Ариф Сапаров - Блокада - Весточка от боевого друга

Ариф САПАРОВ. ВЕСТОЧКА ОТ БОЕВОГО ДРУГА.   4 января 1942 года.

Страницы блокадного дневника ленинградского военного журналиста и писателя Арифа САПАРОВА, автора легендарной героической хроники "Дорога жизни".

Впервые публикуется полный текст записи от 4 января 1942 года.
Примечания и послесловие Татьяны Алексеевой

     Голод жмет нас всё круче.
     Отощавшие лица товарищей, прилипчивые и томительные разговоры про еду. Поэт Борис  Лихарев[1] с серьезным лицом рассказывает, как обедал он в начале войны где-то на Садовой, в какой-то сосисочной. Подавали роскошную свиную отбивную, румяно поджаренную,  хрусткую, стоила отбивная полтора рубля.
    - Подумать только, а я ведь мог заказать две порции! – недоумевающе говорит Борис. – И никто бы мне не запретил …
     - Ну тебя к черту! Прекрати! – отмахивается другой наш поэт Саша Решетов.
     За последние недели Саша очень изменился. Лицо у него отечное, одутловатое, под глазами темно-коричневые мешки.  Другие  тоже выглядят не бог весть как, но Саша, пожалуй, хуже всех. Ходит с трудом, часто останавливается передохнуть. В разговоры вступает редко, все больше молчит, думает.
    Мысли о еде – штука мучительная. У них удивительное свойство, у этих гастрономических воспоминаний. Гонишь их прочь, стараешься сосредоточиться на  чем-нибудь, не связанном с пищей, а на память приходят самые соблазнительные кушанья, какие только приходилось пробовать. Огромные антрекоты, горы пельменей на больших блюдах,  янтарно прозрачные бульоны с пирожками. И до того тошно становится, просто невмоготу!
     К счастью, сегодня мне помог отвлекающий момент.
     Вошла рассыльная из типографии. Принесла пачку свежих газет. Она входит в редакционную библиотеку, где мы собрались, молча кладет пачку на стол и, не сказав ни слова, удаляется.
     Газеты еще пахнут типографской краской. Все берут по экземпляру, не спеша просматривают. Сперва сводки Совинформбюро, затем наши ленинградские «Вести с фронта».
     Беру газету и я. Ничего утешительного в сегодняшнем номере не напечатано. Как и во вчерашнем… Как и неделю назад...
     «Вести с фронта»  почему-то все мелкие, незначительные. Стычки разведгрупп в ничейной полосе, снайперы Н-ской части уничтожили за сутки девять гитлеровцев, зенитчиками подбит вражеский самолет-корректировщик. Если так воевать и дальше, то надеяться на победу трудно. Полстраны в руках оккупантов…
     И вдруг глаза мои натыкаются на знакомую фамилию. Приказ Военного Совета фронта. С вечера его в редакции не было, значит, доставлен ночью в типографию.
     Орденом Ленина награждается Дмитриев Иван Дмитриевич [2]…
     Перечитываю еще раз. Всё верно, всё совпадает. Секретарь райкома партии. За боевые заслуги в борьбе против немецких оккупантов.
    Вот это здорово! Невольно оглядываюсь по сторонам. Товарищи мои шуршат газетами. Им эта фамилия ничего не говорит.
    Потихоньку выхожу из библиотеки, тащусь к себе, в промерзшую насквозь комнату нашего отдела.
     Вот это новость так новость! Молодец Иван, молодчина из молодцов! Сдержал-таки слово, вечный наш студент и ходячая энциклопедия! Зря ордена Ленина не дали бы, значит, сдержал. А еще жаловался,  что мало у  него опыта.
     За окном падает снег. Ветер сдувает его с крыши и гонит вниз, раскручивая спиралью. Часовой у штабных ворот ожесточенно хлопает себя по груди,  озяб, бедняга,
     Блокада. Жестокое, трудное время, когда испытывает тебя жизнь всеми дозволенными и недозволенными приемами – голодом, зверской холодрыгой, бомбежками, обстрелами. Испытывает  на прочность. Выясняет сумеешь ли выстоять, не запросишь ли пощады.
     Но мысли мои далеко отсюда. Я почти не испытываю голода, хотя мерзкое это ощущение никогда нас не покидает. Не чувствую я и холода. Мысли мои снова там, в милом сердцу городке, где родился и вырос, где остались дорогие друзья
   .Да - «Есть на свете город Луга…»
     В который уж раз вспоминаю  душный августовский вечер. Оттого ли, что к ночи собралась гроза, или оттого, что весь день лупили по центру города минометы, но дышать было трудно. Окна были распахнуты настежь, стекла из них вылетели еще в первую бомбежку, и всё равно воздуха не хватало.
     Мы сидим на третьем этаже райкомовского дома, в просторном кабинете Ивана. Сперва мы разговаривали в подвале, где расставлены рядами койки для партактива, но там было много народа и  поговорить по душам было невозможно.
     С переднего края слышна перестрелка. Теперь он близко, на южной окраине города. Под окнами, в тихом  переулочке стучат ключами ремонтники, готовят к утру два поврежденных «Т-26». За рекой горит аэроклубовский ангар, в котором стояли учебные планеры, - гитлеровские летчики приняли их за самолеты.
     - Скажи, Ваня, а не страшно тебе? – спросил я.
     - Чудак человек, зачем об этом говорить? – отвечает Иван. – Кто я такой, в сущности?  Есть у меня военный опыт, необходимые знания? Могу я быть командиром? Стало быть,  учиться  придётся по ходу дела, как тому щенку, которого швырнули в воду…
     Лампы мы не зажгли - в кабинете полумрак. На лице Ивана отсветы пожара.
     -Слишком много было  глупостей, с которыми мы свыклись. Слишком много было у нас шапкозакидательства.
