Сюрпризы резерва

- Летняя тема –

Сюрпризы «резерва»

Жизнь в пионерском лагере шла своим чередом. Была пересмена: одни ребятишки уезжали, другие вот-вот должны были приехать. До их заезда оставалось всего-то два дня, но сколько успели мы переделать за это время! Вчетверо, пожалуй, больше работёнки, чем за всю первую смену. Мы – это я и моя подружка Валька. А всё потому, что мы с ней – технички-прачки, плюс ещё (как любит говорить наша сестра-хозяйка Варвара Степановна), малопонятный нам – «резерв».

Конечно, месяц назад, заявившись к начальнику лагеря, мы изо всех сил уговаривали его взять нас отрядными вожатыми. Опыт? Конечно, есть. Вот уже три года мы возимся в школе с октябрятами и вроде ничего, неплохо получается. Помнится, начальник наш, Илья Трофимович, очень недоверчиво тогда на нас посматривал, вроде как раздумывал: штаты-то воспитательные были не доукомплектованы. Да уж больно малы, наверное, показались мы ему тогда.

- Лет-то сколько? – спросил он.
- Что? – радостно оторопели мы, учуяв надежду. Тут же выпалили: - По семнадцать. – Хотя, по правде сказать, было нам на годок поменьше. Но когда решался такой важный вопрос  –  быть нам на лазурном берегу или нет – врали мы споро, не сговариваясь.

Замечу, что этот лагерь был мне знаком от «а» до «я». Почти каждое лето я отдыхала здесь, а нередко и вместе с младшими сестрицами. А еще минувшим летом так даже председателем совета дружины пребывала. Правда, начальником лагеря тогда был другой мужик. Отдыхала я когда-то малявкой и при Илье Трофимовиче, и внешне помнила его (а внешность у него, заметьте, очень приятная, интеллигентная, хотя и слегка болезненная). Да и как не помнить, если он на многих моих детских фотографиях запечатлен, такой симпатичный и внушительный. И до сих пор кажется, что все начальники пионерлагерей должны быть именно такими – статными, интеллигентными, доброжелательными. Но это так, к слову.

А вот теперь встреча другого плана.
- Нельзя вам вожатыми, это ведь пионерлагерь!  –  все же отказывает он нам. – Здесь ответственность за детей, вокруг лес, вода… Не могу взять…
Но нам так не хочется расставаться с надеждой.
- Мы будем стараться… Ну, хоть двоих на одну ставку… Справимся… - не унимаемся мы с подружкой.

Но начальник уже непреклонен: не подходим. И смотрит куда-то поверх нас, давая понять, что разговор закончен. А нам так не хочется уходить. Мы уже обошли несколько лагерей побережья, но всюду слышали один ответ: - Малы, не подходите.  –  Правда, где-то предложили пойти рабочими на кухню, но мы ведь знали, что это такое. Это же с утра до вечера одно: посуда, картошка  -  картошка, посуда. Нам хотелось совмещать полезное с приятным, чтобы оставалось время и позагорать. В сущности, ведь мы имели право на это?

Кухня мне помнилась каким-то жутким хаосом еще по прошлогодним дежурствам здесь же, в лагере. Корзины с картошкой, пряные запахи супов… Нет, это не привлекало. К тому же, тогда, бывало, и мальчишки из нашего первого отряда помогут, корзины потаскают. А так, чтобы каждый день только это? Да и что в школе потом интересного порасскажешь о такой работе?

Мы были в унынии, а вышли из кабинета и вовсе подавленные. Уходить не хотелось, да и некуда было идти. Домой? Но это значит просидеть все лето среди асфальта, пыли, жары. (Наши родители, может быть, впервые не позаботились о нашем летнем времяпрепровождении, понадеявшись на нашу взрослость, что ли. Но мы оставались предоставлены сами себе, и вот решили отдохнуть с пользой для дела…  Да не тут-то было!). А если припомнить еще, сколько трудов стоило нам уговорить наконец-то наших мам отпустить нас сюда… И вот на тебе! Мы в отчаянии смотрели друг на дружку – что же делать?

