Однажды я потерял лицо

Подарок для Алины


Вертится, вертится со всем моим миром старый винтовой стул. Валин счастливый, с круглым деревянным сиденьем.
Моя Валя говорит: «Смотри в одну точку, Димка».
Она просто забыла, что я уже знаю это. Меня учили вращаться так, чтобы не закружилась голова.

Валина гримерка похожа на сундук. Она так полна чудес, что двери сюда всегда приоткрыты.
Из сломанного замка торчит язычок. Валя смеется, говорит, что она снова перепутала ключи. Что вечно пытается войти не в те двери.

Вместо окошек здесь три больших зеркала, а Валин любимый стол, как огромная палитра.
Но главное, Флиртёр обходит гримерку самой далекой стороной, и здесь хорошо.

Моя Валя рисует лица.
Я знаю от нее, что без грима актерам трудно. Софиты кусают лица едким светом, а те, кто в зале, даже могут увидеть голую правду.
Валя моет руки, как врач: «Кому нужна правда?»
Когда однажды Валя превратила меня в негритенка, мама поморщилась: «Что за расистская штука этот Ваш blackface!». С тех пор я это просто я, никто другой.

А мне нравилось. Негритенок с белыми руками, Валя сказала, что это и есть шарм.
Вот только не нашлось у нее нужных накладок, и толстый нос она смастерила мне из желатина.

Флиртёр сказал, что мои любимые апельсиновые дольки делают из старых Валиных накладок. Теперь я их больше не ем, только смотрю.



Запах премьеры со щепоткой пудры, Валина кисть! По коридору разъезжают два кронштейна с новыми костюмами, я спешу в гримерку. Сегодня все-все придут сюда, даже мама.

Я забираюсь на мягкий стул в нише между двух зеркальных столов, сбрасываю ботинки и притягиваю к себе сложенные ступней к ступне ноги.
Валя всегда говорит, что мои ноги сами по себе, и могут ей помешать.

Она захлопывает за мной воображаемую автомобильную дверцу, вертит воображаемую ручку – поднимает стекло. Теперь меня не слышно.

Только однажды я подвел Валю. Она тогда рисовала Месяц, и когда отошла, я увидел ужасное. Одна сторона лица была страшно-голубого цвета с большим ярким глазом, а вторая беспросветно-черная.

Я слетел вихрем со стула, и очнулся только у мамы.
«Димка, на тебе лица нет. Что произошло?»

Хорошо, что мама никогда не ждет ответов на свои вопросы.
И я, как был, в носках, прошел на галерею с ложами, послушать, не сбежали ли зрители, увидев жуткий Месяц.
Я вошел в ложу, как обычно меня никто и не заметил. Никто не боялся.
Отсюда, из зрительного зала, и мне Месяц не показался страшным.
Тогда я понял, что Валя права, и правда никому не нужна.

Когда все лица нарисованы, мы остаемся с Валей одни.
Она зажигает все рожки у зеркала, что напротив ее стола, а между ними устраивает свой счастливый стул. Я становлюсь на него и смотрю на короткий паричок на шкафу, пока Валя раскручивает стул вместе со мной.
Потом она говорит: «Готово, Димка».

Я стою между двух зеркал-окон. Они ловят отражение друг друга и меня до бесконечности.
Коридор в них убегает далеко, и его уже не могут осветить все четырнадцать Валиных рожков.

В наш первый раз я показал пальцем в глубину зеркала: «А что там, далеко?».
«Там, Димка, жизнь».

Валя всегда страхует меня самыми подушечками пальцев.
И иногда обнимает мои ноги и немножко плачет в мой живот.