Глава XVI

  Два мула медленно везли крытую верхом повозку по огромному мосту Траяна. Раб-возница пытался дремать. Спал, к счастью Ипполита, и почтовый чиновник, толстый и глупый человек, порядком надоевший ему ещё в Сердике. Дождь частой дробью стучал по кожаному верху повозки. Ипполит зябко кутался в шерстяной плащ, но не мог согреться, тем более заснуть. Он был простужен, слезящиеся от насморка глаза его покраснели, время от времени он содрогался от кашля. Нет, не для него, эллина, сына Аттики этот гиперборейский климат!

  Взгляд его бездумно, лихорадочно блуждал по отверстию, через которое в повозку проникал влажный воздух и изредка, при перемене ветра – дождевые капли. Глаз натыкался то на четырех конных солдат из вспомогательной алы, сопровождающих его, то на вздувшийся от осенних дождей Данубий, подобный морю, то на позеленевшие от сурового здешнего климата статуи победителя дакийцев и парфян, поставленные на каждом из быков великого моста, больше ста лет назад Аполлодором из Дамаска.

   Ипполит вспомнил, как восторгался когда-то в солнечных Афинах его друг-архитектор Полиэн этим бесконечным, ужасным мостом сирийца, который доводил его теперь до слез, до ненависти - до противоположного берега, почти скрытого пеленой дождя, еще было бесконечно далеко.

   Полиэн потом наводил не менее громадные, хотя и менее долговечные плавучие мосты через Евфрат на персидской войне, а затем его казнили по доносу, как и многих в те дни, когда орда забывших дисциплину римских воинов подняла на щит Филиппа в лагере где-то на знойных равнинах Месопотамии. Иные просто погибли от рук требовавшей крови солдатской толпы. А он, Ипполит, спасся заступничеством друзей, чтобы раствориться в полуночных краях, на задворках империи, где Фортуна уже раз позволила ему побывать. Друзьям стоило немалых денег, риска и знакомств, чтобы заменить казнь на ссылку в глухую полуварварскую провинцию, на беспокойное пограничье. Но Ипполит ехал и не знал, что лучше – взмах меча или прозябание в жуткой варварской стране, которое на границе вполне может закончиться той же насильственной смертью.

  Они одолели только ничтожную часть моста – триста шагов до одетого в серый ноздреватый камень острова-крепости, который делил мост на две неравные части. Тусклые огоньки провинциальной крепостцы, хмурые озябшие часовые в промокших серых сагумах с капюшонами – первые люди за этот день. До этого они сутки ехали по довольно пустынной и разоренной местности. Не считая прибрежной крепостной канабы на мезийском берегу, впрочем, безлюдной в этот час– то тут, то там стояли колонны покинутого храма или голые стены опустевшего казенного постоялого двора со следами огня – следы варварского набега, случившегося как раз тогда, когда Ипполит был здесь в первый раз, в свите юного императора Гордиана. Значит, с тех пор так ничего и не восстановили…

  На наблюдательной башне пропел рожок, из караульни вышел воин, и, отперев обитые медью створы южных ворот, впустил повозку в крепость. Солдаты конвоя (бородатые варвары на римской службе, кто – Ипполит все равно не мог отличить карпа от дака или бесса от сармата) спрыгнули с коней и забежали в ближайшую казарму, в тепло, в казарму, выпить по-скифски неразбавленного вина, узнать новости, и через полчаса с неохотой вернулись. Сопровождавший Ипполита центурион предъявил молоденькому дежурному тесерарию пропуск и сопроводительные документы, перебросился парой слов и тоже хлебнул вина из фляги. Северные ворота крепостцы открылись, повозка прошла через арку. И снова лишь река, мост, дождь и серое низкое небо. Ни души. Ипполиту начало казаться, что дождь взбухает пузырями в данубийской темной воде и несется уже наверх, к безотрадным небесам.

  Ипполит спросил у старого центуриона, сопровождавшего его в ссылку, как-то бессвязно и сам не зная зачем:

  - Послушай, а зачем на острове такая сильная крепость? Ведь вокруг вода, на реке римские корабли, к стене не подступиться, кроме как с моста, а там и так башни…

  Центурион, седовласый крепкий кельтибер с расплющенным во многих схватках носом, с загорелым не по-здешнему лицом, не столько сопровождал дрожащего от холода ссыльного, сколько присматривал за повозкой, что везла в частности отчеты и другую деловую переписку под присмотром почтового чиновника. Доспех его не отличался новизной. Потрепанный плюмаж кавалерийского шлема, когда-то пышный и алый, за которые варвары зовут римлян петухами, сейчас придавал всаднику, наряду с тронутыми точками ржавчины доспехами и потертыми птеригами, вид петуха общипанного. Давно ему было не с кем поговорить, и доноса он не боялся, к тому же от своих плохо понимающих латынь всадников. Да и дальше Данубия не сошлют…

  - Э-э! Сразу видно, что ты издалека. Про Понтис ты прав, неплохая крепость. И Данубий широкий и многоводный. Только вот что я тебе скажу. Я здесь пять зим уже. С тех пор как наш Августов легион… - Центурион замялся.И замолк в испуге. Но потом усмехнулся своему страху. Теперь все равно, да и кому какое дело, особенно этому, как указано в подорожной, государственному преступнику? Как и он...