И в это самое время, где только на наше счастье взялась она, эта самая сестра-хозяйка, Варвара Степановна! В общем-то, она присутствовала в кабинете начальника при нашем разговоре, но не произнесла там ни слова, да мы тогда и не знали, кто она есть. А вот теперь она тихонько подошла к нам, и сразу, очень просто и участливо, спросила:
- Ну, что, девчата? Что будем делать?
Отвечать было нечего, мы сами раздумывали над этим.

- А давайте я вам вот что скажу. Хотите, так устраивайтесь техничками… - Похоже, она не договорила, заметив наши вытянувшиеся мордашки:
- Тех-ни-ч-ка-ми? – протянули мы ошарашено, но уже через минуту спрашивали: - А что нужно делать?
- А что? Мыть полы, убирать. Захотите, и прачками можно. Бельишко простирнете – и на берег, загорать, хоть весь день.

Какой-то у нее был подкупающе-располагающий голосок, хотя вместе с тем и с оттеночком фальшивости. Вернее, мы испугались, пожалуй: - И техничками, и прачками?

Вот тут-то она и выдала нам этот самый малопонятный «резерв». Якобы мы будем техничками, ну, а прачками – это так, в резерве. По мере необходимости, далеко не каждый день, будем постирывать постельное белье.

Нам это показалось заманчивым! Всё-таки это был выход. И мы согласились! Написали по заявлению – теперь начальник уже не отказывал, Варвара Степановна замолвила за нас свое «словечко». Нам же оставалось лишь пройти медосмотр. Ну, что комиссия признает нас пригодными «к строевой», мы не сомневались, и теперь уже чуть ли не на крылах летели на автобусную остановку, дабы порадовать мам, собрать чемоданы (хотя, честно сказать, они у нас уже давно были собраны, так как интуитивно мы все же веровали в свою удачу).

Завтра же предстояло вернуться. Ибо через два дня начинался заезд, и эти два дня, объяснила нам сестра-хозяйка, были весьма ответственными для нас, технических работников.
По дороге из лагеря, до автобуса, у нас было время немного поразмыслить, и тут мы сообразили, что хотя не всё так уж плохо, но и не так чтобы очень уж хорошо. Настораживал «резерв», он-то и давал ощущение какой-то «не своей тарелки». Но всё-таки это было что-то, а не ноль.

Поразмыслив, мы с Валькой свернули в еще один лагерь. Наш, районный. Его до сих пор мы обходили. По той причине, что находился он несколько отдаленно от побережья, стоял на горе, особняком (как раз у той самой автобусной остановки, куда мы и спешили сейчас). К тому же, мы знали, что начальником здесь работал наш школьный преподаватель физкультуры (скажем откровенно, по нашему мнению – полный дурень), который считал нас слишком «ранними» девочками (без особых на то, скажем прямо, причин).

Во-первых, потому, что были мы уже вполне самостоятельными особами; во-вторых, потому, что, как нам казалось, выглядели не глупее его самого; ну, а в-третьих, еще и потому, что все мальчишки из его класса, где он был классным руководителем, «бегали» за нами. Но мы-то здесь при чём? Мало ли кто за нами «бегал» в наши пятнадцать лет? Захочешь  –  всех не перечтёшь даже. Другое дело, что умели мы сами таить в наших душах, и таили ли? Но было ли ему знать о том? Он был способен вешать ярлычки с высоты своего физкультурного образования, да и то, если оно у него имелось, конечно.

Итак, оставался только этот лагерь… Не хотелось нам туда идти, но на всякий случай решили заглянуть. Да и старшей вожатой здесь, предполагалось, будет всё  та же наша школьная вожатая, Людка, огромадная бабища, сущая «генеральша», как мы ее называли промеж себя.

