Глава XXII

  Ипполит лежал в полутьме шатра, в расслаблении, на подушках своего ложа, наслаждаясь полуденным отдыхом после разбора сотен прошений и жалоб сирийских провинциалов, кавалерийских и пехотных командиров. Он даже отпустил свою тень, скрибу – костлявого финикийца с чернильницей на поясе, искусного каллиграфа.  Рабу-номенклатору велел не пускать к нему в течение двух часов никого кроме посыльных от префекта.

  К сожалению, несмотря на заоблачную высь своего положения, караул у входа в палатку секретарию пусть даже всесильного Тимесифея не полагался, так что попытка оградить себя рабом была единственным выходом. Впрочем, была надежда, что в такую жару невозможно было ничего делать, даже домогаться милости могущественного царедворца. Ипполит наслаждался недолгими минутами покоя. Как солдаты в раскаленных касках и доспехах стояли сейчас на постах в охранении и выполняли земляные работы под ослепительно палящим солнцем - об этом совершенно не хотелось думать. За кожаными стенками шатра пыль поднималась до небес даже одиночным всадником. Между тем ежеминутно неслись куда-то по лагерю кавалерийские отряды, ревели обозные верблюды, пришедшие из Сирии с пищей для воинов. Им вторили их боевые собратья из когорты пальмирских дромедариев, а вокруг не менее мерзко, чем верблюжий крик звучали площадные солдатские ругательства. Суетились сотни закованных в нагретую броню легионеров.
 
  Они стояли сейчас в довольно бедной местности, бывшей округе знаменитой Хатры. Колодцы были редки и вода в них была с горьковатым привкусом. Считавшиеся неприступными громадные стены мертвого города грозно желтели на горизонте. Всего три года назад столицу арабского оазиса взяли персы, и цветущий город-храм, распустившийся, словно Пальмира, посреди пустыни, город, который не смог взять ни божественный Траян, ни воинственный Септимий, был придан невиданному разгрому.

  Все переменилось и продолжает меняться вокруг римского мира. Неприступная, защищенная стенами, пустыней и самими богами Хатра призвала римскую державу при Александре Севере, внуке императора, когда-то осаждавшего город, прислать воинов. Малек Хатры опасливо поглядывал на то, как на востоке крепло царство персов, сменивших парфян, при которых местный владетель чувствовал себя практически независимо. Во время падения города римская когорта дралась и погибла плечо к плечу с бывшими врагами. Удивительно, как персидский народ, сотни лет прозябавший в тени былой славы, никем решительно не замечаемый, теперь сметал вновь царства и собирался побороться с римским орлом, сдавив распавшуюся державу парфян стальным обручем.

  Арабы теперь считали город проклятым, так как персы осквернили и разграбили гигантский храм Бела, похитили священную статую бога. И теперь город, окруженный двумя рядами колоссальных стен, украшенный прекрасными колоннадами и арками за то время, что там был римский союзный гарнизон, опустел.

  Великие стены ограждали горы пепла и почерневших от дыма пожаров стен, а под циклопическими сводами храма, пройти в который чужеземцу было невозможно под страхом смерти, гудел вместо песнопений и гимнов лишь горячий ветер пустыни. Порывы горячего воздуха несли песок в город, делая то, чем пренебрегли персы - погребали выбеленные солнцем кости защитников Хатры и её несчастных жителей. Даже пастухи не входили в его мертвые стены и арабские наемники настояли на том, чтобы их не размещали в проклятом городе. Торговые дороги опустели, караваны паломников больше не стремились совершить благочестивую жертву солнцеликому божеству.

  Тимесифей, впрочем, счел разумным не посылать в Хатру и римлян. В пустом городе не было запасов провианта, состояние колодцев было неизвестно, а столь протяженные стены может оборонять по меньшей мере легион с необходимыми вспомогательными частями и обозом. Оставлять же целый легион, чтобы охранять пусть и столь удачно расположенный, но не имеющий ни жителей, ни припасов город, было чрезмерной роскошью. Полуденная жара тем временем стала нестерпима, и жизнь в лагере почти замерла. Перед затуманенным взглядом нотария префекта претория возник раб-номенклатор, бойкий паренек родом из Каппадокии. Впрочем, сегодня не такой бойкий - жара доняла и его. Он возник перед хозяином, выдернув его из дремоты.

  - К вам посетитель, господин, - вяло объявил он Ипполиту.
Тот ответил не сразу. Дернулся со стоном на обитых шелком подушках, перевернулся на бок и, снова закрыв глаза, ответил хитро щурившему глаза рабу:

  - Скажи, что у меня много работы. Я приму их завтра. Наверняка чьи-то клиенты. Или, что хуже, мои. И вообще, я же сказал: никого не принимать два часа.

  - Нет, господин, это не клиенты.

  - Значит, это евнух? Тем более не пускай его. И другим скажи, что без доклада не входить, кроме посыльных от префекта и императора, - пробормотал Ипполит, подумав, что про императора он добавил зря. Все зависит от решения Тимесифея,в том числе и решения малолетнего императора.

