VIII Просто четверо удальцов

   
 Четверо Удальцов  без Тамары Семеновны Рахилевич.      
   
               
      
               
      
Для Вовки юность началась в Институте Курортологии с первой любви к зубастой девушке из Пятигорска, с фингала под глазом, радужного синяка с преобладанием фиолетовых тонов,  полученного в драке со школьными угрюмыми хулиганом Адоней.
Мстить за брата в школу пришел Юрка с другом, рыжим плотным кубанцем с курчавой шевелюрой Тараканом. Пойманный возле туалета и прижатый к стенке  Адоня, возопил, получил «по жбану», в истерическом ужасе вырвался, и, поймав вслед, еще один крепкий  подзатыльник,  бросился бежать.
Седовласые старушки  завучи, укрыв своими дряхлыми  телами Адоню,  сцепились локтями и, перекрыв школьный коридор,   стеной пошли на Таракана и Юрку, как левые манифестанты, борцы за мир, протестующие против ракет средней дальности в Западной Европе.   Грозно огрызаясь, друзья удалились.
К тому времени Юрка и его приятели, шоферы-экспедиторы и автослесари, употреблявшие портвейны: «Анапу» или «Анну Павловну»,  «Кавказ» и «Золотистый» стремительно спивались.
Еще с вхождением Вовки в юность была прочно увязана  книга «Речные заводи». Китай в пору Вовкиного детства воспринимался как коварный и опасный враг, поэтому всегда вызывал у него особенный, холодящий душу мальчика интерес.
Из одного из телевизионных контр-маоистских фильмов,  который Вовка  смотрел с интересом, ощущая сладостную жуть, от мутных кадров с циклопическими статуями великого кормчего и по-мужицки одетыми китаянками, он узнал о великом
 китайском романе.
Через год, в юношеском отделе городской библиотеки, Вовка взял «Речные заводи» в адаптированном для подростков переводе, и начав чтение, пришел в несказанный восторг.   
Юность. Буйная юность, с прыщами, пивом,  посиделками во дворе вместе с ребятами и девчонками, у стального крашенного  тенистого стола. В компаниях, которые вот, вот должны были распасться на немыслимо далекие друг от друга составляющие, от уголовного сброда до мажорной элиты государства российского,  включая эстраду,  спорт, радиоэлектронику,  но все еще не распадались.
Будущий студент МГИМО,  постоянно приезжавший  на лето к бабушке из Москвы сын дипломата Мишка-москвич нырял с буны на загородном пляже с Андреем  Исаем , который, кроме прочих преступлений,   с друзьями Костылем и Крохой вскоре взломает   ломом-гвоздодером новую Вовкину дачу и вынесет оттуда несколько привезенных Марфой Егоровной с Чукотки оленьих шкур, будет пойман,  судим и отправлен в одну из колоний общего режима под Кущевкой.
 А за  несколько месяцев до того, легкоатлетически поджарый, как борзая собака, Мишка-Москвич угощал его и Кольку    сигаретами «Стюардесса», когда отколупав от бурой буны-волнореза,  черных твердых мидий, с острыми, как   лезвия,  сжатыми створками, ребята жарили моллюсков  на ржавом куске жести.
Все трое (Вовка был  у тети в Харкове) ясно видели, глубокие, молниеобразные трещины, расползающиеся между  ними, но  длинные зигзаги этих разломов еще можно было перемахнуть, прыжком, подобным прыжку с буны, когда норовишь сигануть как можно дальше, в бирюзовую  толщу воды, шумной и  свежей, пахнущей нагретым на солнце белым гранитом …   
Акоп,  спортсмен-баскетболист, который  в недалеком будущем, как  студент Ленинградского университета, в переполненном зале будет слушать лекции Льва Николаевича Гумелева,  сидел на лавочке и обсуждал какие-то  па из области каратэ, с белобрысым пареньком Сергеем.  Закончив после  армии художественное училище, Сергей вольется в сообщество местных цеховиков.      
Юность, с  математическим анализом, химией, с бензольными кольцами и аминами, физикой, уравнением Энштейна, картами звездного неба и законами Кеплера. 
Бывало Вовка заговаривал с Колькой  о сексе. Тихо и таинственно, измененным, словно скомканная бумага, голосом он раскрывал секреты физиологии вожделенного действа. В конце концов, Колька возмутился и потребовал «не выказывать» перед ним  свои опухшие мужские грузы.
- Но перед кем же еще мне их выказывать?
- Перед кем угодно. Перед Владимиром Петровичем.