…Мы подошли к яркой вывеске «Добро пожаловать!», долго объяснялись с дежурными –  пионерами (вероятно, заезд уже был, решили мы), и вскоре они привели нам её саму, «генеральшу». Мы вкратце поведали, чего хотим, и она повела нас к начальнику лагеря. Как не хотелось нам встречаться с этим человеком, да пришлось. Всё-таки он был здесь хозяином. Выслушав нас, ответил, что да, ему нужна вожатая, но одна, в третий отряд (к самым маленьким). Мы с подружкой переглянулись, и как не однажды уже было до сих пор, одновременно осведомились: - А если мы вдвоем будем в одном отряде? Деньги нас не очень интересуют, мы бы согласились на полставки…

Теперь переглянулись они, начальник с «генеральшей». Мы выжидали. Ответ был не в нашу пользу: - Нет, так нельзя. Не будем разводить детский сад, - несколько строго, по-начальничьи, сказал он, и обращаясь к Людке (как будто мы согласились с его произволом!), спросил: - Кому бы из них ты, Людмила Петровна, доверила отряд?

Про себя мы обе уже знали, что не останемся здесь работать, но все же ожидали, что скажет она, наша «генеральша», любящая, как мы знали из школьной жизни, нагонять страху «на всех и вся». Яко самодур в юбке. (Хотя не всегда, правда, а «под настроение», но настроения ее чаще и бывали именно такими).
«Генеральша» не медлила, и, странное дело, несмотря на сравнительно недавно бывший у меня с ней небольшой инцидент, назвала меня.

- Зинаида вроде серьёзнее…  -  несколько фальшивенько сказала она, а, может, чувствуя неловкость ситуации, т.к. всё-таки мы с Валькой наравне «доблестно»  трудились на ниве «шефства» в школе. Но её выбор уже не имел значения. Мы были парой, единомышленниками на данном этапе нашего юношеского пути, и чтобы нас разъединяли – и кто? – не-е-т, нам это не подходило, и мы сразу отказались от «перспективы». Сообразили, что нас больше устраивали технички и прачки, наш многозначительный «резерв», и теперь уже без всяких сомнений торопились домой, чтобы завтра, завтра… приступить к своей новой работе.

…И вот первая смена уже минула. Мы поднабрались опыта, «поднаторели», как говаривала Варвара Степановна, в нашем деле, и теперь драили, чистили, мыли, стирали, готовясь принять новую партию ребятишек.

Сказать по правде, наша трудовая деятельность нам очень даже нравилась. Ну, техничками, это дело, скажем сразу, несложное, и всем известное. Подмёл, помыл, ведро, тряпку упрятал от дотошных пионериков (иначе уже вовсе не отыщешь), ну, и катись себе на песочек. Хоть весь день, как некогда обнадёживала нас сестра-хозяйка. Посложнее, - зато и насколько романтичнее  –был наш «резервный» труд прачек!

Было в этом нечто новенькое, оттого и приятное для нас.
Прачек нас оказалось три. Мы с Валькой, плюс Маруська, дивчина с моей улицы, на годок помоложе нас. Валька её с первых дней почему-то прозвала Марысей (на польский лад?), и так мы ее и величали все две смены, пока вместе и работали. В Марысе, как нам казалось, выпирала некоторого рода инфантильность (которая порою с годами улетучивается из иных подобных особ, как, будет момент, улетучится она и из нашей Марыси). Вальке с первых дней понравилось над нею подшучивать да насмешничать, так что мне порой приходилось  даже брать бедолагу под свою защиту. Но у Марыси было одно отличное качество: на всё она отвечала длительным заливистым смехом. Бессловесным, а таким, напоминающим: бу-гы-гы, бу-га-га и т.п.

