Антра - наследница неба Т. II, Ч. II, Гл. IX

                Глава IX. Беседы с Ньютоном

    Ньютон принял Антру в кабинете, чем-то напоминавшем
кабинет Учителя в замке Этуаль но более просторном, с высокими
потолками и большими окнами, выходившими во двор, заросший
деревьями и густым кустарником вдоль дорожек, усыпанных песком
и мелким гравием. Помимо полок с книгами, высокой конторки
 для чтения и работы, посредине обширного кабинета стоял
впечатляющих размеров стол, заваленный рукописями, таблицами
и чертежами. Антра обратила внимание на странный прибор,
стоявший на столе. «Наверное счётная машина Гука или Лейбница», –
подумала она. Молчальник мечтал о такой машине.
   Ньютон был в длинном сюртуке тёмного сукна, парике и, как
и большинство англичан, несмотря на преклонный возраст – ему
было уже полных 73 года, – не носил бороды и усов. Со времён
многолетнего пребывания в Кембридже он и в Лондоне сохранил
образ жизни полу отшельника, поглощённого ежедневной
многочасовой работой. Взгляд его отливающих сталью глаз был
суров, если не сказать угрюм.
   Что было тому причиной? Врождённое недоверие к незнакомым
людям или настороженность человека, привыкшего к нападкам
многочисленных недоброжелателей? Об этом не раз Антре
рассказывал Учитель. Ньютону часто досаждали спорами о
приоритетах в исчислении бесконечно малых и в обосновании
обратной квадратичной зависимости в законе всемирного
тяготения. Главными его оппонентами были Готфрид Вильгельм
Лейбниц и соотечественник ньютона – Роберт Гук. оба оппонента
Ньютона были из плеяды умов, превративших XVII век в век
научных революций. Как говорил Молчальник в одной из бесед с
Антрой, Пьером и Гастоном, этот век, объединившись с
космологией Галилея, Коперника и Кеплера XVI века обеспечил
теорию и практику развития науки на триста лет вперёд. Даже
короли считали для себя честью иметь этих учёных членами и
президентами европейских Академий наук, принимать их при
дворе и осыпать милостями в виде чинов, наград и солидных
денежных премий. А Ньютон, к тому же, был избран членом
Парламента. Правда, злые языки утверждали, что за всё время
пребывания там он выступил всего один раз, да и то с просьбой
закрыть форточку. Видимо, он сидел рядом с окном и боялся
простыть.

                207
 
    Антра явилась на приём с письмом от герцога де ла Фош.
Герцог в чрезвычайно корректной форме, напомнив об их
давнишнем знакомстве во времена Вильгельма III Оранского и
королевы Анны, просил Ньютона принять его внучку. Он писал:
«Милорд, Вы увидите юную особу, мою воспитанницу. Антра
проявила незаурядные способности в математике и астрономии,
у неё есть некоторые идеи, поделиться с которыми она может
только с Вами. В её глазах, поверьте на слово, Вы высший
научный авторитет. Примите заранее мою искреннюю
признательность. Генрих Бенуа де ла Фош».
   Ньютон отложил письмо:
   – Вы говорите по-английски, герцогиня?
   – Да, сэр. Но у меня просьба, я терпеть не могу дворянские
титулы. Прошу вас, называйте меня просто по имени.
   Он окинул взглядом её строгое тёмно-вишнёвое платье тонкого
голландского сукна с высоким воротом, отороченным нешироким
белым кружевом и такими же манжетами; потом перевёл взгляд
на её руки безупречной формы с гладкой атласной кожей и
изящными, словно списанными с картин Леонардо или Боттичели,
пальчиками. Он посмотрел ей прямо в глаза и вдруг почувствовал
лёгкую дурноту. то, что он увидел, было неожиданно и неотразимо,
будто удар грома поразил его. такого красивого лица он не видел
никогда за всю свою долгую жизнь. Глаза!
В них была такая завораживающая сила и такая грусть. И вся она
была, как испуганная птица, готовая вспорхнуть и улететь и
никогда уже не вернуться в этот просторный кабинет с высокими
потолками и огромными окнами, выходящими в сад.
   Он был в смятении.
   – Извините старика, миледи, – сказал он, постепенно обретая
дар речи, – у меня нет опыта галантного обращения с дамами.
В этом учреждении, если не считать моей поварихи, женщин вообще
не бывает. Но если вы пожелаете вина или фруктов... – и он
взял в руки колокольчик.
   – Что вы, милорд, я пришла не для галантных разговоров и
к тому же я боюсь похитить у вас минуты, необходимые для
работы. Если вы готовы выслушать меня, мой устный реферат не
займёт и двадцати минут.
   Антра глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду, и
выдохнула тот текст, который сто раз повторяла про себя:

                208

   – Господин Президент, милорд, я внимательно, насколько
позволяют мои скромные способности, прочитала труды многих
учёных, в том числе ваших оппонентов, оспаривающих некоторые
приоритеты. Ваша теория тяготения – высшее достижение человеческой
мысли, – она перевела дух, после этой общей фразы нужно было
говорить о том, что привело её сюда.
   – Но, сэр, есть нечто не вписывающееся в эту теорию. Кроме
того, ни ваша корпускулярная теория света, ни монады Лейбница,
ни волновые теории Гука, Гюйгенса и Гримальди, ни гомеометрии
Анаксагора не дают полную картину природы и свойств материи во
Вселенной...
   У Ньютона, к этому времени вполне овладевшему собой,
невольно поднялась левая бровь, а складка рта изобразила не то
ироническую, не то насмешливую мину. Шок от первого впечатления
прошёл, услышав знакомые слова и формулировки, он, как старый
боевой конь при звуках рыцарской трубы, ринулся в бой.
Ироническая полуулыбка вдруг превратилась в гримасу ярости.
   – Мадам... или миледи, не знаю, как вас называть, но вам
немедленно придётся покинуть этот кабинет и забыть сюда дорогу!
Это неслыханно! Мне – Ньютону, Президенту Королевского
общества* – говорить в лицо такие вещи. Если бы не ваше близ-
кое родство с герцогом де ла Фош, человеком достойным моего
го уважения за огромный жизненный опыт и незаурядный ум, я бы
велел спустить вас с лестницы. Вы дерзкая девчонка! Я всю
жизнь отдал науке, если бы вы знали, через какие сомнения мне
пришлось пройти и преодолеть собственные заблуждения...
   Он остановился, губы его дрожали, пальцы судорожно сжимали
подлокотники кресла. У Антры сжалось сердце, она не ожидала такой
болезненной вспышки самолюбия. Ах, старость, старость! «оказывается,
он не памятник самому себе, а живой человек, самолюбивый
и ранимый, – подумала Антра. – да, ранимый старый человек».
Она знала, что и у него в жизни было потрясение. После пожара в
Кембридже, когда его любимая собачка по кличке Алмаз опрокинула
свечу и в пламени погибли многие его рукописи, около двух лет
после этой трагедии он был невменяем. но благодаря крепкому
здоровью, унаследованному от родителей, он постепенно восстановился.
__________________________________________________
* Полное название Английской Академии наук – лондонское
королевское общество

                209

   Но ничего нового с тех пор Ньютон не создал, и если бы не
работа главным смотрителем Королевского монетного двора и
не хлопоты по переизданию собственных трудов, то ему уже
нечего было делать на этом свете.
   – Я все же скажу вам, сэр, в чём слабость закона всемирного
тяготения в том виде, как понимаете его вы и как понимал его
при жизни ваш великий оппонент Роберт Гук. Вы создали раз
и на всегда заданную механику небесных сфер, вы, милорд, вы,
великий Исаак Ньютон. Да! Вы, а не ваш творец, ваш предикат,
ваш бог! Ваша модель столь совершенна, что кажется поистине
нерукотворной. Но это самообман! Она статична, ваша Вселенная!
Статична в непрерывном повторении одних и тех же суперпозиций...
   Ньютон со смешанным чувством иронии и досады воскликнул:
   – Ну что же вы, миледи, заставляете меня терять время на
пустые разговоры? сколько раз можно повторять, что эта, как
вы изволили выразиться, «статичность в повторении суперпозиций
звёзд и планет» и есть доказательство существования Творца.
   Антра рассмеялась. Куда исчезла её неуверенность, делавшая
её такой робкой в самом начале разговора:
   – Сэр, вы прекрасны в своём заблуждении!
   – Миледи, пощадите старика, прекратите кощунствовать!
   – Ах, мой великий ньютон, – Антра вскочила с кресла и
склонилась перед Ньютоном в глубоком реверансе, – простите,
милорд, глупую девчонку, но как быть с принципом развития?
Да, без развития, без зарождения и гибели всего сущего? Если
бы ваш Творец придерживался вашей гипотезы, он бы никогда
не пошёл дальше Адама и Евы. Но это ведь невыносимая мука
вечно, вдумайтесь в это слово, наблюдать за этой блаженной
парой. И истинная мудрость в том и состоит, что они согрешили
и тем даровали нам жизнь, жизнь, в которой не только войны
и страдания, но и прекрасные теории и изобретения, они
развивают наши взгляды на историю Вселенной совсем не по
библейским сюжетам, и вы, глубоко религиозный человек, вы
сами разрушаете догмы Старого и Нового Заветов. Что Творец
понимал в исчислении бесконечно малых и зачем они ему? Это
Декарт, это Гук, Бойль и Лейбниц, это те гиганты, на плечах

