Материнская любовь

Я очень люблю дорогу. И как состояние:
- Тим, сумку помоги закрыть! Прижми, прижми вот здесь…
- А ножи, вилки не забыл? Вот термос еще.
- Ну что ж ты копаешься, сейчас машина подойдет!
- Мам, мам, ты мою Катю забыла положить…
- Мулик, у меня бантик развязался
Мы каждый год с радостью от предстоящей встречи с необыкновенно чистым, пьянящим воздухом, с запахами  тропических растений и ,наконец, с морем – огромным, гостеприимным и не очень, но всегда таким желанным, уезжаем от порядком поднадоевшей городской жизни.
Это будоражащее состояние каждый раз охватывает меня, когда я собираюсь в дорогу. А еще -  смена декораций. Особенно манит незнакомый поворот: а там что откроется?
Конечно, мои каждодневные поездки по городу ни в какое сравнение не идут с летними путешествиями. Но я люблю свою работу. Вон тетка стоит на ступеньках вокзала с сумяками – не поднять. А их у нее не меньше шести. Интересно, как она с ними управится, куда едет? За каждым пассажиром своя история… Одному хочется помочь, а другого - вытолкнуть пинком… Это жизнь.
 Мы с моей Юлькой  ездим по воскресеньям в храм. Батюшка говорит правильные вещи, но у меня в голове очень много такого, что с церковными постулатами не вяжется, хотя я добросовестно пытаюсь разобраться во всем.
Останавливает как – то меня женщина в черном, лет шестидесяти. Высокая, статная. «Царица Тамара», – подумалось мне. Просит отвезти ее на кладбище и подождать.
К кладбищу подъехали молча. Я украдкой рассматривал ее: лицо точеное, нос с горбинкой, глаза – очи на пол – лица, губы сжаты. От всего ее облика идет такая необъяснимая печаль, что я физически чувствую, как она обволакивает все небольшое пространство автомобиля…
Конечно,  я пошел за ней. Кладбищенская тишина, фото-призраки на памятниках… После Чечни у меня обостренное восприятие смерти: сжимает сердце и ощущается специфический запах. Появилось это, когда Серегу на растяжке рвануло. Меня в сторону  отбросило, очнулся, понял, что знаю Смерть…
…Женщина остановилась у памятника, поправила корзину с цветами, положила гвоздики и припала к фото, словно стараясь обнять холодный мрамор всем своим естеством. Мне был виден портрет красивого парня, художник передал даже смеющиеся искорки в глазах. «Не надо бы так, - подумалось ,- как – то неуместно здесь».
«Мы колотимся, суетимся, что – то доказываем и себе, и миру – для чего? Чтобы прийти к точке? Как хочется, чтобы это была не точка, а начало нового пути, иначе к чему этот рывок в бесконечности под названием «жизнь»? Мои мысли оборвало легкое прикосновение к руке:
- Пойдем, я все. – Она шла впереди, натянутая, как струна.
Перед выходом стояли лавочки.
-Давай присядем. Я подчинился ее мелодичному голосу.
- Это мой сын, Павлуша. Растила его сама. С мужем не сложилось. Да и не муж он мне вовсе. Узнал, что ребенок будет и тут же его ветром сдуло. Павлика записала на отца, отчество, правда, Степино дала. Память все – таки.
Я врач. Работала много. После работы всей округе уколы ставила. Приходила домой без ног. Павлуша все больше с моими родителями. Они у меня молодцы! Учителя по – профессии. Папа воевал, контужен был. В 44 – ом домой вернулся. Почти ничего не слышал. Мама в школе всю жизнь проработала. Русский ребятишкам преподавала. Отец – математик. Вот они моего Павлушу с детства в оборот и взяли. Читал он уже в четыре годика, дед закалял его и разным приемам обучал. А когда подрос, отец достал небольшой телескоп и стал внуку звезды показывать. Сам очень небо  любил и Павлушу этой любовью заразил.
   Не стало их, когда сыну тринадцатый шел. Сначала мама, а через год – отец. Мы враз осиротели. Очень сблизила нас их смерть. Павлик как – то быстро повзрослел. Ко мне он всегда хорошо относился, а тут заботой окружил: то ужином горяченьким после работы встречает, то квартиру лишний раз уберет.
Очень много занимался: «Мама, я выучусь, буду хорошо зарабатывать, ты себе ни в чем отказа знать не будешь»
Жили мы скромно. На зарплату врача не очень – то пошикуешь. Но летом на море в Крым ездили. Мужчины сватались ко мне, а я не представляла, как любовь свою буду делить между Павликом и еще кем – то.
Время шло. Закончил мой мальчик школу, поступил в летное училище. Уехал в другой город. И дни потянулись однообразно и тревожно. Солнечным лучиком были письма от сына, да изредка телефонные переговоры…
-Мамуль, все хорошо. Я уже летаю. Мало, правда, но чувство – не передать, как здорово! Редко пишу? Мам, много занимаюсь…Семинары, практика… Мам, как ты? Скоро каникулы, я приеду…
И так было три года. А на четвертом появилась  Она. Он «долго» не говорил мне о ней (познакомились они в ноябре на какой – то вечеринке), а под Рождество позвонил и сказал:
- Мам, я женюсь! Она очень хорошая, тебе понравится.
Нет, он меня не спрашивал, он решил сам, он только поставил меня в известность!
   Вот с этого момента все и началось. В мое сердце будто иглы вонзили. Ревность это была или что – то еще – не знаю. Только не зная этой девочки, я ее ненавидела. Это чувство овладело мною и призывало к какому – то действию.