     Ты помнишь наши осоавиахимовские походы? Ведь это же цирк!  Маршировали с учебными винтовками, из которых даже выстрелить невозможно. С субботы на воскресенье, вместо выезда на рыбалку… А еще считали, что заняты укреплением обороноспособности страны. Разве это не глупо было?
     Иван ходит из угла в угол просторного кабинета, говорит уверенно, убежденно.
     Я знаю его вот уж десять лет. Был он у нас комсомольским культпропом. Потом забрали его на партийную работу, назначили заведовать парткабинетом. Вечно где-то учился, и вечно в заочниках. До самозабвения любил русскую историю, прослыв ходячей энциклопедией. Если кому-нибудь требовалось узнать, в каком году заключен Сен-Стефанский мирный договор или когда Суворов отличился в Альпах, снимали телефонную трубку и звонили в парткабинет.
     За полгода до войны Ивана выдвинули в  первые секретари райкома. Некоторые, признаться, не  одобрили это выдвижение: «Книжный червь, маловато практического опыта, - вряд ли потянет». Но «книжный червь» впрягся и  заработал всерьёз, а когда грянула война, и немцы подошли к городу, и вовсе удивил многих, обнаружив блестящие организаторские способности.
     Так вот нередко случается в жизни. Знаешь человека давным-давно, съел с ним, можно сказать, пуд соли, а главного в нем не разглядел.
     Два месяца войны неузнаваемо изменили моего друга. Человек вырос, возмужал, сделался дальновидным и предусмотрительным, как того требует возложенная на него ответственность.
     - Ты помнишь, - говорит Иван, расхаживая по кабинету - за год до войны был напечатан роман про будущую войну с фашизмом. О том, как за одну неделю Красная армия доходит до Берлина, как поддерживают ее немецкие рабочие-антифашисты. В общем, нелепая галиматья, которую - однако же - нахваливали в прессе.
     - Брось, Ваня –попробовал я возразить –повесть Шпанова «Первый удар»  так и подавали - как опыт военной фантастики[3].
     - Какая ещё фантастика– сердится Иван.- Безответственная и вредная болтовня.  Я бы этого Шпанова к партийной ответственности привлек :Не благодушествуй, сукин сын, не вводи добрых людей в заблуждение! Сам-то, небось, драпанул куда-нибудь к Ташкенту или еще подальше… Все вы, писатели,  одинаковы…
     Мне понятно настроение Ивана и я стараюсь не обижаться. Он сам спохватывается, садится рядом на диван:
     - Ладно, ты не сердись. Значит,  утром решил ехать? А почему не ночью? Езжай лучше ночью, вернее будет…
     Формирование партизанских отрядов началось еще две недели назад. Заложили запасы продовольствия в лесных тайниках, договорились с командованием об оружии, утвердили на бюро райкома списки добровольцев.
     Вся подготовка в строгом секрете, но от меня почти ничего не скрывали, - свой, дескать, парень, здешний. Да и конспираторы из моих товарищей, по правде говоря, были неважные, учиться еще нужно было этому искусству.
    Впрочем, местонахождение лесных баз с продовольствием было засекречено основательно. Всего два или три человека знали эту тайну.
     Желание остаться с товарищами, не ехать в редакцию, возникло у меня сразу, как только я узнал о начале формирования отрядов. Почему бы фронтовой газете не иметь своего корреспондента в партизанском отряде?
     Но редактор, до которого мы с Иваном  с трудом дозвонились, рассудил совсем иначе.( Телефонистка междугородней перевела на Смольнинскую вертушку, потом долго не могли подключиться к штабному коммутатору.) Ответ был скор и краток: «Вы что там,  с ума посходили - такие вопросы решаются не мной и не по телефону».
        «Возвращайтесь немедленно в Ленинград», - приказал редактор. –  Спорить с ним было бесполезно.
     - Езжай в ночь, - говорит Иван. – Может,  успеешь еще договориться и вернешься…
     Помолчав, Иван сокрушенно добавил:
     - Вряд ли успеешь: генерал сказал, что  взятие города - дело нескольких часов…
     Озорно усмехнувшись, Иван  полез к себе в письменный стол, долго шуршал бумагой, делая вид, что поиски очень трудны, и вдруг поставил  на стол бутылку портвейна.
     Следом за бутылкой появилась непочатая головка сыра.
     - Дары  наших райпотребсоюзовцев, - объясняет он. – Давай-ка, дружище, выпьем на прощание по маленькой!
     И мы садимся друг против друга в кожаные кресла для посетителей.
     -Ты не медли, ищи своего шофера, - говорит Иван. – Надо ехать в ночь, так будет вернее. За твои успехи, товарищ старший политрук!
    - За успехи партизан! За нашу с тобой встречу в день победы!
     После тяжелого и шумного дня в городе тишина. Даже на переднем крае вроде бы наступило затишье. И аэроклубовский ангар, успел догореть. Лишь ремонтники по-прежнему стучат под окнами райкома, готовят к утру боевые машины.
     - Сделаем всё, что сможем! – пообещал Иван на прощанье. – И даже чуточку больше того. Ну, а коли что… Как  говорили в старину – мертвые сраму не имут. Ведь так?
     Таким вот он мне и запомнился. Пообещавшим сделать всё,  что сможет, и даже чуточку больше того.
     Над осаждённым Ленинградом метет обезумевшая вьюга. Уныло и равнодушно тикает метроном. В комнате нашего отдела леденящая стужа – минус одиннадцать градусов. И ночь впереди, еще одна голодная ленинградская ночь…
     Я сижу с газетой, перечитываю знакомые строчки про Ивана и думаю о друзьях, которым, наверняка, еще тяжелее сейчас, чем мне.