Я навсегда и запомню её такою, смешною и смеющейся своим безостановочным, глуповатым смехом, иногда – по причинам, а чаще – и вовсе без оных. А Вальке нравилось ее заводить. Мне же, - ёрничать над нашим потешным положением прачек и возможными перспективами на будущее в этом деле. (Очень жаль, что я теперь не помню всех наших дурацких и, наверняка, глуповатых шуточек, чтобы украсить ими этот рассказ, но постараюсь восполнить это описанием самого процесса нашего труда).

«На откуп» нам было отдано одно из каменных строений как раз посередине лагерной территории, где и находилась прачечная. Здесь были две просторные комнаты – одна предбанник-коридор, другая – прачечная, где стояли три старые стиральные машины (из первых, наверное, отечественного выпуска – круглые), были краны с водой, и вдоль стен располагались деревянные лавки, на которые можно было класть стираное белье, ставить тазы, корыта. Где-то посередине этого большого помещения находился слив, куда и стекала ручьями грязная вода во время стирки.

Как сейчас помню нашу троицу, в каких-то серых халатах, насквозь вымоченных до самого пояса, в которые мы обычно облачались в момент стирки. Вся комната захлюпана водой – в работе сразу три машины, со всех сторон расставлены корыта, куда тонкой струей из шланга беспрерывно течет чистая вода, таков процесс полоскания. Привыкшие до сих пор всё делать на совесть  –  мы очень даже старались (во всяком случае, вполне могу заявить это о себе).
Тонкими девчоночьими руками, нередко попарно, выкручивали пододеяльники, покрывала, после чего с приятным чувством выполненного долга выходили во двор, где были натянуты веревки, и начинали развешивать белье. Здесь уже мы сбрасывали свои сумрачные мокрые одеяния, и грациозно, подобно юным феям, в пёстрых купальничках, под лучами доброго, мудрого южного солнышка (утречком только-только расходившегося в своём знойном деле), босиком средь зеленеющей травки, выполняли эту наиболее приятную, завершающую, миссию нашего делотворчества.

Изредка заглядывала в нашу «пральню» сестра-хозяйка. Мы и наша работа определенно нравились ей. Варвара Степановна не скупилась на похвалы и даже одёргивала нас в нашем прачечном рвении.
- Девочки, девочки, хватит вам тереть эту простыню, замочите ее, а завтра выстираете… Э-э, да хватит полоскать, сколько же можно? Готово, готово, выкручивайте и вешайте. Солнышко выбелит, высушит… - любила приговаривать добрая старушка, и это стало нашей любимой прибауткой. При таких требованиях, понятно, нам было совсем не сложно справляться со своими обязанностями, а сам труд был просто прелюдией к тому приятному, длинному дню, который ожидал нас впереди «на тепленьком песочке».

И впрямь, часам к одиннадцати мы заканчивали все свои дела (поднимались же в шесть утра), и были свободны до тех самых пор, пока солнышко не «выбелит, высушит» наше белье, ибо нашей обязанностью было еще снять его, сложить и сдать какой-то дамочке, проживающей в одной «каюте» с сестрой-хозяйкой, для глажки. Такими были наши трудовые будни. Нас они никак не обременяли, и в душе мы, вполне почти что справедливо, считали себя также «гражданами отдыхающими», как и все проживающие в лагере.

Правда, несколько неприятнее было дело с нашим проживанием. «Пришвартовали» нас вместе с отрядными вожатыми в одной комнатёнке, а сии девчата-студентки, подобно мартовским кошкам, редкую ночку проводили без непонятно где «уловленных котов». Случалось, проснёшься среди ночи, а рядом с тобой лежит существо мужского пола – очередной кавалер твоей соседки по кровати (а кровати наши, по причине маломестности жилой площади, стояли впритык друг к дружке, как большие нары).  Девки не стеснялись, мы же (во всяком случая, я – точно) испытывали чувство жуткой брезгливости ко всем этим проделкам, и было омерзительно видеть по утрам этих бодреньких самоуверенных вожатых, снующих перед тобой с таким видом, словно ничего не произошло.

