Глава VIII

  Это случилось через год и два месяца после того дня, когда на двадцать девятом году жизни и пятом году царствования на пустынной дороге в Карры был убит в отхожем месте император Антонин, прозванный в войсках Каракаллой. Убийцы были немедленно преданы смерти разъяренной охраной на глазах того, кто их на это убийство подбил. Все произошло внезапно и неожиданно для самого главы заговора – городской префект послал Каракалле письмо, в котором доказывал, что префект Макрин собирается покуситься на императорскую власть. По насмешке Фортуны, император, уезжая на охоту, оставил корреспонденцию на своего префекта претория. Макрин, к которому попало письмо, понял, что придется либо ускорить события, либо попрощаться с жизнью, и привел в действие все пружины давно задуманного замысла.

  Итак, убийство состоялось. Новый император, избранный сенатом как наиболее подходящая кандидатура (благо, покойный август всегда возил с собой наиболее влиятельных из «отцов»), приложивший руку к его убийству, не причислил Каракаллу к богам, опасаясь тех, кто его ненавидел. Но он и не отзывался об императоре дурно, так как боялся воинов, хотя и несколько недовольных покойным, но все же многим ему обязанным. По крайней мере, Опеллий Макрин, бывший префект претория, человек, поднявшийся из низов, новый властелин мира, ещё не знал, что бы предпринять в отношении памяти покойного, и то начинал кипучую деятельность, то проводил дни в бездействии и наслаждениях сирийской столицы, когда над ним ещё с самого провозглашения начали сгущаться тучи. И раньше вызывавший насмешки солдат, он был теперь почти презираем ими. Ему было далеко до сумасбродного, но крепко державшего в своей железной руке власть Каракаллы.

  А между тем шла война. Покойный император посеял бурю, а его незадачливый преемник вместе с пурпуром и властью над миром пожинал ветер. Война с Парфией не давала ему немедленно поспешить в Рим, чтобы подтвердить свои права на Римское государство, что было бы разумнее всего в его положении, и ему пришлось отправить в Город Адвента, того самого, кто добровольно отказался от предложенного сенатом пурпура, самого опытного командира римлян.  Его опыт очень пригодился бы тому, кто прошел от смотрителя лупанара до владыки империи, но боги распорядились иначе.

  Каракалла, не сумев в свое время прельстить парфянского царя выгодами от женитьбы на его дочери, тем самым объединяя два совершенно разных, но могущественных мира в одно государство, затем вероломно напал на него. Он рассчитывал на успех в военной схватке – Парфия была раздираема междоусобицами, многие сатрапы, должные поставлять великолепную конницу своему царю, отложились от него. Когда не удалось внезапным нападением убить пришедшего для переговоров царя Артабана, император начал разорять Адиабену и Мидию – земли парфянских вассалов. Не ожидавшие нападения парфяне защищались стойко, но их крепости падали одна за другой. Во взятой Арбеле, в боях за которую один молодой фракийский воин по имени Публий получил венок за взятие крепостной стены, Каракалла, глумясь над врагом, повелел выбросить прах древних парфянских царей с высокой крепостной башни. Император праздновал свой сомнительный триумф совсем недалеко от того места, где великий Македонец разбил с многократно меньшими силами огромные полчища Дария. Каракалла же подражал Александру своеобразно: пришел внезапно в почти беззащитную область, не объявляя войны, набросился с огромным войском на Адиабену. Силы римлян были велики – добрая треть легионов и вспомогательных войск собралась со всех концов государства. Подкрепления вызвали даже из Африки.

  Однако война затягивалась. Встретиться с неуловимым парфянским конным войском, которое, вне сомнений, росло где-то рядом день ото дня, не удавалось, как и найти новой добычи в разоренных дотла областях. Совершить же быстрый и рискованный переход к Ктесифону – огромному восточному городу, который не раз уже был взят римлянами в прошлом - император не решался как раз по причине этого самого парфянского войска. Каракаллу не прельщали даже богатства парфянской столицы, на базары которой приходили торговцы сотен народов. Ведь просто подражать Александру Македонскому на словах, на деле же гораздо проще убивать безоружных горожан города, который он когда-то основал. Надвигалась зима. Фураж кончался. Воины роптали. Пришла весть о том, что отряд Феокрита, посланный в Армению и должный с севера обеспечить фланг римлян при броске на Ктесифон, разбит наголову.

  Римское войско ночевало в горах, в пустынной местности Кордуэна, где уже нечего и некого было грабить, кроме полудиких пастухов-мардов, но те были ловкими, как горные козлы, и уходили даже от стрел, которые в них посылали ради забавы пальмирские лучники. На плато тысячами огней горели костры, разлившиеся под тенью гор, в антрацитовой черноте скал, словно над ними, на небе – Млечный Путь. У одного костра, стуча ложками о медные тарелки и кутаясь в плащи от ночного горного адиабенского ветра, воины-новички и матерые, испещренные шрамами солдаты - переговаривались  вполголоса:

  - Легионы в Армении разбиты и ушли в Каппадокию, вы знаете? Вчера к императору прибыл гонец из Саталы.