                210

которых стоите вы сами – Галилей, Коперник, Тихо Браге, Кеплер,
Джордано Бруно, наконец. Это вы все – создатели нового мира,
нового времени. Что же касается сил, царящих во Вселенной, то
каждой силе должна соответствовать антисила, иначе гармония
ваша получается какая-то однобокая. Но я вас ударю ещё больнее!
С точки зрения изуверов-фанатиков, вы достойны костра.
Кто это вам позволил? Нет! Как это вы посмели презренными
числами измерять божественную гармонию небесных сфер? Да
вы опаснейший еретик! На костёр, милорд, на костёр! И что вы
ответите на это, мой обожаемый Ньютон? Так вот, милорд, тот,
кто создал нашу Вселенную, если таковой был вообще, не мог
допустить асимметрию сил. Это противоречит «предуготованной
гармонии».
   Кажется, на этот раз терпение Ньютона иссякло окончательно,
но и та злость, то ожесточение, захлестнувшее его вначале
спора, тоже иссякло. Более того, он невольно, не желая себе в
этом признаться, постепенно подпадал под очарование этой
загадочной, совсем юной женщины, так не похожей на стереотип
знатной аристократки. В ней были сила, ум, уверенность в себе
и совершенно неотразимая женственность. «она притягивает,
как магнит», – подумал он, не догадываясь, что точь-в-точь
повторил фразу, сказанную когда-то Антуаном во время беседы с
Молчальником.
   – Миледи, поймите же, если бы это было так, то люди летали
бы, как птицы. Но этого не может быть, потому что этого не
может быть никогда!
   – И это говорит человек, который сказал когда-то: «Я видел
дальше всех, потому что стоял на плечах гигантов»!
   – Да, и от этих слов не отрекусь!
   – А вас никто и не заставляет отрекаться. В этих словах больше
правды, чем в другом вашем изречении: «Гипотез не измышляю», –
тут, мне кажется, вы лукавили. Возможно, у вас появится ещё одна.
И кто знает, может, самая гениальная из всех ваших предыдущих.
Прощайте, о великий и непогрешимый, я подчиняюсь и покидаю вас.
   Она склонилась в насмешливом поклоне, затем медленно
выпрямилась и, плавно отделившись от пола, начала всплывать. Тело
её постепенно приняло положение, параллельное полу и потолку
      
                211

кабинета и продолжало двигаться, поднимаясь по спирали вдоль стен кабинета
всё выше и выше. Наконец-то она не испытывала ни страха, ни
волнения.
   – Какое счастье – так плавно парить, я больше не завидую птицам,
 – и она рассмеялась тем беззаботным смехом девочки-подростка,
который  в былые лучшие дни могли слышать обитатели замка Этуаль.
   Она забыла где находится и кто, окаменев, не мигая, смотрит на
неё оттуда, из глубины обширного кабинета. «Какой он маленький и
смешной», – подумалось ей. Отсюда, из-под потолка он выглядел как
карлик с огромной  головой в рыжем парике.
   Вдруг она почувствовала накатившую слабость. Пора! – и она также
плавно и бесшумно опустилась в кресло, у которого стоял окаменевший
творец  теории всемирного тяготения. Он в ужасе отшатнулся от неё.
   – Право, милорд, у вас такой взгляд. Боже! Если бы я была из
дерева, я бы уже пылала ярким пламенем. надеюсь, вы не отдадите
меня  в руки инквизиции, как ведьму? – Она опять рассмеялась, но это
уже  не был смех  беззаботной девочки, играющей, как в куклы,
с пространством и временем,  это был смех той, второй её сущности, имя
которой   принцесса Диана, незаконнорождённая дочь королевы Марии-
Терезии.
   Наступило тягостное молчание. С удивлением она наблюдала за тем,
что происходило в ней самой в эти минуты. Это она, Антра, всего
несколько минут назад так трепетала перед этим растерянным и совсем
сбитым с толку стариком. Надо же, какое самомнение: «Гипотез не
измышляю». Это его излюбленная дефиниция. Правда, у него есть и другая:
«Гений – есть терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении».
Неплохо! Но в каком направлении сосредоточена её мысль? Нет, сэр
Ньютон ей не поможет, во всяком случае,  не сейчас. Ему нужно время. Уж
теперь-то он не выбросит её реферат о первоматерии в камин, иначе он
просто не учёный. Где же Гастон? Пора готовиться к приёму во дворце
этого назойливого Черчилла Мальборо. Да вот и Гастон.
   – Извините, милорд, – обратился Гастон к Ньютону, ещё находившемуся
в  состоянии человека, увидевшего голову Медузы Гаргоны, – возможно,
я помешал  вашему разговору.

