Американский папа

 


     Татьяна в свои двадцать девять лет так и продолжала жить с матерью. Не бросишь же мать с ее астмой. По этой же причине не получалось и замужество. Однажды она попробовала, но женой пробыла всего несколько месяцев, да и те месяцы едва ли можно назвать полными, поскольку большую часть времени пришлось проводить с матерью. Она срывалась с работы и сидела у постели матери всю ночь, она срывалась вечером из дома и возвращалась на следующий день после работы. Вначале муж шутил, называл ее телефонной женой, потом брак как-то сам собой распался.

     Денег в доме тоже никогда не было. Одни лекарства требовали безумных трат. Однако в последние пару лет Таня умудрилась сколотить немного денег и взяла в аренду рюмочную. Четыре столика, за которыми посетители выпивали стоя. Еще была выложенная плиткой полочка вдоль стены, на которую можно было поставить пластиковый стакан с водкой и бумажную тарелочку с бутербродом и крабовой палочкой. Имела Татьяна и двух помощников. Афанасьевна мыла пол, а её муж Степаныч таскал ящики и делал всю тяжелую работу, включая выволакивание на улицу лежащих клиентов.

Не всегда Таня жила только с матерью. Лет до десяти была у нее нормальная семья. И тут отец, инженер какого-то института, познакомился с американкой. Та стажировалась в том же отделе, где работал отец. Вскоре он ушел из семьи, а через год отбыл по месту жительства новой жены.  Много лет подряд Таня получала из Америки рождественские подарки, которыми хвалилась в школе. А потом дура-мать написала отцу что-то вроде того, что нет у тебя дочери, а очередную посылку отправила обратно за свои деньги. И подарки перестали приходить. Но Таня всегда верила, что отец обязательно объявится. Она и сама хотела послать ему письмо, но мать выбросила все конверты и оборвала возможную связь с отцом.

Однако, мысли об отце Таню не оставляли. Ее мечты о появлении отца принимали разную форму. Теперь, когда она держала рюмочную, она так представляла себе появление отца:
Входит высокий, породистый мужчина, похожий на американского киноактера. Почему-то он представлялся ей в модной нынче теннисной кепке. Входит в рюмочную, пристально смотрит на нее. Вся пьянь в помещении немедленно затихает. Смотрят на него во все глаза. А он произносит бархатным голосом:
- Ну, что, доченька, закрывай свою ресторацию. Поедем со мной. Я тебя жду в машине.
И, не медля, выходит.
А может быть, это произойдет немного по-иному.  Входит отец, кривит свои красивые губы, глядя на посетителей, и проходит прямо за стойку. Она рыдает, уткнувшись в его пальто, а он гладит ее по голове и говорит:
- Ну, что, Танька - Танюха, пойдем отсюда. Больше я не позволю тебе разливать эту гадость.
- А как же рюмочная? - сквозь слезы шепчет Таня.
- Выкинь из головы, - уверенно отвечает отец.


Клиенты в ее рюмочной были из среднего класса и ниже. До самого дна. Однако иногда заходили и зажиточные люди; как правило, заходили вдвоем, втроем. Брезгливо рассматривали витрину, уставленную бутылками пива и дешевой водки, читали ценник закуски, громко смеялись: «Закусим, значит, крабовой палочкой или бутербродом с селедкой, а?» А после снисходительно спрашивали: «А хорошая водка есть?» На что Таня отвечала ровным голосом: «Есть разная, «Финляндия» есть, «Абсолют». «Абсолют» – удивлялись клиенты, - «Ну, налей нам по соточке Абсолюта, только из новой бутылки». – «Пожалуйста», - равнодушно отвечала Таня. Она приносила бутылку Абсолюта, с заметным усилием скручивала ей пробку и разливала водку в пластиковые стаканы.  Водка, конечно, была самая дешевая, местного разлива. Степаныч умел ловко восстанавливать самые сложные пробки на любых бутылках. Клиенты с удовольствием выпивали «Абсолют» и уходили, балагуря. Татьяна была уверена, что никто из этих пижонов не сможет разобрать, какую пьют водку. Поэтому спокойно называла цену, и брала за сто грамм не 14 рублей, а восемьдесят два.

Иногда, правда, она была честна с клиентами. Как-то зашел лысый мужчина, чисто выбритый, с благородным лицом. И вежливо попросил хорошей водки, тихо пояснив, что ему надо выпить, а от нашей водки он потом мучается всю ночь изжогой. И Таня отсоветовала ему брать «Гжелку», а предложила просто разведенного спирта, запасы которого у нее всегда были под рукой. Мужчина улыбнулся и сказал, что будет ей очень признателен. Таня не раз вспоминала этот случай. Она интуитивно сознавала, что видит в таких людях своего отца.