Вовка обиженно хрюко-хихикнул.
У девушек он не пользовался успехом и втайне завидовал Кольке который свободно общался с Наташкой Руденко,  был даже  приглашаем ею в дом в послеобеденное время,  когда она   оставалась дома одна, по окончании школьных занятий. Наташа к тому времени превратилась в юную  красавицу, пытавшуюся в свои пятнадцать изобразить светскую даму, чуть небрежную, стремительную,  способную ценить остроумие собеседника, щебечущую скороговоркой, украшенной виньетками легких и капризных подвываний.   
О своих отношениях с девушкой Колька не распространялся. Он был очарован и опьянен Наташкой. Однако, с  другой стороны, ему хотелось гордо отказаться от всяких чувств к прелестной   соседке, от всякого общения с ней, вообще от любой земной любви: плотской или платонической. Хотелось,  оставаясь по-эсэсовски непроницаемым, принести в жертву свою влюбленность и вообще способность к любви, хотя приносить оную было некуда и некому, алтарь отсутствовал. А у фюрера, если помнит читатель, выявили сифилис.
«Рази Афродиту!» - вспоминалось наставление, данное  Диамету  светлоокой Палладой, которую на латино-зощеновский манер Колька называл  не Минерва, а Минерьвь, по аналогии с просторечным  «стерьвь», когда выходил от Наташки на лестницу, с зелеными панелями и стеклоблоками вместо окон.
К тому времени Колька совершил подвиг: прочел Илиаду в переводе Гнедича, чем гордился не меньше того, что оказался подобен ахейскому герою, услышавшему глас Богини, и поразившему, следуя ее советам не только Афродиту, но и самого Бога Войны.
Об Арее и войне говорить в те времена не имело смысла.  И Вовка, и Колька полагали, что война должна быть ядерной, и начнись она, - погибнут все. Вовка пвторял рассказ школьного военрука, полковника в отставке,  об атомном взрыве и  вакууме, образующемся в его эпицентре, отчего вырванная взрывною волной с корнем сосна падала в сторону от взрыва, а затем влекомая ветром, несущимся в зону вакуума, вновь вставала вертикально и падала в противоположную сторону.   
Мы военрука спрашиваем: «А вы видели»?
Он говорит: «Видел».
Мы: «А где, расскажите»?
Он так руки скрестил перед собой: «Все, все, все. Больше не спрашивайте, - ничего не скажу».
Как-то Владимир Петрович рассказал изумленному Вовке, как  во время войны ему довелось убить бендеровца, после этого сыну полка стало дурно, и его долго тошнило.     
 Впрочем, между Колькой  и Наташей ничего не было, лишь перед ее отъездом в Москву на майские праздники Коля заключил девушку в объятья, и они целовались. Хмельной и безумный Коля, вышел  из Наташкиного подъезда, - он должен был уйти, потому что вот-вот могла вернуться с работы ее мама, инженер-сметчик  «Южгипрокоммунстроя», - застыл на ступеньках крыльца,  надолго остановив взгляд на юной, светло-зеленой листве лип, во  дворе, за годы вытянувшихся уже до третьего этажа.   
Его  окликнул Вовка, сидевший на лавочке неподалеку и хитро, с какою-то самодовольной ленью улыбавшийся. 
- У Наташи был?
Колька не ответил и перевел взор от липовых листочков, похожих на детские флажки, на старую хурму, по которой когда-то они с Валеркой и Вадькой играли в сборку робота. 
Он уклонился от расспросов, объяснив Вовке,  что девочки не признают его де оттого, что он  подавлен их властью. Внушение в собственную значимость,  они распространяют вокруг себя подобно ароматам духов.
- А вы, товарищ Корявцев, оказались крайне внушаемым молодым человеком. Товарищу Корявцеву следует помнить, что подобно птицам, насекомым-бабочкам и головоногим моллюскам, преобразующим в брачный период свой облик, той же способностью обладают и девушки.
«…Товарищу Мао Цзэдуну  следует помнить, что он не герой романа «Речные Заводи», а член марксистской партии». – Колька внимательно прочел  книгу Бурлацкого о Великом кормчем.      