                212

   Но нам с моей супругой Антрой де ла Фош д’Обиньи нужно торопиться.
Через три часа нас ждут во дворце Мальборо.
   – А вы... – спросил Ньютон, – что, вы тоже?.. – и бросил взгляд на
Антру, с безучастным видом разглядывавшую убранство кабинета.
   – Простите, не понял, милорд, – Гастон вопросительно посмотрел на
свою юную супругу.
   – Господин Президент Королевского общества, сэр! – это был голос
Антры. – Мой супруг граф Гастон Рено д’Обиньи не интересуется моими
увлечениями в области естественных наук. Он военный моряк и, поверьте,
прекрасно владеет своей профессией. Что же касается нашей с вами столь
увлекательной беседы, – в глазах Антры мелькнули весёлые искорки, –
думаю, не стоит её продолжать с человеком, не измышляющим гипотез.
Благодарю вас, сэр, за доставленное удовольствие, такое не забывается,
не правда ли? – и взяв Гастона об руку, быстро вышла из кабинета.
   На самом деле ей было жаль старика, он действительно велик и могуч,
и имя его останется в науке подобно глыбе небесного камня, вроде того,
что в библейские времена расплавил скалы на том месте, где возвышается
замок Этуаль.
   Потрясение оказалось настолько сильным, что величайший из величайших
физиков едва не потерял равновесие. Спас стол, на который он успел
опереться. Рука легла на небольшой запечатанный пакет. его принесли накануне
не вместе с запиской от герцога Генриха де ла Фош. старый знакомый просил
дать аудиенцию его внучке. Ньютон машинально перевернул пакет. на нём
красивым женским почерком на безупречном английском языке было написано:
«лично его Превосходительству Президенту Королевского общества сэру Исааку
Ньютону от его верной ученицы Антры де ла Фош». Ньютон надорвал пакет,
рукопись выпала прямо на ковёр. С трудом наклонившись, боли в спине всё
чаще давали о себе знать, он поднял рукопись и развернул сложенные вдвое
листы.
   Заголовок гласил: «Трактат о первоматерии. Суждение об особенностях
устройства материи в Космосе. Комментарий к трудам великого Исаака Нью-
тона на шести листах». У него закружилась голова, ноги сами подогнулись,
и он сел в кресло, на котором всего три-четыре минуты назад сидела Антра.


                213

   Ньютон невольно глянул в пространство под потолком кабинета. образ
парящей Антры возник перед его взором, и сам кабинет начал раскачиваться.
«Как мне плохо!» – его начал душить спазм, он развязал шейный платок,
расстегнул ворот сорочки, стащил с головы и бросил на пол огромный парик.
Так, облокотившись на руку, он незаметно для себя задремал, а когда,
спустя полчаса открыл глаза, то долго не мог понять, где он находится.
В памяти возникали и пропадали неясные образы, голова ещё кружилась.
Он коснулся рукой лба, затем прикрытых глаз. Рука оказалась влажной от слёз,
катившихся по впалым морщинистым щекам.
   Великий Роберт Бойль в одном из своих философских трактатов сказал:
«демон наполнил мою душу ужасом и вселил мне сомнение в основных истинах
религии».
   Преобладающее религиозное сознание тысячи лет давлело над человеческой
цивилизацией, оторвать естественно-научное мировоззрение от религиозной
пуповины если и удавалось, то немногим. И это всегда сопровождалось
страшными муками души и тела, а часто и большой кровью. Путь истины в истории
науки, как вехами, уставлен кострами инквизиции и телами замученных пионе-
ров мысли.








                214


В колонтитуле портрет молодого Исаака Ньютона