Подлинный Антон

 - Он приехал на последней электричке, - сказала Эля.
 - Я так и понял, - Андрей улыбнулся.
 Был десятый час. Августовские сумерки скоро сгущались над утопающим в зелени дачным поселком. Ровная тишина застыла в воздухе. Эля и Андрей стояли на террасе коттеджа, наблюдая, как в соседних домах загорается свет.
 Антон появился ровно в десять. Где-то в глубине дома пробили часы, и в тот же миг он возник из зарослей сирени, одетый в легкие летние брюки и клетчатую рубашку. Высокий, худой и загорелый он влетел на террасу и замер перед Элей и Андреем, расплывшись в белозубой улыбке. В руках Антон держал бумажный сверток.
 - Смотри, Андрюша, он совсем не изменился!- рассмеялась Эля, оценивающе разглядывая Антона.
 - Здравствуй! – Андрей протянул огромную руку.
 - Чертова электричка! – вместо приветствия выпалил Антон.
 - Тише, тише! – не переставала смеяться Эля. – Что случилось?
 - Молодая поросль! Будущее нации! – ругался Антон. – Лицо мое не понравилось… ну я им и наподдал!
 - Действительно, ты совсем не изменился, - весело сказал Андрей.
 Здесь стоит отвлечься на мгновение от происходящего и рассказать о трех персонажах, с которыми мы имели честь познакомиться. Андрей Смоленский был известным в литературных кругах Петербурга прозаиком и журналистом, а Эля, его жена, куратором различных мероприятий, так или иначе связанных с современным искусством. Антон же представлял то редкое и непримиримое сословие литераторов, которым судьбой было написано оставаться до конца своих дней непризнанными, бедствующими, вечно безработными воинами пера. Все трое были знакомы со студенческой скамьи и в свое время предавались праздной жизни в одной из коммунальных квартир. Написано и выпито в те годы, как полагается, было много, клятвы в вечной дружбе и творческом союзе давались регулярно, будущий Парнас был справедливо поделен между выше представленными инженерами человеческих душ. Но, как обычно и случается, жизнь развела их в разные стороны. И теперь, после нескольких лет разлуки, старые друзья решили встретиться.
 Андрей сбегал в дом и вернулся с двумя бутылками «Изабеллы».
 - Другое дело! – обрадовался Антон. – Чувствую резкую необходимость снять напряжение!
 Первая бутылка была немедленно распита, поэтому разговор получился веселый. Андрей и Эля наперебой рассказывали, что у них произошло за последние годы. Когда очередь дошла до Антона, к тому времени порядком захмелевшего, он развернул сверток и извлек на свет тоненькую книжку.
 - Что это? – спросил Андрей, склонившись над столом.
 - Первая книга моих стихов! - торжественно объявил Антон.
 Эля радостно взвизгнула.
 - Какой ты молодец, Тоша! Мы за тебя очень, очень рады! Наконец справедливость восторжествовала! Ты же так долго об этом мечтал… и вот, магия слова коснулась бумаги!
 - Спасибо, Элечка, - смутился Антон. – Тираж, конечно, небольшой, и оплачивать все расходы пришлось самому. Здесь я собрал стихи последних лет, большинство на античные мотивы и…в рамках более менее строгого размера и ясной метафоры… Я ведь давно отказался от экспериментов с формой…
 - Что я твердил тебе много лет подряд… - с укором заметил Андрей. – Говорил же, что пройдет увлечение Губановым и Аронзоном, говорил, что это максимализм и поза? Никому сегодня не нужны маргиналы.
 Антон тактично промолчал.
 - А что с работой? Ты где-нибудь работаешь теперь?- Андрей рассеянно пролистал книгу.
 - Предлагали мне место в одной газетенке, - мрачно сказал Антон, подливая в бокал вино. – Но что-то не срослось у меня с редактором. Полный мудак оказался. Сейчас временно подрабатываю охранником .