В основном, клиенты уже примелькались. Кое-кто, правда, таких было немного, получали выпивку в долг. Она уже знала тех, у кого была пороговая норма. Скажем, говорливый музыкант после третьих ста граммов падал, и Степанычу приходилось выносить того из помещения. Были и скандалисты – с теми Татьяна управлялась сама. Голос ее менялся, становился звонким и натянутым, и клиент понимал, что больше ничего сегодня здесь не получит.

Еще Татьяне приходилось жестко пресекать распитие принесенных с собой бутылок. В этом случае она не кричала, не ругалась, а очень спокойным голосом соглашалась выдать стаканы и продать закуску. Только, добавляла она, если посетители оплатят принесенную с собой водку. А в ответ на обескураженные взгляды предлагала: «Давайте, я налью вам по соточке, а свою вы уж выпьете где-нибудь в другом месте». И это срабатывало.


Однажды среди постоянных клиентов появился ещё один. Невысокий старик, всегда одетый в рваную яркую куртку и спортивную шапочку, небритый. Он приходил днем, покупал пятьдесят грамм самой дешевой водки и долго пил ее глоточками, поглядывая на других посетителей. Если кто-либо, уходя, не выбрасывал свой пластиковый стакан в бак у выхода, старик немедленно оказывался рядом и сливал в свой стакан оставшиеся капли. Старик был тихий, и Татьяна его не стала гнать из рюмочной. Спросила как-то, когда он расплачивался пригоршней мелочи, где это он за день столько мелочи набрал. Старик ответил очень тихо. И у Тани возникла к нему жалость, впрочем, она тут же отогнала ее прочь. Старик появлялся день за днем, без перерыва, и однажды шепотом попросил налить немного без денег. Она обругала его и выгнала. А он испугался, повернулся, чтобы уйти, но она услышала совсем неожиданные слова: «А я думал, что вы добрая».

Таня почему-то очень переживала этот поступок. Дома она хотела рассказать матери про этого старика, да та тут же перебила дочь и завела обычный разговор о себе. О давлении. О том, что никто не заботиться. О том, что всю жизнь потратила на дочь и тому подобное.

На следующий день старик снова пришел, купил свои обычные пятьдесят грамм и занял свое место в уголке. Посетителей почти не было. Таня подождала, пока он расправится со своей порцией, и подозвала его. Налила половину стаканчика, протянула ему и сказала, чтобы он ее не ругал за вчерашнее – такая собачья жизнь. И санэпидстанция, и пожарники, и аренда, и эти ходят и берут. И… А дома мать больная. Где денег взять? Старик слушал молча. Он стоял рядом. И ничего не говорил. Только чуть заметно перебирал пальцами по пластиковому стакану. А ей было покойно. И так хотелось, чтобы эти мгновения длились и длились. Чтобы не было посетителей, никто бы не отрывал. Балдела.
Наконец старик выпил, и церемонно поблагодарил. Чудно так, будто с акцентом.


Таня закрыла рюмочную и медленно шла в сторону дома. И вдруг пришла ясность. Этот старик – ее отец. Он проверяет ее, ее доброту, отзывчивость. И говорит с акцентом – он же давно живет в Америке. А она с ним так не по-доброму. Дома Таня достала старый альбом. Вот она, девочка, на коленях отца. Лицо. Точно. Это он. Как же она не почувствовала. И Татьяна стала с нетерпением ждать завтрашней встречи.

На следующий день, как только старик появился на пороге, Таня предложила ему выпить и подвинула закуску. Пока он пил, она внимательно его рассматривала. От добавки старик церемонно отказался. И объяснил, что не сможет расплатиться, поскольку дочь с мужем отбирают пенсию и сами все пропивают. Таня улыбнулась. Ишь, какую легенду сочинил. Но я тебя, папа, сейчас быстренько расколю. И как ни в чем не бывало, Таня спросила, как ему живется в Америке. И широко улыбнулась. Но такого ответа она не ожидала:

- В Америке! - Старик начал брызгать слюной. – Да меня туда палкой не загонишь. Всю жизнь в партии. А эти сволочи, в Америке, жиды собачьи, жируют на нашей православной крови.

Он еще долго орал, покрываясь красными пятнами, а Таня уже поняла свою ошибку. Прямо на глазах растаяла ее мечта. Да и никакого сходства этот грязный старикашка не мог иметь с ее отцом. Как она могла только подумать! Таньку всю трясло.

- Вот что, вонючка, - сказала она, вытирая прилавок грязной тряпкой, - Ты видел, как я с пьянью поступаю, а?
- Видел, - оторопел старик.
- Так вот, пошел отсюда партиец сраный, пока я шею твою цыплячью не сломала.  А если явишься сюда еще хоть раз, я тебя собственными руками удушу.