ПРИМЕЧАНИЯ
     1.Лихарев Борис Михайлович (1906-1962) Ленинградский поэт. В период блокады Ленинграда работал военным корреспондентом в газете Политуправления Ленфронта «На страже Родины».
     Наряду с А.Прокофьевым, В.Саяновым, А.Флитом и В.Ивановым публиковал в газете стихотворные притчи и байки о бывалом воине Василии Теркине,  полюбившиеся в армии.
     Ариф Сапаров познакомился с Борисом Лихаревым еще в ходе советско-финской войны в 1939 году, когда тот командовал взводом саперов. В 1944 году  Борис Лихарев был командирован в Мурманск и участвовал в освобождении Норвегии.
2. Дмитриев Иван Дмитриевич (1908-1968). Первый секретарь Лужского райкома ВКП(б). В годы войны руководитель партизанского движения, комиссар 9-й  партизанской бригады. В конце 40-х годов – председатель Леноблисполкома. Репрессирован по «ленинградскому делу».
3. Шпанов Николай Николаевич ( 1896-1961). Автор популярных приключенческих и политических романов. Редактор ведомственных журналов «Техника воздушного флота», «Самолет» и др.  Автор монографии об авиационных  моторах, учебника для летных училищ.
     Первым в советской литературе создал образ сыщика – сквозного героя нескольких произведений – Нила Кручинина.
     Изданный  в 1939 году в серии «Библиотека командира» роман «Первый удар. Повесть о будущей войне» был изъят из продажи и из библиотек после подписания советско-германского пакта.
     Неоднократно переиздавался в постперестроечный период.