 Чтобы сменить тему разговора, Эля попросила прочитать новые стихотворения. Антон охотно согласился.
 После они отправились на прогулку к озеру, что располагалось неподалеку от коттеджа.
 Как у них здесь все хорошо устроено, подумал Антон во время прогулки, уютный дом, тихая семейная жизнь, хоть и скромное, но признание на литературном поприще. Через пару лет заделают себе ребенка, и воцарится полная идиллия. На мгновение ему стало тоскливо. А что я со своими бесконечными муками творчества и неустроенной жизнью? Смешно ведь, ей-богу! Стоит показаться у родителей, тут же грустный взгляд и  вопросы, и мольба: Антоша, ведь скоро тридцать лет, ты взрослый мужчина, может, хватит заниматься ерундой, к чему вся эта «писанина», ей в наше время сыт не будешь, пора бы и семью завести, да и о других подумать, что это - опять перегар? хорошо если бы жил с нами, а стихи можно и на досуге писать и т.д. и т.п.… Разве мне не хочется всего того, что имеет Андрей? Ходить вот так по вечерам к озеру, сидеть допоздна на террасе, обнимать Элю… чувствовать себя мужчиной, в конце концов. Бунина для полной нирваны перелистывать. Однако все эти размышления пришлось тут же отбросить прочь. Старик, сказал себе Антон, что ты несешь? Как будто сам себя не знаешь – поживешь так с полгода, от тоски завоешь. Да и чему ты завидуешь? Чего такого добились они? Давно ли бредили высокими идеалами, давно ли Андрей кричал, что пишет «под диктовку Бога», а теперь, гляди, все это для него маргиналы! Давно ли мир людей с их земными страстями вызывал у него презрение? Случайно и не к месту Антону вспомнился день, когда впервые, шестнадцати лет отроду, он ощутил вопиющую ненастоящесть произносимых слов, которыми под завязку был наполнен такой привычный, уютный мир не успевшего еще окончиться детства, мир двухкомнатной квартиры с маленькой кухонькой и маленькими же комнатушками, заставленными излишней мебелью. Всё вокруг и все вокруг, родители, телеведущий центрального канала, соседка по лестничной площадке тетя Ната, ее муж дядя Вова, пацаны со двора, всё замерло на мгновение, захваченное громкой пустотой. Слов было много, так много, что мир шумел и фонил на всех возможных частотах, но все эти слова были мертвыми, потому что люди не знали их, не понимали и не чувствовали, даже самые простые. А ведь они живые, как и мы, подумал шестнадцатилетний Антоша впервые. Мир так и не сделался прежним после того знаменательного дня, ничто не вернулось в привычный глухой порядок существования. Вещи начали говорить, слова и стали вещи.
 Как любой человек, верно понимающий собственную принадлежность к определенному кругу, Андрей давно стал ревнивым сторонником умеренной эстетики и духовности, такой чтобы оставалась в рамках приличия, отмеренных интеллигентному образованному человеку. Ненависть была чувством возбраняемым, вообще недоступным его тонкой душе, привыкшей реагировать на все прекрасное, хотя рамки самого прекрасного также были очерчены кругом литературной интеллигенции. Богемные замашки и претенциозность молодости давно пройдены и оставлены позади. Умеренность литературного вкуса железно подкреплялась некоторым количеством освоенных общефилософских и филологических истин, все прочее оставалось незамеченным и считалось либо чудачеством, либо излишеством.
 А Элю вполне удовлетворяла приобщенность к искусству посредством вращения в творческих кругах мужа – писателя. Этим интерес к русской словесности успешно ограничивался. К тому же дефилирование по прокуренным комнатам и помещениям арт пространств, наполненным неопрятно или, напротив, со вкусом одетыми людьми, с бокалом недорогого вина в руке позволяло списывать определенные черты ветрености и игривости  характера на счет подобающей богемной атмосферы. Физиологическое удовольствие доставлял тот факт, что многие думали о ней так, как было выгодно ей самой, хитрость была проста: тут или там бросить пару таинственных фраз общего плана на какую-нибудь расхожую литературную тему, дабы посеять убеждение – в этих вопросах она как рыба в воде.
