Скалы империи. глава 8

Раскаты грома и порывы ветра глухо доносились до атрия, где пел псалтериум и благоухали охапки цветов. Шумел сад: розмарины и розовые лавры метались, теряя свои правильные геометрические формы, и сорванные листья, подобно стаям, в неистовой пиррической пляске вихрем закручивались под страшным обнаженным небом, сыпались в бассейны и к подножию статуй. Неподвижны были только мраморные изваяния среди сада, подобного в эти часы бурлящему океану, и полногрудые Венеры в белых портиках равнодушно глядели в сумрак и короткие перебежки ливня.

- Какая страшная непогода! – воскликнула Расселина, не прекращая игру, и инструмент ей вторил: да, да, страшная непогода, о, да! – Столько молний в последние месяцы. Я никогда не видала столько молний! Будто Юпитер гневается на нас.

- Ну, так что же! – сказала одна из девушек. Она стояла на коленях у края бассейна и, обрывая лепестки гвоздик, бросала их в воду. – Жрецы усмирят его гнев жертвоприношением. Нет такого человеческого поступка, который не был бы прощен богами.

При этих словах две эфиопки в белых платьях, скрепленных на голых плечах крупными аметистами, выпрямились и поглядели друг на друга блестящими глазами.

- О! Соль знает это лучше других. Ведь именно ее, Соль, боги за гордыню отправили на небо, где она теперь правит дикими конями, впряженными в ее колесницу, - негромко сказала девушка, обнимавшая мраморную Афину.

- И теперь она – золотое Солнце, о котором тоскуют в часы мрака! – воскликнула, сдвинув тонкие брови, Соль, носящая имя великого светила.

Эфиопки рассмеялись и снова склонились над бассейном, погрузив черные руки в прохладную воду, ради забавы собирая лепестки цветов в ладони.

Сверкнула молния, страшный удар грома потряс стены. Впечатление было такое, будто разорвалась небесная ткань. Девушки вскрикнули.

- Нет, все-таки, это страшно, - ошеломленно прошептала Расселина.

Юлия, до того тихо разговаривавшая с Адонисом, подняла голову:

- Под этой кровлей мы в безопасности, уверяю тебя, дитя, - сказала она. – Так чего же ты боишься?

- Я? – Девочка рассмеялась, прижав к щекам маленькие ладони. – Дорогая госпожа, разве могу я опасаться чего-либо иного, кроме ущерба, нанесенного твоему благополучию? Сейчас я беспокоюсь о твоем прекрасном саде, что терзает буря, подобно дикому зверю!

Юлия рассмеялась и погрозила ей пальцем:

- Дитя! Ты лукавишь! – воскликнула она, и девочка тоже засмеялась и ударила по струнам.

Рука Юлии опустилась на спину египетской кошки с гладкой шерстью. Ее сестра лежала поперек вытянутой ноги госпожи, а две другие расположились в тени ложа, которая то вытягивалась, то делалась короче в трепещущем свете восковых свечей.

- Как они красивы! Взгляни на них, мой Адонис. Я нахожу кошек самыми прекрасными существами в этом мире. Я люблю их за грацию и независимость.

Адонис счастливо улыбался. Пальцы его поглаживали амулет, изображающий Гора. Глаза влажно блестели, и тени от ресниц лежали прозрачным штрихом. Взгляды рабынь устремились к нему. Он поднял голову, увенчанную драгоценной тиарой. В его облике странно смешивались изнеженность и неожиданно проснувшаяся мужественность. Губы его дрогнули, и улыбка была подобна солнцу под водой в яркий полдень.

- Да, они красивы, Юлия…

- Госпожа, - сказала вдруг одна из девушек. – Знаешь ли ты, что случилось после того, как восемь дней назад молния угодила в Капитолий? Нет? Так я расскажу тебе! – Она всплеснула руками, зазвенели золотые браслеты. – Помнишь ли ты астролога Асклетариона? Так вот, на него донесли, что астролог этот своим совершенным искусством разглашает будущее. Когда старца привели к Домициану, тот спросил его, так ли это? Астролог не отрицал и сказал, что предугадывает. Тогда Домициан поинтересовался – знает ли Асклетарион, как умрет он сам? Тот отвечал, что его растерзают собаки, и случится это скоро. – Рабыня скрестила руки и коснулась пальцами обнаженных плеч. – И как ты думаешь, госпожа, что сделал Домициан? Он приказал немедленно убить старца и похоронить с великими почестями. Для того только, чтобы доказать себе самому, что предсказания не сбываются! Когда же разгорелся погребальный костер, налетела буря, - та самая, госпожа, что повалила статую Минервы в твоем саду - и разметала костер. Астролог оказался прав. Несчастный! Его обгоревший труп растерзали бродячие псы!