 - Впрочем, неважно. Ты говоришь, корабли? Все корабли сейчас уже в Виминации, как кони в стойле, до следующей весны… Ну, а что про стены и башни…Через месяц Данубий покроется таким льдом, что может выдержать целую тучу варваров с оружием, как случилось несколько лет назад, когда тут был сам Гордиан-император. – при слове «император» центурион смачно сплюнул за перила моста. - Впервые варвары добрались до самой Фракии, а крепость эту осадили со всех сторон. По льду. Представляешь?

  - Ужасно! Впрочем, я читал у Овидия, но думал, что это метафора…- прохрипел ссыльный.

  - Не знаю, кто твой Овидий, но бывает, что в декабрьские календы по Данубию преспокойно может прошагать когорта с обозом, в полном боевом. Это тебе не Африка, куда я в семнадцать лет попал при августе Септимии простым солдатом в конную когорту. Подумать только! Когда-то я чуть не погиб от жажды в пустыне вместе с раненым товарищем, а тут воды хоть залейся… Вот это была жара! Там совсем не так, как здесь… - тоскливо протянул центурион.

  Центурион довольно долго ещё говорил в таком роде И о том как он получил в Африке вот этот шрам в бою со стремительными чернокожими всадниками-гарамантами, и как был награжден потом венком за спасение гражданина,и как недавно охромел его старый конь и задерживают жалование, и что в его турме половина – варвары, и так далее.

  Но Ипполит уже не слушал, иногда поддакивая. Он сам был здесь во время первого нашествия. И не обратил внимания на очевидное  - его сопровождающий тоже ссыльный, изгнанник, наказанный вместе со всем легионом за то, что тот поддержал императора, против которого взбунтовались родители Гордиана. Который теперь тоже уже мертв. Не рассказал о том, что был он префектом алы. Что сдержал клятву, данную императору Максимину, и выступил против мятежников, вместе с маврами и нумидийцами Капелиана.

  И победил. А затем был разжалован в солдаты. Опозорен, лишен орла и теперь старый, простуженный, безразличный, дослужившийся вновь уже до центуриона, доживает свой век на холодном Данубии, вдали от солнечного города Ламбезиса. Вдали от товарищей, которых рассеяли по всей империи. За то, что сохранил верность. Те, кто наказали, уже покинули этот мир, а он все равно отбывает бессмысленное наказание. Он смотрел покрасневшими глазами на конвоируемого, и чувствовал, что их судьбы связывает нечто общее.

  Да, здесь вовсе не так, думал тем временем Ипполит. Киммерийская пустыня. Холод и мрак. Ссылка на острова. Дакия – остров. Она соединена с римским миром лишь двумя тенетами, как лодка с причалом, всего двумя мостами, один из которых сейчас он мучительно преодолевает. Только они связывают жуткую полуварварскую Дакию-остров с Римским миром.

  «Вот ведь Фортуна. Не думал я, что снова, так скоро, окажусь в этом захолустье. Сельские идиллии. Ну что ж, буду писать новые «Буколики» в дакийской деревушке. Спасительная тишина. Забвение», - не очень удачно иронизировал про себя Ипполит, чтобы отвлечься и сдержать мучительный кашель. Когда-то наперсник всемогущего Тимесифея, теперь ехал в грязной повозке в глуши, словно строптивый городской раб, которого строгий господин отправил в деревенский эргастул. Но лишь ничтожества и невежды, падая свысока, становятся жалки сообразно застигшим их обстоятельствам, а не он, вкусивший философии. Он имел власть, но был равнодушен к ней. Он занимал свое место и делал то, что был должен…

  Ход мыслей изгнанника прервал бас центуриона:

  - Заночуем в Дробете, как раз на берегу, только что мост перейдем. Там большая крепость, не чета этой. Там как раз стоит моя ала. Поспим в казармах, обогреемся, - старый солдат подмигнул ссыльному, к которому начал испытывать после того, как опустошил уже половину фляги с вином, некоторую жалость. - Совсем немного дотерпеть. А то по такой погоде, боюсь, не довезу тебя даже и до Арцидавы, - сочувственно посмотрел седой центурион на мерзнущего изгнанника, бывшего секретаря всесильного префекта претория.

  Кажется, тут больше крепостей, чем человеческого жилья. Может быть, не так тут тихо и теперь?