 Антон шел следом за Элей, наблюдая, как под голубым коротеньким платьицем шевелятся ее бедра.
 - Ребята, как я за вас рад! – неожиданно для самого себя сказал он и добавил поспешно: – Вы бы только знали…
 Андрей в знак благодарности положил ему на плечо руку, а Эля лишь обернулась на мгновение, сверкнув в темноте глазами.
 Они допоздна гуляли вокруг озера, предаваясь воспоминаниям. Стояла тихая погода. Воздух был полон освежающей прохладой и стрекотом насекомых. В такие ночи особенно ощутима неописуемая человеческим языком тоска, поднимающаяся из сокровенных глубин бытия. Темная масса движимой легким ветерком зелени томно дышала, наливаясь последними жизненными соками, весь мир наполнялся предчувствием скорой осени и увядания.
 - Уже поздно,- сказала, наконец, Эля, и они направились к дому.
 - Постели Антону на втором этаже, - предложил Андрей, обнимая жену за талию. – А мы перекурим.
 Пока Эля занималась приготовлением ко сну, они расположились на скамейке в саду. Распили третью бутылку вина, выкурили по сигарете, перебрасываясь короткими фразами.
 - Слышал про Славина?
 - Что, он еще судится с издательством, старый хрен? Дело гиблое...
 - А у Вертявского ЛИТО какое-то организовалось...
 - Он все крутит с той, из Новгорода?
 - Ну да. Работает на складе и крутит со своей библиотекаршей, которая старше его на десять лет...
 - Работа любая хороша. А женщины, сам понимаешь...
 - Да уж...
 - Нельзя же осуждать человека только за то, что он не был расстрелян...
 - Но задавил же, задавил, сволочь такая, скольких...
 - Все относительно, все относительно в этой жизни...
 - Философствовать у тебя никогда не получалось...
 - Но-но! Попрошу вас, сударь!..
 И так далее в том же духе.
 - Я еще посижу, - сказал Антон, когда Андрей поднялся, чтобы идти в дом. – Подышу воздухом. Жаль упускать такую ночь.
 - Воля твоя! – козырнув, Андрей удалился.
 Антон откинулся на спинку скамейки и закрыл глаза, прислушиваясь к ночным звукам и неясному движению внутри. Странное волнение и легкий трепет не давали покоя. В такую ночь не мудрено умереть, отчего-то подумалось ему.
 Прошло не меньше получаса, когда он услышал шаги в темноте. Кто-то шел по тропинке, ведущей от дома. Антон продолжал сидеть, не двигаясь и не открывая глаз. Мгновением позже он почувствовал едва уловимый аромат – до боли знакомый запах. Открыв глаза, он увидел, что рядом сидит Эля.
 - Ты заснул? – спросила она, не глядя в его сторону и прикуривая сигарету.
 - Нет, я слушал.
 - Слушал? – переспросила Эля.
 - Ночные звуки. В августе удивительные ночи.
 - Значит, просто сидел и слушал.
 - Просто сидел и слушал, - повторил Антон и добавил после непродолжительного молчания. – И ждал тебя.
 Эля затянулась и наконец посмотрела на него.
 - Перестань.
 - «Как-то школьной осенью печальной, от которой шел мороз по коже, наши взгляды встретились случайно, ты была на ангела похожа…» - продекламировал Антон.
 - Ты стал внятнее писать, - коротко заметила Эля.
 - Это не мое. Это Рыжего.
 - Тебя интересуют исключительно самоубийцы? – фыркнула она.
 - Да, меня интересуют исключительно самоубийцы.
 - Оригинально.
 - Скажи, ты хоть раз вспоминала обо мне? – спросил Антон, пытаясь разглядеть в темноте Элин профиль.