Вовка, сообразив, что друг не желает говорить о Наташе и,  как бы нехотя, в ритме медленно набирающего ход поезда   рассказал о китайских фильмах времен Великой Пролетарской Культурной революции, о которых ему поведал Владимир Петрович. Там персонажи всякий раз, произнеся реплику, радостно смеялись: «От имени парткома товарищу Ли вручили новую мотыгу! Гы-гы-гы-гы…». «Наша коммуна  получила новые спецовки! Гы-гы-гы-гы!».
Рассказ о замечательных китайских кинофильмах Вовка, будто направил, как стратег- хозяйственник состав с углем антрацитом или картошкой, в регионы, где с тем и другим  возникли перебои.    
Он актерски усвоил этот, похожий на вспышку, хлопотливый импульс сопереживания всею душой, "позаботиться о людях» или «о человеке».   
Иногда Вовка мог даже переусердствовать с этим  проникновенно-партийным пониманием человеческих болей и душевных невзгод. Так, поступив  в Харьковский институт радиоэлектроники и приехав, во второй  раз, на летние каникулы,  после исламской революции и в Иране, Вовка, с болью и горечью, на какую мог быть способен только подлинный аналитик, говорил:  а ведь, в сущности,  до чего несчастным был этот  человек, - шах: жена измучила! Мать с тещей заели!… И сейчас Он повел рассказ о китайском кинематографе, потому, что Колька был явно не в себе, точно слекга пьян, и Вовка почувствовал рациональную потребность "поддержать парня".   
Вовка уверял: единственное, чем Марфа Егоровна заплатила за возможность учиться в ХИРЭ, была большая хрустальная ваза, переданная через харьковскую тетю Надю ее влиятельной знакомой в ректорате. К занятиям он преступил страстно.
Параллельно Вовка обнаружил:  в Харькове - отличное пиво!
Комнату они сняли в большом выстроенном в стиле советского конструктивизма доме, будто оскаленном фрамугами окон, в просторной квартире вдовы высокопоставленного партработника Любови Александровны, которую он впоследствии называл «берьевкой» или «сволочью в высшей степени».
Сначала Любовь Александровна забавляла Вовку.
Как-то к ней в гости к хозяйки на девичник, вернее на старушечник, собрались жёны старых партработников. В своей комнатке, давясь беззвучным хихиканьем, Вовка слушал их «невообразимо идиотские» разговоры. Особенно сильное его впечатлила  одна старуха, решительно и убедительно тонким голосом  поведавшая, как на бесчисленные вопросы женщин, когда же закончится война,  совершенно правильно ответил Сталин: «В свое время вам об этом по радио сообщит Левитан». Вовка за столом в своей комнатке, перекосив физиономию, то есть, уподобив ее маске античной комедии замер на несколько секунд в судороге подавляемого хохота.
Затем Вовка понял:  Любовь Александровна выживает из ума.
Однажды, прослушав сводку новостей по радио, она патетически заключила: «Да. натворили дел…  А все с этого, кукурузного началось».
- Позвольте узнать, о вы чем, Любовь Александровна? – спросил Вовка.
-Молодой еще! – властно отсекла хозяка .
Вовка уже не скрывал смех, дивясь этим совпарт-реликтом. За окном внизу, поворачивая на Сумскую,  погрохатывал трамвай.
Однажды Вовка и Любовь Александровна вместе смотрели телевизор, «Рубин» с большим «голубым» экраном толстого стекла. Шла очередная серия «Следствие ведут знатоки», где уголовник в кепке натаскивал  с молодого хулигана, как  добыть или выкупить  за «три куска» у нашедшего пистолет ТТ  положительного паренька это оружие.
- А как бы ты повел себя, Володя? – Поинтересовалась старушка.
- Я бы не три, а шесть кусков запросил бы. – хитро улыбаясь, ответил Вовка.
Любовь Александровна не сказала ни слова. Но через день позвонила Марфе Егоровне по межгороду.
- Мне кажется у Володи нездоровая страсть к деньгам…
Любовь Александровна рассказывала Вовке о мудрой сталинской национальной политике. 
- Правильно дела
л, -  ходу евреям не давал.
- Каким образом?
- Следил за кадрами. Не пускал их на руководящие места.   
Впрочем, по этому поводу, Вовке доводилось слышать и прямо противоположное мнение. Однажды он стал свидетелем беседы между двумя «преподами» с кафедры электроприборов, вернее, монолога одного лысого, энергичного преподавателя с незнакомым Вовке аспирантом. Когда  тот говорил другому молодому преподавателю в очках.