Конечно, мы были в другом возрасте, с долей максимализма в душе (а я – еще и безнадежно влюбленной в «романтического Ромео»), поэтому все подобные сцены вызывали во мне те же чувства, что при чтении, скажем, драм и сатир Шекспира, не менее. Они же сами всё воспринимали естественно и  «с достоинством». О, я, конечно, пыталась как-то «всерьёз» говорить с ними на тему постыдности происходящего  –  на меня смотрели как на слепого котенка, не более. Я даже завела на подобную тему как-то речь с одним из «этих» - Дон-Жуаном-физиком – Геной, который вызывал некоторое доверие и симпатию у меня (правда, водившимся, по большей мере, не с вожатыми, а с молодицами «с кухни»). Помню, как он насмеялся над моими «сентенциями», задал мне несколько вопросов, ответы на которые чуть не шокировали его, и мы не нашли ничего «общего» в наших взглядах на жизнь во всех ее многообразных проявлениях.

Помнится, например, как заговорили о музыке, современных шлягерах, большинство из которых я не ставила ни во что. И тогда он спросил: - Ну, а любимая песня есть? Что тебе вообще нравится? - На что я ответила, вполне искренне и серьезно: - Конечно, кое-что мне нравится. Ну, например, в исполнении Отса… «Я люблю тебя, жизнь!». – «Ну и вкусик…»  -  помню, получила я очередную насмешечку от Гены-физика, после чего у меня больше никогда не возникало желания собеседовать ни с ним, ни с кем-либо еще из этой компании-братии, слишком хорошо знавшей, чего они хотят от жизни, и для чего едут в период каникул в пионерский лагерь…

Насколько приятнее всего этого общения казалось мне оставаться наедине с моими грёзами  «о Нем», вспоминать и помнить, думать и надеяться, ждать и верить…

Однажды, был случай, Он появился на нашем – грандиозном! – пляже. Средь бела дня, когда мы, вольные, как птахи, порхали на пустынном бреге (в лагере был тихий час). Мои подруги-прачки уже вдоволь накупались, а я по некоторым природным причинам в сей чудный день вынуждена была избегать морской воды.

Мы сидели на скамейке под раскидистыми маслинами на берегу. Только-только нас «заснял на память» знакомый фотограф из лагеря (у меня до сих пор хранится пара тех снимков, где мы, смешные-присмешные, такие разные, втроем – Валька, Марыся и я, сидим на той самой лавке. Причем, наш фотограф был добрый мастер своего дела – в одном снимке он сумел ухватить всё своеобразие каждой из нас: Марыся в дурацком смехе, Валька - с открыто-кокетливой физиономией, и я – с прескучным видом погруженности во что-то глобальное…  (Правда, подруги были в несколько более выгодном положении – как-никак, их умыл в тот день лиман, а мне же приходилось его только лицезреть…).

Ну, так вот, в это самое время – откуда ни возьмись, появился среди нас Он. Я сразу узнала его, заметив, как он выбирался из воды на берег. Правда, сначала чуть не пришла в ужас – показалось, он пьян, так шатко, смешно и неуклюже «рождался он из волн морских». (Красав;ц, что уж тут и говорить!). Ну, так вот, ужас мой был напрасен. Шёл он, оказывается, в ластах, оттого-то его и бросало во все стороны. Я не осмелилась подойти к мостику, у которого он остановился, дожидаясь кого-то из дружков, тоже выходящих на берег. Но во мне зародилось некоторое приятно беспокойство – как-никак, с ним мы не виделись примерно с месяц. И случайная встреча радовала, как манна небесная…

Валька, заметив его и зная о моих чувствах к нему, помчалась тут же к мостику, крылатой, качающейся походкой, якобы желая испробовать, тепла ли вода для купания. Он, вероятно, заметил нас (а, возможно, уже и знал, что мы трудимся здесь, и не случайно оказался «в наших водах»?), во всяком случае, они перемолвились там словцом-другим. Вернулась моя подружка несколько раздосадованная и даже гневная: - Ты смотри… какой (тут она вымолвила не очень приличное словцо).