 Она поднялась со скамейки.
 - Что ты хочешь от меня услышать?
 - Ответ на вопрос.
 - Зачем мне было тебя вспоминать? Зачем вообще вспоминать прошлое? У меня есть муж, я его люблю…
 - А я вспоминал. Чаще, чем дозволено. И ты не ври, ты тоже вспоминала потому, что мы…
 - Немедленно перестань! – резко оборвала Эля, собравшись, было, уходить. – Думаешь, мне было просто? Думаешь, не было больно? Как будто ты один страдал! Да что ты знаешь, кроме собственных прихотей? Ты всегда был эгоистом, Тоша, самым настоящим самовлюбленным выскочкой! У тебя вокруг все виноваты, один ты несчастный, один ты страдалец! Боже, как же ты несправедлив!.. Почему… почему ты улыбаешься? Тебе смешно?
 - Да, смешно! – голос у Антона дрожал. – Мне смешно слышать подобное от женщины, которая столько времени бессовестно морочила голову сразу двум мужчинам! Спала с обоими по очереди… Смешно и противно!
 Воцарилось гробовое молчание. Потом Эля сказала не своим голосом.
 - Ты для этого сюда приехал?
 Внезапно Антон встал со скамейки и, ощущая лихорадочную дрожь внутри, приблизился к ней вплотную. Он почувствовал жар ее тела и взволнованное, прерывистое дыхание. Что-то медленно защекотало у него внизу живота.
 - Не надо… - прошептала Эля.
 Но он был не в силах контролировать себя. Вспышка сладостного помутнения ослепила точно так же, как это бывало раньше. Он обнял Элю и, схватившись руками за бедра, подтолкнул ее назад, неловко прижав к стволу растущей в двух шагах яблони. Чувствуя, как перехватывает дыхание, и ноги наливаются свинцовой тяжестью, он просунул язык в ее горячие губы, так что она застонала, а затем ощутил под рубашкой ее руку, торопливо скользящую вниз по животу…

 Антон вышел на террасу и закурил. Он еще чувствовал остаток Элиного тепла и соленый вкус слез на губах. Она ведь плакала, отдаваясь мне, - только теперь понял Антон. Странная смесь отвращения и опустошенности объяла его, как будто огромная часть собственного мира, наполненного долгими переживаниями, чувствами и неясными образами, отпала раз и навсегда, явив вместо себя нечто новое и незнакомое. Как много времени прошло... Сколько раз я вспоминал ее в пьяном бреду, распластавшись в объятиях других женщин! Вспоминал, блуждая по розовым садам Портленда, тогда, на какой-то международной литературной конференции, куда я попал совершенно случайно… Вспоминал, жалея о том, как хорошо могло бы нам быть… Не вспоминал лишь в минуты близости с Ядвигой... Антон улыбнулся неожиданно теплому воспоминанию. Ядвига всегда казалась ему понятней, быть может, потому, что была на самом деле и глубже, и утонченней Эли... Внешняя простота ее, выражавшаяся во всем, начиная от прически и отсутсвия какого-либо макияжа на лице и заканчивая манерой скромно и со вкусом одеваться, настолько гармонично выражала и дополняла сложный и богатый внутренний мир Ядвиги, полный настоящей, неподдельной и оттого столь редкой любови к искусству, что большинство мужчин просто терялись в ее присутствии, становясь неимоверно грубее и площе в собственных глазах. Ядвига была красива, и она, одна из немногих, действительно понимала Антона, умела читать его душу на бумаге, точно угадывая истинные переживания, скрытые за плотной атмосферой образов. Но любить ее Антон был не способен, она навсегда оставалась красивой, умной, совершенной, но чужой, нелюбимой и нежеланной. При каждой новой встрече он совершенно терялся, не понимая, как себя вести и чувствовать - ведь шаблонов подобных отношений просто не могло существовать в природе! - терялся перед прелестной улыбкой Ядвиги и милыми ямочками на слегка пухлых ее щечках. Она же была легка и нетребовательна, одному Господу Богу было известно, что на самом деле переживала эта чудесная женщина каждую секунду движения души! Похоже, Ядвига точно знала, за что и что любит в Антоне, и до каких пределов допускает его в собственный укромный мир. Все дело было, конечно, в том, что Ядвига являлась цельным и самодостаточным существом. Как она с другими мужчинами? - взволновано думал Антон, провожая ее взглядом, высокую, легкую, парящую, словно бабочка, над мостовой, и рассматривая украдкой по отдельности ножки, талию, попу, как бы удостоверяясь - не изменились ли формы тела с прошлого свидания. География их встреч была весьма широка, а распорядок - непостоянен. У каждого была своя жизнь, связанная воедино лишь любовью к поэзии и редкими ласками... Стоит ли говорить, что Ядвига была полной противоположностью Эли, вернее, просто эти две женщины были разные, и врятли бы пересеклись  на одном невидимом векторе жизни...