Ну, почему они рвутся а Израиль и Америку? Потому что при Сталине они занимали главенствующее позиции и руководящие должности везде: в науке в промышленности, в медицине, в НКВД, прокуратуре… Даже в правительстве Коганович сидел. А при Никите их слегка подвинули. Вот лишившись господствующего положения, они и ринулись туда, благо появилось куда. Возникло государство Израиль. 
Вовка помнил доверительный рассказ отца о том, как при Когановиче евреи де говорили русским: «теперь вы у нас в мешке, осталось только узелок завязать…».
- Папа. А ты – еврей? – спросил тогда Вовка.
Владимир Петрович вздохнул и выдержал паузу.
- Я - бердичевский итальянец, француз из Жмеренки, - серьезно и скоро, как и Степан Трофимович, ничего невидевший «без очков», проговорил он. И затем серьезно и стремительно изменил тон.
- Пойми, нет плохих или хороших народов. Есть плохие или хорошие люди!
Однако Вовку рассказ о "мешке", который "осталось завязать на узелок", впечатлил.
В конце концов, Вовка съехал от  «старой берьивки», когда обнаружил, что старуха рылась в его бумагах, и поселился в тесной беленой  комнатке, с пружинными кроватями, в хатке бабушки Егупьевны, в вишневом саду, на берегу Лопати, недалеко от здания Госпрома, так же, как и дом "берьевки", в стиле советского конструктивизма. Когда утром Вовка шел в институт и сизые корпуса Госпрома в верху были озарены утренним солнцем, здание казалось Вовке абсолютным  воплощением сталинизма.
На семинаре истории КПСС он, как истинные хрущевист, веривший в наличие рационального ядра в партии, отчаянно поспорил  с каким-то студентом-сталинистом из Запорожья, сыном начальника парторганизации одного из запорожских металлургических заводов. Вовка сравнил Сталина с  Мао-Цзэдуном. 
- Как можно сравнивать выдающегося государственного деятеля мирового масштаба с каким-то авантюристом? – отчаянно возмутился запорожец.
- Не только можно, но и нужно! – вскричал Вовка. Последнее слово осталось за ним.
 Этим он вызвало уважение учившихся с ним на курсе студентов азербайджанцев, не неприязнью к Сталину, а способностью открыто и страстно говорить о политике, употребляя умные термины. 
В колхозе он познакомился и страстно влюбился в белокурую девушку румынку Веронику. Он  написал об этом Кольке и в конце письма нарисовал себя в китайском кителе  в кепке, с по-китайски вздутым  верхом,  со звездочкой,  в компании с какими-то китайцами,  и приписал: «Ко Во и китайские магнаты».
Когда-то  Колька рассказал ему о том,  как ездил на часовую морскую прогулку на катере «Гагра». 
Он любил созерцание, и любил сознавать себя созерцателем.
 Перед ним проплывали лилово-сизые горы на другом краю лазурной равнины, раскинувшейся между берегом и катером, в бесконечно возникающих и исчезающих сколах, гребнях и щербинках волн, а за ближними  мутноватыми  хребтами ясно белели скалистые вершины  Главного Кавказского Хребта.
Слегка захмелевший от чистого воздуха Колька замер, облокотившись на борт.  И тут справа услышал разговор двух крепких  мужиков в возрасте, отдыхающих, стриженых под полубокс, в пиджаках.
Колька старался не вникать в их беседу, пока один, выдерживая повествовательные паузы не начал рассказ о том, как «в двадцать седьмом году «китайские магнаты, задумали спустить Иссыккуль, вниз на нашу Сибирь,  Новосибирск, Омск…  И уже начали рыть канавы, но наши вовремя пресекли».
- Ты видел? – спросил собеседник.
- Так, издалека видел. Сейчас эти канавы осыпались, заросли. Неглубокие… Видно, надеялись. Что когда вода пойдет, она вот так, все …  - мужик с чувством повращал кулаком о кулак,  изображая, устремившийся на нашу Сибирь, все разрушающий на пути поток вод Исыккуля .
Когда Колька Рассказал о коварном плане «китайских магнатов» Вовке, друзья много смеялись.
Ответное письмо  Колька закончил рисунком.: «Ко Во помогает румынским товарищам в уборке риса».