  - Я говорил тебе, Домиций, что этот Феокрит погубит всех, клянусь ларами.

  - Так ведь он и не воин вовсе.
Молодой солдат, привлеченный в легион слухами о богатой добыче, зябко кутаясь в плащ, огрызнулся:

  - Он был шутом. Наш Каракалла нынче полюбил шутов и лизоблюдов…

  В разговор вмешался седой, громадный ветеран с широкими, как у борца, покатыми плечами, уроженец Галлии. Спокойно, прервав трапезу, но с явной угрозой он начал:

  - Не тронь нашего императора, недоносок! Ты в легионе год, а я ходил с ним на алеманов и языгов. Он многое сделал для нас!

  Публий начал вставать, готовый для ответа, Публий, первым взошедший месяц назад на крепостную сиену города Арбела.

  Но второй ветеран положил первому руку на полуприкрытую плащом пластину наплечника и  вмешался примирительно:

  - Не дело товарищам ссориться. За наши труды император нас наградит, как всегда награждал, он наш! Никто не может не ошибаться, даже боги попадали впросак. Жаль парней, которым не повезло в Армении…

  Домиций, нетерпеливо жуя недоваренное мясо отбитой у местных пастухов овцы, вставил словечко:

  - Мне кто-то из батавов мне рассказал, что Феокрит был в Риме театральным плясуном…

  Феокрит действительно имел отношение к танцам, но был в начале своей карьеры освистан толпой в Городе, в театре Помпея, и удалился в провинцию, в галльский город Лугдун, где уже имел успех среди грубых местных жителей. А затем из-за своей славы стал учителем танцев у юного Цезаря, которым был будущий
Каракалла, родившийся и часто бывавший в Лугдуне. Так ещё одно ничтожество стало вершить судьбы республики. По легионам, воевавшим в Адиабене, быстро разошелся стих Гомера, который с горькой иронией пели вполголоса солдаты, боясь быть услышанными соглядатаями императора и его наперсника.

 Скоро-б тебя, Мирной, не смотря, что плясатель ты быстрый,
 Скоро-б мое укротило копье

 Наконец, император решил отойти из разоренной Ассирии на зимовку, в месопотамскую область Осроэну, откуда начался поход. Эта страна стала частью римской державы совсем недавно, когда её владетель, которому не повезло быть соседом империи, был предательски выманен Каракаллой в Антиохию и впоследствии убит, незадолго до войны.

  Та зима была самым лучшим временем для Публия. Фортуна благоволила двадцатилетнему сыну фракийского поселянина. Они с товарищами жили в домах горожан Эдессы и пользовались их имуществом, словно своим, иногда притесняя их до не возможности (но что было им, недавно преодолевшим совершеннолетие и уже вкусившим крови и грабежа, когда старшие товарищи поступали так же?). Вино и деньги туманили разум – Публий не считал их, угощал друзей, дарил кольца и серьги жадным сирийским и греческим куртизанкам. Он привык к хорошей пище после грубой солдатской каши, проигрывал в кости столько, сколько его семья никогда не видела. Эдесса была тогда, словно бурлящий солдатский котелок. На её улицах перемешались легионеры дунайской и сирийской армий, полуварварские солдаты вспомогательных частей – от бриттов до германцев и мавров, местные арабы, многочисленные иудеи, эллины и сирийцы, жители Мидии и ассирийцы, гадатели и бродячие философы, блудницы и воры, проповедники-христиане и поклонники Митры. И во всей этой толчее шныряли парфянские купцы, которые слушали каждое оброненное на улице и базаре слово и потом несли его вместе со своими караванами через пустыню, ко двору Артабана, готовившего страшную месть римлянам…

  Если бы они ещё и находились в Антиохии! В полевых лагерях и на улицах Эдессы солдаты мечтали, как будут прогуливаться под знаменитыми портиками улицы Антонина Благочестивого, ликовать на трибунах великолепного ипподрома, умащать себя в удивительных банях и дарить щедрые подарки красоткам из Дафны, что отдарятся поцелуями и объятиями на блаженных берегах Оронта… Но в Дуре, на переправах через Евфрат, в тылу армии, стояли конные варварские части, которые отлавливали дезертиров и всех тех, кто хотел развлечься на награбленные деньги в зимней Сирии, в этом саду наслаждений. Эдесса же, несмотря на то, что ещё год назад была столицей царства, являлась довольно захолустным городом по сравнению даже в Эмесой, не говоря уже об Антиохии. Как гром среди ясного неба пришла весть об убийстве императора.

Лагерь под Эдессой волновался. Вечернее сирийское солнце клонилось к закату, алея на медных наплечниках и шлемах. Толпа не слишком трезвых солдат, вкусивших лаодикейского вина, стояла на плацу у глинобитного претория, где прятались некоторые офицеры, не без оснований опасавшиеся резни. Но гнев легионеров был обращен и друг на друга. Здесь были люди из дунайской, и рейнской, и сирийской армий, и отношение к почившему господину вселенной было различным. Паннонские и ретийские легионеры открыто глумились над покойным, так как не получали особых милостей при жизни императора. Солдаты из Карнунта и Аквинка дерзко кричали, потрясая оружием.