 Но когда-то каждая черта именно Элиного несовершенного лица была для Антона совершенна, каждый незначительный взгляд или движение губ обретало скрытый смысл, намек и распаляло жажду, ускоряя биение неспокойного сердца, заключенного в тесной грудной клетке. Сладостное безумие, думал Антон, бездна, пропасть, омут. И никакой грации, никакого тонкого стана и нежной поступи, скорее наоборот, неуклюжесть и подростковая угловатость движений.
 Все вокруг мерещилось какими-то таинственными неуловимыми намеками. Прочел ли он прогноз погоды, оказывалось – солнечно, вспоминал ли стихотворение, любимое пару лет назад, там обязательно звучало ее имя. Все было неспроста. Кругом предназначенье. Страсть требовала постоянной подпитки, иначе оборачивалась мучительной тревогой. Страсть требовала серых глаз, лебединых белых рук, чувственных мягких губ, сводящих с ума, и бесконечных признаний если не в любви, так хотя бы не в безразличии, иначе мир начинал трещать по швам, и ледяная скулящая тоска пробиралась в сердце. Как сладостны были муки, как разрушительны и всеобъемлющи! Возможно ли было представить что-то другое? Как много говорил Антон в истоме сердца, как горячо! Как признавался и обвинял - слова лились неиссякаемым потоком! А как до боли сжимал запястья, хрупкие птичьи запястья, или захлебывался пьяными слезами горя и ярости, исходя на нет, расточаясь до крупицы; как много писал стихов и ни одного настоящего - ни строчки не вспомнить теперь. «Да люблю, люблю!» - говорила она, отводя взгляд в сторону, а в голосе слышалось что-то непривычное, чужое, и он ей не верил, а потом, в смятении вдруг начинал верить и радоваться вопреки здравому рассудку, как радуется смертельно больной человек, когда боль отпускает его на мгновение.
 Сколько бессонных наполненных тревогой ночей Антон провел за возбужденными до предела мыслями и планами! Он думал о том, выверял и просчитывал, как скажет ей всю правду без остатка, и так грамотно и правдоподобно это выходило в болезненной игре воображения, так отчетливо вставало перед глазами ее бледное лицо, как будто ловко расписанное каким-нибудь романистом двухвековой давности! Слова все выходили  увесистые, правдивые, горькие, и виделось ему страдание, что предстояло после сказанного: прости, Эля, прости, родная, прости, моя хорошая, но любовь моя, если это вообще любовь, ведь это скорее даже не любовь, а страсть, так эта страсть, ангел мой, муза моя, она губительна, она убивает меня, пожирая изнутри страшным зверем! Такой правдивой получалась будущая речь, что он даже успокаивался и забывался на пару часов тяжелым сном…
 Каким только не становилось выражение ее лица там, в воображении! Вот она злится, она в бешенстве уходит, кинув напоследок что-нибудь презрительное и непременно желчное; вот она плачет, уткнувшись в колени, не в силах поверить его словам, она убита горем, или остается холодна и безучастна к сказанному потому, что все это была нелепая грошовая игра и не более того…
 Ничему подобному, конечно, не суждено было воплотиться в реальности. При каждой следующей встрече Антон мгновенно терялся в смертельном вихре чувств, сгорал от страсти и шептал бессвязные глупости, как мальчишка, как ополоумевший школьник.