Вовка нанес визит в общежитие к Веронике, - с девушками он пытался общаться аристократически галантно. Острил,  очаровательной белокурой румынке он рассказало про то, как одна мощная повариха-кубанка, изображавшая по заданию профкома  ликующий  советский народ, в его родном городе во время торжественной встречи императора Эфиопии, радостным  летним днем,  с такой силой запустила в него огромным букетом гладиолусов, что тщедушный  монарх повалился на сидение открытого лимузина.
Вероника рассмеялась, но тут же сообразила, что паренек неискушен беседах с девушками  и ведет общение, не в том регистре, какой приемлем для харьковских студенток и лично для нее. Она чувствовала необходимость  по-хорошему и поскорее прекратить дружбу с Вовкой.
Боль любовной неудачи Вовка заливал  замечательным харьковским пивом.
В  ответном письме тоже стилизованном под Китай, Вовка изобразил  стоящими в ряд Мишку Писаренко, Диму Павлинова, Кольку и себя: подписав соответственно:  Пи Ми, Дим Пав-линь, Ко Эвксинь и Ко Во.               
По неведению он изобразил Кольку в наряде гейши, в кимоно с высокой прической, из которой торчали шпильки с круглыми головками.
Колька прочитав письмо, написал другу: «Если Вы хотите этим сказать, что Ваш покорный слуга,  на самом деле, не тот за кого себя выдает, то есть,  принадлежит к противоположному полу, или, что еще ужаснее, склонен к однополой любви, то, смею вас уверить, и в первом, и в другом случае, Вы глубоко ошибаетесь.  Более того, считаю своим долгом заявить, что  подобные намеки я вынужден рассматривать как прямую клевету, в следствие чего, вынужден потребовать необходимых разъяснений к Вашему  рисунку».   
Вовка ответил не сразу. В субботу после занятий он зашел  в общагу к «Румынскому товарищу». Но Вероника объяснила Вовке, что между ними ничего быть не может, и что им лучше больше не встречаться, ее милое личико, с очаровательной короткой прической, в какую были убраны ее светло-русые волосы, взгляд зелено серых глаз, не оставляли ему надежд. 
Вовка пережил что-то похожее, на неожиданный ожог, или на то, что  почувствовал, когда очень давно, в шестом классе, в шахматной партии  Колька вдруг поставил ему мат.   
Более того, когда потрясенный Вовка курил на перекрестке, он  увидел, как возлюбленная  и ее с подруга,  - она - в замшевом, подруга – в кожаном плащах,  - вышли из общаги, и прямо перед ними у тротуара затормозила желтая  «Лада». Оттуда, не захлопывая за собой дверцы, повылазили какие-то гады,  в черных кожаных куртках в джинсах….  Радостная  Вероника  залилась смехом остроте одного из этих подонков, взявшего девушку за локоть и распахнувшего перед нею пошире дверцу автомобиля.   В последний раз, перед подавшимся вперед, точно сторожевой кобель в стойке,  превозмогавшим  болевой шок Вовкой промелькнула, в салоне лады  светло-русая головка веселой Вероники…   
После Вовка зашел к запорожским друзьям,  сокурсникам, и там под музыку «Квин» и крик Меркури  напился сухого вина. Когда уже не лезло, Вовке сделалось дурно, он упал на кровать одногруппника Сергея Сташенко и замер, тихо постанывая.
Надо сказать, он делил украинцев на два антропологических типа, в соответствии с  иллюстрациями к повести Гоголя «Тарас Бульба» художника-графика Кибрика в учебник литературы за шестой класс.
Первый тип - Остапа, мужественного и широколицего,  Вовка способен был терпеть. Второй тип  Андрия, с  тонкими чертами смуглого хитрого лица,  - этих Вовка ненавидел и называл гадами.
Именно такие Андрии Бульбенки в джинсах  и приехали за Вероникой на желтых «Жигулях».
И  такой, же, гад Костя Алейник, с изящно-надменной улыбкой, наклонился над изнемогшим от сверх меры выпитого белого молдавского вина «Фитяско», постанывающим  Вовкой.
- Что, Вовочка, хило?
Следующую неделю Вовка усердно занимался и, успешно сдав  две лабы, в пятницу в беленой комнатке Мари Егупьевны, взглянул за окошко, на голые вишни. С их мокрых ветвей только что стаял с наступившей оттепелью декабрьский снег. Вспомнил свои сады на старой даче, на хребте Благодатной горы, на новой – у ее подножья,   достал из тумбочки пачку дешевой желтоватой писчей бумаги…
   