  - Посетитель назвался вашим другом. Полиэн-архитектор, кажется, так.

  - О, боги! Ну, тогда пусть войдёт. – Ипполит перевернулся на живот и смял в руке одну из подушек. Так он пролежал некоторое время в оцепенении, пока не услышал знакомый с юности голос. Все такой же жизнерадостный.

  - Хайре, Ипполит. С каждым годом к тебе все сложнее прийти поговорить. Скоро выпросишь у своего патрона парочку преторианцев для охраны?
Ипполит в полусне приподнялся со скрипнувшего переплетенными крест-накрест ремнями походного ложа, и прикрывая по дворцовой привычке рот, зевнул и пробормотал:

  - Ничего не поделаешь. Приходится ограждать себя от толпы попрошаек и просителей, интриганов и всякой мрази хотя бы для того, чтобы вкусить немного отдыха. К тому же такая жара, - сказал молодой муж, вознесшийся на высоты римской власти. Тот, кто посещал вместе с Полиэном уроки риторики, философии и геометрии в благословенном городе Александра. Ипполит отер пот с высокого лба и обнял архитектора за плечи:

  - Рад тебя видеть, дружище! Не хочешь вина?  - Ипполит отгонял от себя сонный морок.

  - Холодное?

  - Насколько это возможно, - пожал плечами молодой вельможа.

  - Однако ты пока что всё так же лёгок в обращении, как когда я встретил тебя в александрийском Музее, - Полиэн налил из объемистой, погруженной в оплывавший горный лед фляги в украшенный неприличными чеканками серебряный кубок, где в сладострастном узле сплетались сатиры и нимфы, и начал:

  - Восхитительный напиток. Ипполит, слушай, у меня к тебе просьба.

  - Хочешь, чтобы я позволил выписать тебе несколько секстариев этого прекрасного фалерна?- улыбнулся Ипполит, гордясь своим богатством.

  Архитектор улыбнулся:
 
  - Лучше отпуск в Антиохию из этого ада. Но я о другом. Я тут видел, солдаты вели какого-то перса. Мне говорили, поймали шпиона.

  - Ну и что? Скорее всего, так и есть, - лениво ответил Ипполит и снова повалился на подушки, начиная терять интерес к просьбе.

  - А то, что я кое-что о нем узнал. Он проповедовал, и нечто необычное. Я спрашивал у тех воинов, что говорили с ним, у пальмирских стрелков.

  - В твоем ли положении болтать с наемниками? – поморщился секретарь префекта претория, разглядывая массивный перстень на тонком пальце.

  Архитектор отмахнулся и продолжил:

  - Ипполит, скажи мне, что лучше: если его сейчас казнят или если мы насладимся интересной беседой? Разве ты простишь себе, что невинного персидского философа замучили и казнили, а ты так и не узнал о его системах? Вот и Плотин просит, я ему уже сказал. Плотин терпит лишения похода как раз ради таких мгновений соприкосновения с мудростью востока. Ты обладаешь такой властью, что привести этого перса именем префекта претория в твой шатер не составит никакого труда.

  - Что лучше, что есть благодетель? Как будто мы с тобой у ритора на обеде. Ты вообще математик. Говоришь, необычное? Сомневаюсь. Какой-нибудь христианин, которых тут, в Месопотамии, немало. И Плотин твой мне не указчик. Он увязался сюда, думая, наверное, что затрачены миллионы сестерциев, приведены в движения войска и вообще все это предприятие задумано для того, чтобы ему познакомиться с мудростью брахманов и персидских магов. Да и ведь получится, что я укрываю лазутчика. Это безрассудство. Против моего патрона интригует Филипп и Приск, по лагерю распустят слухи…

  - Ты боишься Филиппа? Твой патрон всемогущ, он тесть императора. После недавней победы воины его готовы провозгласить самого императором. А что до перса.… Если ты усомнишься в нем, ничто тебе не мешает отправить его обратно, на смерть и страдания. У вашей палатки хорошая охрана, и не думаю, что, убив нас, он уйдет далеко, если ты об этом.

  - Эх,Полиэн, большая любовь может обернуться большой ненавистью, особенно любовь воинов. Помнишь, как одни и те же солдаты подняли на щит Максимина, а потом отрезали голову? А во-вторых, мой префект не Макрин. Макрин был глуп.

  - Ну так чего бояться? Твое положение превосходно, как и твое вино... - Полиэн отпил ещё немного прохладного терпкого напитка.

  - А я не боюсь. Я опасаюсь. Не только Филиппа. Есть и поменьше гады, но не менее опасные. Например, некий Клисфен, которого, как поросенка, лишили мужества в юности.

  - Ах, Ипполит, ты скоро и меня начнешь подозревать. А ведь вспомни нашу молодость! Ты был не таким. Ты пропитался дворцовым ядом.

  - Ты мечтатель, Полиэн, ты витаешь где-то далеко и не видишь ничего, кроме своих чертежей. Времена поменялись, жизнь течет. Тебе хорошо, не нужно постоянно думать, как уберечь шкуру и одновременно выполнять обязанности и нести бремя важных государственных дел, когда ошибка в решении и двусмысленная фраза в эдикте повлияет на жизнь тысяч людей.