 Снилась она ему то звонким прозрачным ручьем, бегущим между белыми южными скалами, несущим жизнь под раскаленным солнцем, то огромной сырой землей, из которой цветут растения и в которой лежит конец этой жизни. Сердце терзалось ревностью и подозрениями, картины, на которых она извивается в сильных и страстных чужих объятиях сводили с ума. Собственные параллельные отношения с другими женщинами не задевали притухшей от ревности совести, ведь известно же, измена бывает только чужой... Быть может, именно поэтому все подозрения насчет скрытой и с непринужденной легкостью скрываемой жизни Эли, насчет всех тех невидимых, воображаемых Антоном мужчин, которые в его отсутствие были вполне видимыми и реальными, а чувства и Элина к ним страсть еще более реальными, возможно, все это и доводило его до банального унижения, нестерпимого щенячьего желания дозвониться, найти и встретить, навязаться или, еще лучше, разоблачить на месте преступления эту ведьму разом, добить себя тем самым, уничтожив последнюю жалкую надежду на свое исключительное право, на единственную к нему любовь этой женщины...
 Эля никогда не понимала себя до конца. Собственный темный мир, бездна, были ей неподвластны. Случалось, она становилась отрешенной, но все чаще суетливой, неусидчивой, нескладной. Что-то упорно мешало ей остановить взгляд хотя бы на одном предмете или сконцентрировать рассеянное внимание. В непрерывном и сумбурном потоке жизни ей лишь изредка виделось что-то цельное, отчетливое, да и то скоро бесследно исчезало. Необъяснимое волнение овладевало ей ежечасно и она, не в силах ему противостоять, как будто пьянела, превращаясь в игривую кошку с недобрыми блестящими глазами. Страсть Антона будила в ней желание, отсутствие – кололо и задевало самолюбие. Приступы нежности запросто чередовались с приступами неистовой ярости, казалось, ни одно чувство или настроение не возникало до конца и не сохранялось в ней постоянно… Была у нее одна едва заметная, но немаловажная привычка. Всякий раз, оказавшись у Антона дома, она непременно, войдя в комнату, первым делом бросала короткий, но жадный взгляд на его рабочий стол, заваленный исписанными листами бумаги, и не упускала возможности как бы невзначай прикоснуться рукой к книге или раскрыть ту или иную тетрадь всего на мгновение, как бы удостоверяясь, что записи были свежими, а художник на днях бывал на ауденции у Творца...

 В доме раздался шум. Зажегся свет на первом этаже, и хлопнула дверь за спиной Антона. Он обернулся и увидел Андрея, и не узнал. На лице его застыла страшная улыбка. В руках он держал охотничье ружье. Откуда у него такое старинное невероятное ружье?!
 - Подлец! – процедил сквозь зубы Андрей. Он едва себя сдерживал. – Как ты смеешь так поступать с нами, со мной, с Элей, не задумываясь ни на секунду! Тебя едва ли мучает совесть, ведь так?.. Я все знаю. Все. Понимаешь ты это? Эля давным-давно рассказала мне, что между вами было, и про тот случай после нашей свадьбы тоже… Как ты думаешь, легко мне было с этим жить?.. Но я простил, простил и тебя, и ее. Я нашел в себе силы сделать это… А ты… Сколько раз я помогал тебе, сколько раз спасал… А ты являешься в мой дом спустя два года и как ни в чем не бывало снова трахаешь мою жену, сукин ты сын! Убирайся прочь, или я…
 Андрей направил ружье в небо и выстрелил несколько раз. Залаяли собаки. Антон, отпрянув, слетел с террасы и, не оборачиваясь, бросился прочь.