               
«… Вы пишите, что осчастливили своим посещением Благодатную гору. А вспоминали ли вы меня? Коль вспоминали, в чем я уверен  заранее, примите мою глубочайшую признательность.
Ваша приписка по поводу прически японских проституток обязывает меня еще раз взяться за перо. См. стр. 8
 
Стр8 
Роман

Четверо удальцов

Вступление.   

События. О которых вы сейчас узнаете, уважаемый  читатель, произошли как раз в то время, когда дракон седьмого десятилетия,  века двадцати аистов,  совершал свой восьмой полет, когда земледельцы провинции Кубань заканчивали уборку риса.
В то время в Городе Майских Глициний правил надменный взяточник Гав - ри –лянь, а в провинции,  продающей семена,  назначенный самим императором Ли губернатор Се Ме-дун.      
 В этом городе возле базарной площади Дутых цен. Находилась школа, в которой отроки города Майских глициний постигали ремесла. Самым злым и хитрым среди учителей был преподаватель устройства самобегающих рикш,  распутный Ло Бо Да.
Как-то раз, испытывая муки похмелья, он реши излить свою злость на ком-нибудь. Для этого он зашел в место больших и малых нужд и увидел множество отроков, занимающихся табакокурением.
- Ишь, вы, - сказал он, - надымили, словно испорченный карбюратор! А ну, сейчас же выбросите то, что делает вонь, не то хуже будет.
- Ой-ой-ой, - сказал один из отроков Агань –зи , предки которого пришли из провинции Арминь.
Ты нас бумажным тигром не запугаешь, толстопузый хитрец!
- Ах, так – воскликнул распутный Ло. А ну-ка, сейчас же чисть фарфоровые сосуды для испражнений, свинья из провинции Арминь.          
Ученик покорно опустили голову и взял инструмент для этого занятия.
-будешь теперь знать. Как пререкаться с умнейшим учителем. – петушился Ло.
Товарищи Агань-зи приуныли, они ничем не могли помочь своему другу.
Вдруг Агань-зи вспылил и бросил швабру на крышку люка в полу места больших и малых нужд. 
Там что-то зашумело и забурлило, и крышка люка открылась. Послышалось жуткое зловонье, и из отверстия люка стала изливаться жижа испражнений. Она клокотала все сильнее и сильнее, все испугались и отскочили от люка в стороны. Тут раздался взрыв, словно смутьян Я Ким, взорвал свою пороховую смесь, и из люка вылетела черная дощечка, на которой были выведены золотые иероглифы:
«Придут четверо удальцов
И отомстят дармоеду Ло».


Часть  I

- Совсем замучили нас учителя, - жаловались друг другу отроки, изучающие ремесла, - нет спасу от дармоедов! Не знаем, что и делать. Тут вышел Я Ким и сказал: «Я знаю, что надо делать. Нужно идти к четырем удальцам на благодатную гору».
- Как их Имена? - Спросил народ.
Их имена Ко Звксинь, рассудительный,  Ко Во мудрейший, Дим Пав-линь знающий и Пи Ми распутный.
- Мы идем к ним! – Решили ученики школы ремесел и направились  по тропе на северо-запад от источников с деликатесным запахом, исцеляющих болезни суставов.
 На благодатной горе в лесу,  следующем после поселка Усидчивых Садоводов, путники вдруг увидели светловолосого босого человека, погруженного в чтение книги
- Здравствуйте, уважаемый, - сказали они.
Чтец не слышал их.
- Отроки повторили свое приветствие.
Он опять их не услышал.
Тут один житель провинции Армень воскликнул: «Ишь. сидит тут пень, смотрящий в бумагу. Вот, бы мне сейчас ударить по нему палицей, как бы он на нее смотрел»!
Только тут читающий человек заметил присутствие толпы.
- Что вам нужно, путники? – спросил он.
Тут вышел Я Ким и сказал: «Извините, почтеннейший, что мы оторвали вас от иероглифов. Мы ищем четырех удальцов. Помогите нам в наших поисках.
- Хорошо я вам покажу дорогу, но при условии.
- Каком, почтеннейший? – спросил Я Ким.
- Сделайте мне  щепы из этого трухлявого пня, - сказал незнакомец.
 Ученики мигом сделали это, обнажив свои ножи.
- А теперь из этой сосны, и он указал на дерево, росшее поблизости.
На это ушло больше времени.
- А теперь сделайте песок из камня, лежащего здесь, - сказал незнакомец.
- Да. он издевается над нами! - вслух негодовали  они.
– Да кто ты такой, подлый насмешник?! – спросили путники.
- Я Дим Пав Линь, - сказал чтец, и хочу узнать: хватит ли вам терпения и настойчивости, и достойны ли вы встретиться с удальцами.
Все упали на колени и стали просить у знающего прощения за свою дерзость.
Дим повторил свой вопрос: «Хватит ли у вас настойчивости»?
Тут Я Ким вышел вперед. Вытащил  из своего кармана пороховую смесь и взорвал камень.
Пыль от него растворилась в воздухе.
- Да, это же сам Смутьян Я Ким! – догадался Дим Пав-лин.  – Слава о вас, товарищ, идет по всем Майским Глициниям.  Что ж, я вижу,  вы достойны великой встречи.
 