- Скоро и мамку его нанижем на копье! Вытравим волчье племя!

- На Антиохию! Прикончим старую суку!

- Мать братоубийцы на крест!

Иногда воины поднимали товарищей на квадратные щиты, и те говорили – пламенно и бессвязно. Хотели денег и крови. Хотели разгромить повозки торговцев вином и женщинами у лагеря. Хотели смерти Макрина, хотели перебить сенаторов, что были в Эдессе, иные призывали вырезать офицеров и забрать деньги из претория. Некоторые призывали убить Ганниса и Соэмию. В этом человеческом море крутились и Публий с Домицием, еще не зная, к какой партии примкнуть. Их головы горячил винный дух, руки сжимали мечи, а глаза налились кровью. Они были пьяны и злы.

- Макрин теперь император!

- Мы ему присяги не давали. Каракалла наш император!

- Макрин? Этот женоподобный мавр?

- Это тираноубийца!

- Ты, рейнская собака, не говори того, что не знаешь!

- Цареубийца! Ему недолго осталось…

-Да, в Риме родился у мула мул, а в акведуке потекла кровь. Скоро африканскому своднику конец!
- Отправим его в публичный дом, откуда он и вышел!

- В нужнике утопим!

- У Каракаллы есть наследник, сын Сомэиды!

- Язык прикуси! Сын сирийской шлюхи и воспитанник евнуха - не наш наследник!

Солдаты были весьма осведомлены о прошлом нового императора Рима и похождениях покойного владыки.

Шум и вспыхивавшие драки прервал кавалерийский рожок. В сводный лагерь, ворота которого перестали охраняться распущенными солдатами пяти легионов, неожиданно входили конные когорты. Это были варварские наемники – сирийские, пальмирские, армянские, нумидийские конные стрелки. Солдаты развернулись навстречу угрозе. Но что они могли сделать, без строя, без командиров? Они по привычке выстроились неровном каре, смешав центурии, когорты, легионы. Не доверяя тем, кто стоял рядом. Не было значков частей и трубы не говорили, куда идти и как строиться. Каре распалось – примерно четверть отошла в дальний угол плаца - сторонники Макрина.

Конные стрелки отрезали все выходы с плаца. Их легкие кольчуги блестели, и красные плюмажи и перья на шлемах красиво развевались. Они гарцевали на своих поджарых лошадях и недвусмысленно потрясали луками. Пехота ненавидит конницу – как оводы они крутятся вокруг легионеров, они могут истощить солдат, будучи в безопасности, а потом накинуться, подобно рою насекомых в Евфратских тростниках.
- Товарищи, нас предали! – воскликнул солдат, назвавший Макрина женоподобным.

- Ты – самый главный предатель! – крикнул некто из толпы. Камень попал в незащищенную каской голову первого, и он исчез из виду.

В центр каре, с парой телохранителей из племени батавов, выскочил некий всадник с начальственным гребнем. Это был военный трибун Скифского легиона, одним из первых присягнувший Макрину. Не пройдет и нескольких недель, как его труп будет протащен через вес лагерь, голый и обезображенный солдатами. Но сейчас он в буквальном смысле на коне и верит в свою судьбу. Смело – вглубь бушующего солдатского моря - устремился честолюбивый трибун, мечтавший стать легатом в ближайшие месяцы...

- Сохраняйте спокойствие, доблестные воины, - кричал трибун.

Лошадь плясала, выдавая нетерпение всадника. Трибун обращался к вставшим в замешательстве солдатам. Будто бы Медуза на грудном доспехе трибуна заставила окаменеть бушевавшее солдатское море на несколько минут.

- Слушайте! Сенат и народ Рима признали бывшего префекта претория Макрина императором. Макрин – император! Присягаем Макрину! Присягаем Макрину! Кто кричит иное – предатель и возмутитель спокойствия. Тот – парфянский шпион!

- Какой Макрин? Вы что!

- Ага, хватай паршивца!

Вновь вскрикнул рожок. Всадник пытался перекричать толпу.

- Без самосуда! Возмутителей сдавать фрументариям и центурионам!

Те, кто хотели сказать что-то против – замолкли до поры. Те, кто имели неосторожность кричать против Макрина – были найдены с перерезанным горлом в лагерном рву. Следующим утром. Лагерь, несмотря на обещания суровых кар, не лег спать с вечерними трубами. Солдатам сначала погрозили истрелением, а потом раздали деньги – по семь золотых на брата. Нет, их не перебьют – они нужны новому императору. Император без войска  - труп. Центурионам так и не удалось установить порядок. Крики, песни, костры в два человеческих роста пылали в эдесском кампусе до рассвета. Дикий женский смех – пьяные маркитантки переходили от одной группы воинов к другой…

С рассветом в лагере узнали, что из-под Нисибиса прискакал взмыленный гонец от стратега крепости Сингара. Стратег был в отчаянии и молил о скорейшей помощи. Огромное парфянское войско приближалось к Нисибису.