Мир есть Церковь

Средневековая метафизика столкнулась с антиномией между божественным интеллектом и божественной волей.
«Дуне Скот ясно осознает и формулирует эту антиномию. Та составляющая мировосприятия, которая признает умопостигаемую необходимую взаимосвязь, усматривая ее исток в мыслящей первопричине, у Дунса Скота полностью отделена от другой его составляющей, фиксирующей не выводимую из разума фактичность, которая могла бы быть и другой, чем она есть, и свободную волю». По мнению Скота «Факт свободной воли /…/ не может быть объяснен иначе, ибо суть его состоит в невозможности свести его к разумной взаимосвязи. Следовательно, мышление в Боге и воля в Нем суть две последние объясняющие причины, ни одна из которых не может быть сведена к другой».
Подобный дуализм чужд платоновской метафизике: она монистична, ибо мышление и есть ее бог.
Попытка вместить в эту философию христианского Бога взрывает ее изнутри. В христианстве мы говорим о воле Бога, потому что она присутствует в воле человека, потому что Бог есть Человек.
Мы привыкли к тому, что воля человека разумна: мы усматриваем в ней логос. Иначе как бы в воле присутствовал Логос Бога, хотя бы в виде закона? Как бы существовали Заповеди в воле человека?

В силу сказанного мы не можем отделить волю от мышления, и в нашей логике невозможен дуализм Дунса Скота. Чтобы сформулировать свою антиномию Скот вначале развалил единую волю на интеллект и хотение. В его понимании  «интеллект составляет условие воли, но то, что интеллект представляет, волей может желаться или не желаться».
То есть воля у Дунса Скотта не обладает  разумом; разум стоит вне воли и блазнит её, с тем, чтобы получить силу воли к осуществлению своих мыслей. Но воля не обязательно соблазняется предложениями разума. Такой мир лишь условно разумен, и его уже нельзя считать безусловно познаваемым. Рушится платоническая гносеология, основанная на сродстве ума Бога и человека. Получается, если мир познаваем, то в нем нет свободы.

Как же непротиворечиво вместить в познаваемый и, значит, разумный мир свободу? Для этого нужно вспомнить, что мир, или космос это не только вращение планет, но, в первую голову, это общество людей, поскольку именно человек есть венец творения.
Как только мы вспоминаем это, тут же, наряду с рациональной волей, обнаруживается  воля моральная.

Рациональной  воле действительно чужда свобода, поскольку она определена логосом мироздания. Если рассматривать познаваемый мышлением мир как логически связное Высказывание Бога (Логос), то это будет математическое высказывание, проект Махины Вселенной…. Но весь ли Бог в таком высказывании? Математикой космоса обнаруживается Демиург. Но христианство знает бога Отца. Какой же Логос присущ Отцу? Ему присущ логос общения с детьми. И тут мы вспоминаем, что логос существует не только логически, но и коммуникативно, как слово общения и личного отношения. Именно в общении существует моральная воля, как воля поступка в отнесении к ближнему. И эта воля свободна, поскольку определяется не логемой, но выбором между разными поведениями. Этот выбор не случаен (не бросание костей), и не произволен: он именно свободен. Это значит, что всякая возможность поступка имеет для воли свой вес или цену, складывающуюся из многих влияний, относимых к множеству общений, в которых состоит имярек. Веса и цены поступков не уничтожают друг друга, но сосуществуют и представлены побуждениями, от которых лицо отстранено на положение арбитра. Имярек как «Я-судящий» судит и решает между ними. Этот суд лица в сфере моральной воли и есть свобода.

Отсюда ясно, что следует рассматривать мир не как махину, а как форум, где все общаются со всеми. Из форума мы получим мир как республику, но в ней необязательно присутствие Бога. Общения, обмены, союзы, диалоги и договоры кажутся достаточными для существования Республики. Это как будто подтверждается существований современных светских республик.

Как бы то ни было, отсутствие Бога в общениях всех со всеми выводит нас за рамки средневековой метафизики и ее антиномий. Мир этой метафизики немыслим без Бога. Это служит нам формальным основанием для того, чтобы ввести в мир Бога, – но не как Творца, или Ума, а как участника и партнера общений. В нашем мире всяк общается не только с другом, но и с Богом. В этом случае Республика превращается в Церковь. Но не в любую церковь, а только в христианскую, поскольку для того, чтобы общение с Богом существовало не сингулярно, а регулярно в общениях людей, нужно, чтобы Бог стал человеком, а Бога-Человека мы имеем только в христианстве.

И хотя мы ввели Бога в общения всех со всеми по формальной причине, на деле мы убеждены, что Мир людей имманентно есть Церковь. Существование республики без Бога – лишь видимость. Древние были более прозорливы: они понимали мир как республику богов и людей. Присутствие Бога в республике – принципиально. Если мы будем рассматривать мир не как церковь, а лишь как агору или форум, то свобода во взаимных словах и поступках не создаст устойчивого мира: выборы, совершаемые людьми, будут в среднем хаотичны и не предсказуемы. Поскольку всякое благо относительно. В таком мире будет властвовать судьба и гадание: в нем невозможна предсказуемость на основе преобладания Добра. Такой мир критиковал в свое время Сократ, доказывавший тщету всякого помысленного человеком блага. И только присутствие общения с Богом в общениях мира, создает для воли выбор, в котором, наряду с прочим, есть абсолютное добро.
Таким образом, церковь имманентна миру, или всякий мир необходимо есть церковь, иное невозможно.

Христианский мир, открыто объявляющий себя Церковью, именно этим отличается от всех других миров, бывших и сущих на Земле  – в нем открыта истина мира и человека, живущего миром.

Итак, христианский мир это Церковь, в которой любые двое общаются между собой и с Богом. Присутствие общения с Богом в общениях мира привносит в выбор, перед которым стоит воля, Добро как одну из опций.
Но что поможет человеку сделать выбор в пользу добра? Как может добро противостоять разуму? Ведь добро часто неразумно. Разумный поступок мотивирован мышлением, а чем мотивирован добрый?

Здесь обнаруживается, что определение воли как  разумной недостаточно. В воле человека наличествует также любовь. Именно любовь определяет выбор в пользу добра и спорит с разумом.
Отнесясь к теме познания мира, можно заметить, в связи со сказанным, что существует два вида познания: мышлением и любовью. Мышлением мир познается как Логос, а любовью как Благо.
У Любви свой разум: он живет пониманием друга, партнера общения; тогда как демиургический ум живет пониманием логоса сотворенной вещи. Также нравственная, или моральная воля имеет свой разум – это разум судьи. Принцип этого разума отличен от математического – он не мыслит логически; он опрашивает участников суда, выслушивает стороны, etc. В его решениях нет логической необходимости: он сравнивает и выбирает, то есть свободен. Поэтому в морали нет антиномии между свободой и мышлением.

Сказанное нами оказалось недоступно интеллигенции Дунса Скота: он не смог соединить мышление и свободную волю и, вследствие этого, привнес в Бога непримиримый дуализм.
Поскольку он не усмотрел логоса морали в любви, он счел этот логос чистым произволом Бога и  «довел гипотезу об отделенной от разума божественной свободе до логического завершения, выдвинув утверждение, что нравственные законы также представляются ему имеющими основание единственно в произвольном акте Бога».
Но в таком случае нравственные законы могли быть и другими: вообще какими угодно. У них бы не было оправдания в Любви, но – только в абсолютной власти Бога. Неудача Скота знаменуется тем, что его небесный Диктатор, издающий произвольные нравственные законы, бесконечно далек от христианского бога Отца.