ЧастьII
 
 
Дим провел путников еще дальше, и они увидели вычищенную поляну, окруженную непроходимыми зарослями лианы. Посреди нее возжигался благовонный костер, вокруг которого сидели Ко Эвксинь, погруженный в глубины мудрости и рассудительности, Ко Во, занимающийся написанием стихов, посвященных возлюбленной изменнице из страны западных варваров, возглавляемых властолюбивым вождем Чау Ше-ску, и  Пи Ми,  постигающий искусство метания ножа.   
Он первый заметил идущую процессию и воскликнул: «Эй. Ты, извращающий ночное счастье в зарослях бамбука! Сельское животное, кого ты там привел»?
- Успокойся, брат Пи, этим людям нужно помочь.
Агань-зи рассказал о своем горе. Удальца сразу же решили отомстить гадкому Ло.
Пи ми сказал: «Ему нужно устроить страшное действие За- под- ло»!
- Оно будет страшным, лишь при условии, если в нем будет участвовать женщина, - сказал наученный горем Ко Во. 
- Убить ревизиониста!  – Сказал разгневанный Дим Пав Линь.
Ко Эвксинь стал рассуждать. Лицо его стало угрюмо-серьезным. Щеки слегка втянулись, левая бровь поднялась выше, чем правая! Он думал, как бы не обидеть ни кого из своих друзей, и совместить их предложения в один остроумный план. Наконец, он изрек решение, о котором вы, уважаемый читатель,  узнаете из следующей части романа.

Часть III



К школе ремесел подходили трое воинов и одна женщина из Страны Восходящего Солнца. Под кимоно у ней был спрятан какой-то предмет.  Вы конечно, догадались, что это были Пи Ми, Дим Пав Линь, Ко Во и Ко Эвксинь,  переодетый в японскую женщину. Прохожие оглядывались на очаровательную обладательницу кимоно. Лицо ее было закрыто веером.
Она подошла ко входу и попросила, чтобы ей позвали господина Ло.
Он к ней вышел. Обольщенный встречей с иностранной девушкой Ло создал  на своем лице льстивую улыбку. А девушка опустила веер, и Ло увидел гневное лицо Ко Эвксиня. Удивление и ужас убрали с лица негодяя улыбку.  Тем временем Ко Эвксинь вытащил из-под Кимоно лук и поразил Ло в змею,  жившую в его сердце, стрелой, смоченной в ядах лесных трав.
Сраженный  Ло скатился вниз по ступенькам, обнажая свое жирное  тело. Сотни радостных голосов наполнили школу ремесел.  И все они славили четырех удальцов, принесших свободу и счастье.
А они ушли на Благодатную гору, что бы снова вернуться, когда голос горя послышится в городе Майских Глициний.

Наученный горем Ко Во
Ко Эвксинь с головою в спицах
Распутный парень Пи Ми,
Любящий женские  лица,       
И Дим Пав Линь, что тайн не знает на свете.
Их облик простым угнетенным знаком,
Зато их не любит Горком.