Благо (благо ли?) надо было ехать знакомиться с ней и ее родителями. Сын готовился к свадьбе.
    И я отправилась в путь с твердым намерением, во что бы то ни стало помешать этому браку! Мне почему – то думалось, что моего Павлушу окрутили, обманули. Его надо срочно спасать , выручать из беды.
   И добросердечные подружки надоумили  перед поездкой к бабушке – гадалке сходить  и разрыв травки набрать…
   Ехала я к сыну вовсеоружие: полный чемодан трав, в голове всякие заговоры, а в сердце – вулкан страстей.
   На вокзале встретил меня весь сияющий Павлуша и рядом с ним тихо – застенчивое создание в шубке и сапожках.
- Здравствуйте, это Вам, - она робко протянула букет роз. – Мои мама и папа ждут Вас…
- Павлик, отвези меня в гостиницу. К чужим людям неудобно сразу ехать  - стеганула я.
   Я видела, как свет счастья медленно уходит с лица сына, но ничего не могла поделать с собой. А до этой пигалицы – разлучницы мне и вовсе не было никакого дела!
   Они о чем-то в стороне пошептались, Павлик взял мой чемодан, а куда делась девочка – не знаю, мне было не до нее!
   Волны гнева, ревности, обиды захлестывали меня: я доказывала сыну, что она не такая, как он себе нарисовал, что она с ним только из – за его привлекательной формы, что лишь престиж военного толкает ее в его объятия.
   Никаких доводов  я не слышала и не хотела слышать. Его растеряно – недоуменное выражение лица и как – то враз потухшие глаза мне ни о чем не говорили.
   Я познакомилась со сватами -  очень приличные люди. Дом их – полная чаша. И сама Ксюша мне бы понравилась, не будь она невестой моего сына.
   Уговоры мои на Павлика не подействовали, летом состоялась свадьба, а в августе они уезжали в часть. Перед отъездом на недельку заехали ко мне. Ксюша называла меня мамой, стараясь изо всех сил подружиться со мной. Она мыла полы, готовила довольно вкусно, а котлеты с чесноком ей удавались лучше моих, стирала, а еще здорово играла на пианино. Она была славная, воспитанная девочка, но все ее положительные качества вмиг улетучивались, стоило мне увидеть руку Павлика на ее плече или заметить их целующимися…
   Расставались тяжело. Ощущение появившейся трещины не проходило. Павлик как – то резко возмужал, его доброта по отношению меня и откровенная восторженная любовь к Ксюше делала меня совершенно жестоким и злым чудовищем.
   А через девять месяцев родился Алешка.
Ксения рожала у родителей, Павлик оставался в части, под Ленинградом. Он написал рапорт на Афган…, чтобы семье дали квартиру. Об этом я узнала перед рождением Алеши.
   Мой мальчик жертвовал собой! У меня все помутилось! Мне не нужен был внук, а об этой девчонке, ради которой мой сын был готов на все, я не хотела и слышать!
Малыша я увидела через три месяца. Он – вылитый Павлуша в детстве: круглолицый, смугленький и глазки – пуговки в пол – лица.
Ксения, Павлик и Алешка уезжали в Монголию (сына в Афган не послали – Бог миловал).
Потом родился Данька. Они мотались всей семьей из одной части в другую, дети росли, годы шли. И только моя ненависть к невестке разгоралась сильней и сильней- знала бы я к чему это приведет…
   Павел вышел в отставку и привез семью в наш город. Они получили квартиру недалеко от меня. Я каждый день могла видеть внуков, сына! Радости моей не было предела.
Вот только Ксения мешала счастью. Не было дня, чтобы я не нашла повод унизить, оскорбить ее. Поругаться или оклеветать . Ксения ,как могла, защищалась, но как – то пассивно, интеллигентно, что ли. Она не могла иначе. Это я сейчас, дура старая, поняла, а тогда коварство мое и изобретательность становились день ото дня все изощреннее.
Павел брал меня за плечи, заглядывал в глаза:
- Мамуля, я очень тебя люблю. И семейку свою тоже. Что с тобой? Ты же у меня хорошая!
…Скандал разразился грандиозный! Ксюша плакала, мальчишки притихли. А меня распирало:
- Ты – неблагодарная! Он тебя взял, мир показал, ты ему ноги должна мыть и воду пить!
Сын останавливал меня, но куда там!
Тогда Павлик оделся и ушел, тихо щелкнул замок… Больше я сына живым не видела…
Женщина как – то обмякла вся, ее большие глаза, устремленные вдаль, видели нечто такое, от чего хотелось вскочить и бежать без оглядки… Она протянула мне сложенный вчетверо тетрадный листок:
                Дорогая, любимая, моя Мамочка!
Прости меня за все! Прости,  что не сумел, как обещал, сделать тебя счастливой. Прости, что ухожу, но я больше не могу стоять между вами, не хочу быть причиной раздора между  самыми любимыми и дорогими моими женщинами.
Ухожу в надежде на ваше примирение. Думаю, общее горе и наши мальчики вас помирят.
Прости еще раз, что этого сделать сам не смог.
                Всегда любящий   тебя твой сын Павел.
_Ксения с детьми после похорон уехала к своим. А я -вот на кладбище, да к батюшке Феодосию, в храм…Возьми деньги. Я столько у тебя времени забрала…
   Я очень благодарен судьбе, которая подарила мне дороги. С каждой такой встречей я становлюсь терпимее, что ли…
В это воскресенье обязательно поставлю свечку «за здравие» женщины в черном.
Бог ей судья!