- Довольно! – Юлия нахмурилась. – Я не желаю слышать об этом демоне – Домициане! Я удалилась от императорских дворцов. Я желаю одного: тишины и забвения! Забвения, слышите, слышите?!

Воцарилось молчание. Слышался только плеск воды, и красные лепестки кружились в бассейне.

- Расселина! Что ты застыла, точно изваяние? Улыбайся, дитя! Задумчивость к лицу философам, ты же веселись. Сыграй мне одну из твоих прекрасных песен, спой!

Зазвенели струны. Кошки вскинули головы и уставились круглыми глазами на занавес с широкой желтой каймой. Послышался звук шагов, и появился Юлий, немного бледный, в высоком шлеме и промокшем диплойсе. Номенклатор, едва поспевавший за ним, выскочил вперед и, обращаясь к Юлии, громко сказал:

- Флавий, претор императора, приветствует тебя в твоем доме, госпожа!

Воин отстранил невольника. Глаза его сверкнули.

- Прости, прекрасная, что я тревожу тебя в этот час, - сказал он. – В городе начались беспорядки, толпы народа высыпали на улицы. Первая кровь была пролита пятнадцать лет назад, при восшествии Домициана на престол, и на этот раз не обойдется без убийств. Молнии ударили в храм Флавиев и Палатинский дворец. Глупая чернь решила, что это сам Юпитер подает им знак! Народ свирепствует.

Претор обошел бассейн и преклонился перед патрицией. Адонис вскочил. Мертвенная бледность покрыла его лицо.

- Юлия, призываю тебя покинуть Рим! Еще есть время. Поверь, только опасность заставила меня войти в твой дом теперь. – Флавий поцеловал край паллы Юлии. – Поезжай в Арицию! Мои солдаты обеспечат тебе безопасность.

Встревоженная, нервная, глядела она на Юлия, слегка отстранившись. Цветные лучики от драгоценных камней пробегали по ее лицу. Она вздохнула и обняла Флавия.

- Да, Юлий, да! Я сделаю все, что ты хочешь. – Юлия крепко прижала его к себе, к своей мягкой груди, и стала покрывать его лицо поцелуями в безумном неистовстве, и его горячая ладонь легла на ее спину. – Я знаю, ты хочешь спасти меня, всех нас! Я знаю силу твоей любви, скрытой в твоем сердце, темном, как полночь… Ты сильнее меня, Юлий, и я подчиняюсь. Я покину Рим ради тебя, как вернулась сюда ради тебя!

Невольницы вскочили и выбежали, лишь крыльями бабочек затрепетали их широкие одежды. Адонис проводил их взглядом, и когда они скрылись, двинулся вслед за ними.

- Адонис! Останься! – крикнула Юлия.

Сириец обернулся и покачал головой:

- Нет, госпожа, я не желаю быть соглядатаем…

Он знал, что Юлия не остановит его. Сжимая пальцы, унизанные кольцами, шел он по залам, и рабы разбегались  в темноте. Адонис приказывал себе не плакать, и призывал для этого все свое обретенное мужество…


***


Дом наполнился сдержанным гулом, будто пчелиный рой заплутал в кубикулах – рабы готовились к отбытию. Некоторое время Юлия прислушивалась к удаляющимся шагам. Звонкая колесница тронулась и полетела, унося Флавия, мрачного, как пораженный затмением день. Проскакали всадники его турмы. Многослойное эхо отразилось от глухих стен, оберегавших сады; взволновались улицы богатого квартала. Потом все стихло. Слышался только глухой гул дождя в саду.

Юлия кусала губы. Как все глупо, неправильно, эта неожиданная необходимость покинуть Рим теперь, когда Юлий здесь, так близко! Как же дорог он стал ей в эти последние горячие месяцы… И, уступая страсти, она заставляет страдать невинного юношу, красотой подобного лотосу в драгоценной диадеме. Но, молодой претор, которого сам император просил принять имя Флавия, гордо входящий в родовой храм Домициана, любит только ее! Юлия знала, что у нее нет соперницы среди женщин, лишь сама Афина Паллада преграждала ей путь к Флавию обнаженным мечем!

При воспоминании о воине, перед патрицией вставали разные картины, одна увлекательнее другой. Юлия вспомнила, как впервые отдалась ему в таблиниуме мужа, куда издали, из сияющего атрия, проникал рассеянный свет, и время от времени раздавали крики павлина… Их встречи в Ариции, на вилле, носящей странное название Ресница Зевса…  То безумство, когда перед новым походом в земли варваров, Юлий увез ее на актуарии вниз по Тибру. Хвала богам, Гай Корнелий этого не выдержал, и оставил ее, наконец!