- Ты о ком это? – как будто не поняла ее я.
- Да Женечка твой… -  проворчала она в сердцах.
- А что он? – опять спросила я в тайном волнении.
- Спрашивает: - Вы купаться будете?  –  Я ему отвечаю: - Буду. – Так он мне  в ответ:  -  Да я не о тебе спрашиваю. – Представляешь?..

А я не представляла, чем она так разгневана. Естественно, Он интересовался здесь не ею, как, впрочем, и он сам интересовал её постольку-поскольку, и вовсе незачем было лететь к воде, виляя своим сухим задом. Но я, конечно, ничего не сказала вслух, а идти к мостику не решилась бы ни за какие деньги. Тем более, что весь этот день я пряталась в тенёчке, и потому мне оставалось  одно-единственное удовольствие – слегка полюбоваться на Него издали, да тяжко вздохнуть по причине моего столь неуместного нездоровья.

Он же тоже не решился подойти к нам, и я, оставаясь верной себе, вдруг неожиданно встаю и тихой походкой бреду в свой (о, так надоевший, казенный! – вдруг, в одну минуту! на фоне Его появления!) лагерь. По пути оборачиваюсь – вроде бы на зовы подружек, на самом же деле – чтобы увидеть гримасу растерянности и разочарованности на Его  –   божественном!  –  лице, и равнодушно махнув рукою на все возгласы подруг, удаляюсь…

Да, лагерь, лагерь… О, многозначное, многообещающее, заветное слово «резерв»! Сколько приятных дней и минут подарило ты нам в одно обычное  для целого мира,  -  но вовсе не для наших впечатлительных отроческих душ, -  теплое, солнечное лето!

…Много чего еще мелькнуло здесь в нашей жизни. Почти без разницы в возрасте с первоотрядниками, мы свели с ними знакомство и дружбу, и ухитрились как-то пробраться в их девчоночью волейбольную команду (волейбол  да  бег – вечная моя страсть на фоне большого разноликого спорта, две радости в спортивном мире) и участвовать в спортивных соревнованиях, получая свою долю наслаждения от игр.

И вся наша «негромкая» жизнь этого лета промелькнула в ореоле властвующей тогда над берегом скромной, приветливой песенки: «Человеку много ль надо?  У него на сердце радость…  Ля-ля-ля…» Правда, мое сердце согревал еще один модненький мотивчик:

Смотри, какое небо звездное,
Смотри, звезда летит, летит звезда…
Хочу, чтоб зимы стали веснами,
Хочу, чтоб было так, было всегда…
Загадай желание самой синей полночью –
И никому его не назови,
Загадай желание, пусть оно исполнится,
Будет светло, всегда светло, в нашей любви…

Да, я загадывала его не единожды, когда мы с девчонками, ночью, тайком пробравшись на территорию  соседнего лагеря, катались там под звёздами на лодочках-качелях (каких, увы, не было почему-то в нашем лагере).

О, сколько их загадывалось тогда, но где они? Где их исполнение? На каких таких далеких, неведомых тропах затерялись они? Или тоже каждое из них взлетело туда, в поднебесье, и живет теперь там маленькой тайной! – безымянной звездочкой?

Как знать! Ведь ничего в этом мире не происходит просто так, случайно, и всё имеет свой тайный смысл, который нередко невидим для нас. Точно так же, как наша «прачечная эпопея», наш окрыленный «резерв» на берегу тихого южного залива… Разве был он напрасен?!..
1975 г.
Валентина Лефтерова

(«Эксперимент», №1(7) /2003, с.9)