словно собачонка ходил.
  Привела как-то раз одна женщина к этому быку Герке корову для случки. Тот долг свой исправно выполнил, но корову от себя отпускать не захотел. Загородил собой - попробуй отгони. Не знаешь ведь, что у такого огромного зверя на уме. Майор, маленький суетливый, гриб трухлявый, туда-сюда, и уговаривать питомца пытался, но ничего не помогало. Тогда пастух поднял с земли прут, в сердцах хлестанул Герку по носу. Тот мгновенно обиделся. Мотнул головой, левым рогом саданул Майора по лицу и пробил ему череп насквозь. Майор упал и умер. Мы не знали, что делать. Не дай Бог такое увидеть! Ох, пойу мать! Женщина, хозяйка коровы, без сил опустилась на землю. Я прямо замёрз от увиденного. А Герка вздохнул так глубоко, потоптался на месте, стал обнюхивать своего хозяина, потом улёгся с ним рядом. Из его глаз обильно потекли слёзы. Чисто зверь вроде, а плачет.
  Я побежал к телефону, вызвал скорую, милицию. Человек ведь погиб, что-то же надо было делать. Ну, приехали и те, и другие. "Зарезать быка! Нельзя его в живых оставлять. Опасно,"- галдят. Такого великолепного, здорового? Забирать тело Майора невозможно. Разве отдаст его Герка? Пристрелить его я не разрешил. Меня бык знал, подпустил. Обернул я рога его верёвкой, другим концом захлестнул под одну ногу. Коротковато получилось. Герка голову вперёд - нога притягивается к туловищу. Встать хочет - не может. Верёвка баровая, крепкая. Долго бился Герка, в мыле весь стал, сильно было желание освободиться. Устал. Заколол я его. Одного жира четыре ведра, сердце в ведре еле уместилось. Мясо взвесили: получилось 488 килограмм. Это уже после, а до этого...
  Забыл ещё о главном, потрясающем явлении сказать. До смерти не забуду. Когда мы Геркину голову топором от шеи отрубили, шкуру сняли, все четыре ноги по голень отделили, осталось только живот разрезать. Лежащее на боку изуродованное туловище Герки... неожиданно поднялось, встало на обрубки ног, постояло в таком положении какое-то время, будто раздумывало, что с ним люди сотворили. Потом снова рухнуло. Сердце, видимо, остановилось. Представьте: какая внутри жизненная сила в этом быке сидела? Да-а-а..."