 Где-то вдалеке раздался гудок скорого поезда. Начинало светать.
 «Прямо в небо, в небо, в небо…» - бормотал Антон, продираясь сквозь заросли лесного кустарника. Его всего трясло от волнения и предчувствия чего-то важного и незнакомого прежде.
 Вдалеке снова раздался одинокий гудок поезда.
 «Зачем все это… Зачем я… К чему… Какая нелепость…»
 Внезапно он выскочил на лесную поляну, залитую бледным лунным светом так, что, казалось, все вокруг поменялось местами, и твердь опрокинута в высокое августовское небо. В траве блестели капельки ночной росы, собранные в узорах паутин. Антон задрал голову и вгляделся в звездную даль. Небо стало прежним, таким, каким было всегда, сотни и тысячи лет назад, необъясненным и неизученным по учебникам, но страшно красивым. Он вдохнул полные легкие холодного ночного воздуха. Вокруг в прозрачном воздухе витало что-то еще, то, что и переворачивало мир с ног на голову, что оборачивало его вспять, как будто столетия и тысячелетия в раз промчались прочь, воздав земле первозданную неухоженность и неокультуренность: здесь не бывала рука человека, этого не видел глаз человеческий, и зрение еще не искажало податливый материал мира собственным углом, создавая перспективу, пейзаж, порядок. Ощущение зацепилось за Антона, и он понял: кроме прочего здесь не бывал и язык человеческий, вещи вокруг вертелись в первичном обращении вещества, они были не названы, не угаданы, Адам с Евой еще не спускались на Землю и не говорили – это дерево, это – я, а это – ты. Все вокруг начало закручиваться пространственной воронкой и превращаться в неспешный, величественный парад энергий и материй, задолго до всяких названий, задолго до слов, прежде форм...
 Боже мой, как стыдно! Стыдно… но в тоже самое время, как красиво! Какая это волшебная ночь! Словно первая ночь на земле, которую увидел человек! Все так свежо и первозданно, и лес, и звезды, и луна, и все на своем месте, все в порядке… Но почему я не видел этого раньше?.. Как стыдно за все, стыдно за то, что должно быть стыдно, когда так невыносимо хорошо! но и легко тоже, здесь, в груди, где так много лет было тяжело, тесно, больно…
 Для чего я жил все эти годы призраками прошлого? Для чего затертая, как старая фотография, мертвая память об Эле, ее образ, ее черты или кусочки жестов, замороженных в воспоминаниях, ненависть и страсть к этой женщине терзали меня, не позволяли дышать свободно, так как дышу я сейчас, по-настоящему, как будто впервые в жизни? Дышал ли я прежде, чувствовал ли подобное до того, как она появилась в моей жизни? Или… страшная догадка поразила Антона. Или же ее образ всегда тайно жил где-то внутри меня, так глубоко, что я не мог его разглядеть, и там, три года назад, он всего лишь воплотился в жизнь, сошелся на мгновение с необходимым для этого количеством событий, найдя физическую форму, и страсть захлестнула меня, погрузив во мрак безумия!.. Никогда прежде не видел я, как совершенен, как чудесен мир вокруг, он был настолько привычен и естественен, что я просто его не замечал… Неужели потребовалось столько лет мучений, чтобы через страсть к этой женщине, правда открылась мне, так просто и внезапно? Кажется даже, что когда-то прежде, однажды раньше я как будто был близок к тому, чтобы понять, что за неведомая сила держит и не отпускает меня, но бурный поток жизни или мое нежелание забывали во мне эту близость к истине...
 Ведь я совсем ее не люблю, вдруг понял Антон, и никогда, боже, никогда не любил, и она тоже, она тоже никого никогда не любила, ни меня, ни мужа, просто не умела, это же уметь надо, еще как уметь, бедная, несчастная Элечка!

2013-2014