  - Ты хотел сказать, что я тунеядец. Я не тунеядец, я проектировал те новые крепости в Египте, которые переживут, может быть, ваши интриги, и стены Танаиса я вычерчивал, когда был учеником Аврелия, а сейчас они спасают этих бедняг от варваров. Этими руками я сам мешал раствор и определял пропорцию в нем перетертой речной гальки, так как в Скифии недостаток камня. А ещё я надеюсь оставить нечто утонченное и великое, пока в нашем мире это ещё кому-то нужно. Не крепость. И не дворец. А ты перестал мечтать?

  Ипполит поднялся с подушек и смахнул пот со лба. Полиэн напряженно посмотрел на друга.

  - Ладно, я пойду и вытащу этого перса из застенков. Не дай боги общение с ним меня разочарует.

Они шли мимо рядов палаток под гнетом свинцовой жары.

- Ох, если ты меня зря вытащил, Полиэн, я скажу префекту, что ты государственный преступник, узурпатор и шпион, и тебя будут пытать расплавленным железом, как сейчас меня жжет солнце, клянусь Гераклом!

Полиэн, высокий, стройный эллин, несмотря на жару, бодро печатал шаг и махал руками

- Кстати о предателях. Слушай, Ипполит, ты знаешь, как персы недавно взяли Хатру, великую неприступную крепость?

- Примерно представляю, мне ведь приходилось иметь дело с бумагами Девятой Гордиановой Мавританской когорты, когда был вопрос, восстанавливать её или нет. Она погибла тогда в Хатре и потеряла знамя.

- Но ведь её восстановили же!

- Да, а все потому, что она носила имя нашего мальчика. Так что там твоя история?
- Мне её рассказали караванщики-арабы из обоза. Клянусь Мельпоменой, она достойна пера какого-нибудь парфянского Вергилия. Эти арабы первые лентяи и болтуны на свете, но песни и стихи у них бесподобны! Ты их слушал когда-нибудь?

- Откуда у меня на это время?  Только и занят тем, чтобы слушать на привалах песни кочевников? Разрази тебя гром, Полиэн, рассказывай, хватит томить меня!

- В общем, якобы отец последнего владетеля Хатры умыкнул сестру Сапора или Ардашира, ну, в общем, персидского царя. У них родилась дочь. И вот приехал Сапор или Ардашир…

- Не важно!

- Приехал этот перс и осадил Хатру. Наша красавица Нусейра или Надира увидела перса со стены осажденного города. И вот она влюбилась, шлет гонцов к Сапору.
- Или Ардаширу, - улыбнулся Ипполит.

- Не важно! Гонец говорит, что она согласна помочь взять Хатру, но надеется на вознаграждение. Перс говорит, что возвысит ее над остальными женщинами. Она шлет гонца опять и тот рассказывает секрет: нужно взять голубя, написать на его боку кровью голубки и менструальной кровью голубоглазой женщины и пустить голубя. Где тот сядет – там и стену нужно пробить.

 - Ну и что дальше?

- Взял Сапор город, убил ее отца, а нашу Нусейру сделал главной женой. Сыграл свадьбу, они легли на супружеское ложе. Но наша героиня не может заснуть. Ей мешает нечто. Оказалось – лист мирта попал в складку живота! Ну, наш перс недолго думал, приказал разорвать нашу красавицу лошадьми. А перед казнью говорит: ты была плохой дочерью, значит, и женой будешь плохой. Ну и рукой на прощанье помахал. Вот такая вот история! – улыбался архитектор.

- Да, Восток не понять умом! Гениально! Проклятье, что это за красавица, у которой миртовые листы остаются незамеченными в складках живота?! И что эти персы, спят в первую брачную ночь в прямом смысле слова, - хохотал Иполлит.

- Это легенда, зачем сразу все опошлять! – негодовал Полиэн. – К тому же у всех свои вкусы. У Сапора свои, у тебя – свои. И худышки не самые лучшие. Вот твоя антиохийская Мегера тому подтверждение, клянусь Афродитой!

- Зато любовницы получше. Моя Персефона – сокровище. Лучшая гетера Антиохии!

- Это не мешает тебе ходить к…

 - Прикуси язык, дружок!

- Хорошо, умолкаю, - стушевался Полиэн, потому что за такое действительно можно остаться без языка. Знают ли его враги о преступной страсти Иполлита? Но нотарий сделал вид, что ничего не было, и продолжил:

- А вообще, красивая легенда.

- Хороший сценарий для пантомимы, - улыбнулся Полиэн.

- И, что удивительно: легенда совсем новая, только три года прошло с падения Хатры! Как быстро на Востоке умеют складывать сказки! Мне кажется, и про Христа сложили так же быстро.

- Ты великий скептик, Ипполит

- Положение обязывает

Они подошли к большому охраняемому шатру, под которым была расположена землянка –тут пытали шпионов. И не только.