Кто-то из рабов тихо заговорил с ней, спрашивая об издержках на переезд. Она в ярости вскочила, глаза бешено сверкали на бледном лице.

- Как ты смеешь обращаться ко мне! – закричала она. – Или в этом доме нет диспенсатора? Или я сама должна ведать хозяйством и выполнять грязную работу? Ты разум потерял, раб? Я продам тебя! Распну на кресте! В Тибр! Тебя растерзают мои леопарды!

Она кричала, задыхаясь от злости, бледная, с глазами, полными слез. Рабы страхе разбегались. Она сметала со стола фиалы из стекла, чаши, полные плодов, амфоры с фалернским и мариотским винами. Дом наполнился звоном.

Вдруг Юлия остановилась. Кровь стачала в висках, по лицу струились слезы, отчего взгляд ее казался матовым, дрожащим. Ей хотелось  видеть Адониса, броситься ему на шею, укрыться от всего!

- Адонис! Адонис! – звала она в тишину и сумерки дома. Одна свеча с шипением погасла, тонкий сизый дымок поднялся к потолку. – Адонис! – снова крикнула она.

Когда же он вошел в черных сандалиях и тунике с чередованием красных и желтых полос, покрыв плечи широким паллиумом, Юлия была уже спокойна.

- Мы покидаем Рим, - тихо сказала она, и голос ее был подобен шороху моря в раковине моллюска. – Покидаем Вечный город…

- Я знаю, милая, - ответил сириец. – Я готов сопровождать тебя куда бы то ни было.

Юлия вышла в галерею, с которой открывался сад, истерзанный бурей, с листвой, посеребренной луной. В первую минуту ее ошеломила тишина, казавшаяся неестественной. Поваленные статуи, полускрытые травой, походили на трупы, лишенные обряда погребения. Жутко белели изгибы тел мраморных мертвецов, предвещая кровавые безумства Рима. Внезапно от подножия Целийского холма, застроенного кварталами простолюдинов, поднялось эхо тысяч голосов; потом снова и снова. Как прибой, ударялись звуковые волны о высокую стену с тяжелыми глухими воротами, и Юлия поняла, что преторианцы вышли усмирять толпу.

Глаза Юлии сузились. Дышала она медленно и глубоко, как во сне. Тонкая стола из ткани востока облегала высокую грудь, ее складки были неподвижны под тяжелой палой, по-мужски скрепленной простой серебряной пряжкой. Странное свечение отражалось в черном, как бездна, одиноком, как божество, и мягком, как сердце, небе. Мерцающие бледно-золотые сполохи, которые то растворялись в мокрой тьме совсем, то разгорались с новой силой…

- Это горит дворец Цезарей, - сказал янитор. – Несколько молний угодили в Палатин, и, как говорят, одна попала прямо в спальню императора.

Юлия молча посмотрела на него, и янитор склонил голову. Во дворе звенели сбруей и фыркали кони. Адонис коснулся плеча госпожи:

- Идем! Они ждут, и я провожу тебя к ним. Солдаты сумеют уберечь нас в этом бешеном городе!

Рабы, опечаленные прощанием, преклоняли колени перед госпожой и ее вольноотпущенником, будто смерть, летающая над Римом, уже наложила отпечаток на лицо госпожи.

Юлия быстро сошла по ступеням, где на мокрых поверхностях, как горячее масло растекались отблески факелов и белели истоптанные лепестки роз. Адонис, укутанный в греческий паллиум, слегка поддерживал госпожу.

В темноте вымощенного плитами двора, куда падала круглая тень бельведера, молодые сарматы были подобны мрачным теням, восставшим из подземного царства. Тяжелый дух лошадей и железа исходил от всадников, покрытых с головы до ног доспехами. Повинуясь приказу претора, они молча ожидали высокородную матрону. Впереди побежал раб с факелом, будто огненным мечем разрубая густую, как смола, тьму. Юлия, бросив быстрый взгляд на всадников, прошла к цизию – повозке на двух колесах, и солдаты уловили тонкий запах благовоний.

Раскрылись ворота, кони помчали Юлию и сирийца вниз по широким чистым улицам, вымытым дождем. Следом поскакали десять всадников по двое, держась вблизи цизия. За ними покатили две простые повозки, запряженные четверкой лошадей, в которых сидела молодые невольницы и лежали огромные сундуки.