Худо и амплитуда. Пародия

(Алексей Иванов)

Городок Срамов Посад жил по петухам, которые своим пением поднимали трудовой энтузиазм, а гонками за хохлатками - гендерную активность местного населения. Энтузиазм и активность в сознании горожан спонтанно переходили друг в друга, и в центре этого перехода на облезшей нравственной зебре застрял художник Хренов.  Хренов был художником от слова худо, вернее, ХУДО – художественное училище дополнительного образования. Так называлось место его работы. Зачем дополнительное образование тем, у кого нет основного, Хренов не понимал. Хуже, что этого не понимал чиновник от народного образования Егешкин, который пытался превратить ХУДО в ЧУДО – частное учреждение для оболтусов. Судя по количеству срамовопосадских оболтусов это ЧУДО могло стать настоящим клондайком.    
- Спасти наши ставки может только резкое увеличение количества ребятишек – понимали работники ХУДО и ходили за Хреновым:
- Сделай нам детей - штук двести!
- Стройте инкубатор! – честно посоветовал Хренов.
- Виртуальных детей! – скорректировали задачу работники.
- На компьютере? – удивился Хренов. – Я игры-«стрелялки» знаю, а игры «оплодотворялки» - нет!
И он не обманывал. Поскольку имел две слабости: выпивку и женщин. И, если выпивка была бессилием стабильно, то женщины прежде были хреновской силой. На каком-то этапе творческих метаний Хренов закодировался от обоих биофизиологических минусов, но женщины расшифровали запретную комбинацию и с криками: «Изваяй меня вдоль и поперёк!» беззастенчиво теребили небогатую палитру живописца.
- Ефросинья, не напирай! Кончай с этим провинциальным йоксель-моксельным мышлением! – отбивался мастер правой кисти тюбиком охры. -  Видишь, тут Регины и Виктории в очереди стоят!
Зная о хреновской слабости, многие бившиеся предлагали себя вкупе с виагрой. Хренов по неопытности растворял виагру в водке, но, когда спьяну закусил натюрмортом и добился взаимности от репродукции «Данаи», осознал, что выпивка и женщины несовместимы. Однако что именно исключить из ежедневного рациона так и не решил. Когда-то Хренов мечтал переспать со всем женским населением городка, но из-за бессонницы не смог осуществить мечту.
 Вообще, на срамовопосадских улицах и дворах стояло ущербное в части экономической потенции время, когда биологи пропивали скелеты, физики сдавали в приемные пункты стеклопосуды лейденские банки, а преподавательницы английского выживали, приторговывая овсянкой. И Хренову пришлось, экономя на холстах и багете, рисовать на заборах. Однажды, после стакана водки с пакетом виагры, он в состоянии возбуждения завалил несколько заборов, упаковал и отправил на выставку в Париж. Но экспонаты попали в село Париж Челябинской области. Оттуда Хренову пришло сообщение, что его работы разошлись среди сельских ценителей прекрасного.
- Забористо! - написал тамошний искусствовед, судя по почерку – человек.
Негромкий коммерческий успех позволил Хренову существовать  на широкую ногу. Впрочем, с его плоскостопием жить иначе было нельзя.
С успеха Хренов обзавелся велосипедом,  для солидности – трехколесным, со звонком. Представительницы прекрасного пола, заслышав звон, догадывались:  мчится Хренов. Но, поскольку Хренов не стал прилаживать к транспортному средству лампочку, представительницы понимали: им ничего не светит. В этой кромешной эротической тьме Дианка-лесбиянка называла Хренова Рафиком. Хренов думал, будто в честь Рафаэля. Оказалось, в честь микроавтобуса «РАФ».
- На тебе далеко не уедешь! – поясняла Дианка.
Неугомонная Алка-транссексуалка махнула на Хренова рукой, попав маэстро в глаз. Наполовину лишённый возможности видеть перспективу Хренов зачастил в баню, считавшуюся в городе злачным местом. Хренов искал злаки под каждой лавкой, но натыкался лишь на лопухов, посещавших баню исключительно для телесного очищения. Как-то среди лопухов Хренов наткнулся на тростиночку. 
Её звали Алёнка по прозвищу «Продлёнка», потому что всегда просила:
- Продли меня! Продли!
А Хренов норовил её сократить.
- Что у тебя мерцает? – поинтересовался при первой встрече Хренов, щуря нещадно эксплуатируемый глаз. – Неужели нимб?
- Я камазовские катафоты на лоб наклеила, чтобы ночью на трассе было заметней! – успокоила его Алёнка и, разбивая в пух и прах моральные устои маэстро, добавила:
- Я лучше всех в этой бане владею искусством принадлежать народу!
- Бьюсь об заклад, что ты будешь моей! – сказал Хренов, отправляясь биться об заклад, а Алёнка, обуреваемая необходимостью социальной принадлежности, отдалась первому встречному-поперечному. И не её вина, что ими оказались полицейский Пройдёмов и чиновник отдела народного образования Егешкин. Первый с пелёнок находился под неизгладимым впечатлением от немецкого порно и в свободное от службы время занимался переносом «Дас ист фантастишь!» на отечественную почву. Второй, образно говоря, эту почву готовил.
- Хватит топтать цветы жизни! – сурово заявил Хренов Егешкину. 
- Слушай, ты, художник Редькин!.. – начал чиновник наробраза.
- Художник Хренов! – поправил Хренов.
- Очень хорошо, что ты так самокритично оцениваешь свой творческий потенциал! – сказал Егешкин, будто ставя оценку «отлично».
И тут что-то ударило Хренову в голову.
- Виагра! – мелькнула мысль.
- Дубинка! – показал мысли кукиш Пройдёмов и грязно выругался.
В ответ Хренов выругался чисто:
- Айн-цвай, полицай!
- От драй-фира слышу! – блеснул лингвистическими познаниями Пройдёмов, в упоении орудуя холодным оружием.
- Дубинка – женского рода! – внезапно осенило Хренова. – То-то она ко мне липнет!
Развить это логическое построение художник не успел.
 - БЛЮДО! – не выдержал велосипед. – Большие любители юбок для отдыха! Достали!
И, очевидно, по звонку средства передвижения безжалостная амплитуда судьбы разметала троих в разные стороны. Так в Срамовом Посаде появился новый лежачий милиционер, хриплый школьный звонок и фонтан «Писающий мальчик», в котором, впрочем, никогда не было воды.