Ромео и Джульетта эпохи развитого эгоизма. Глава 4

Андрей пребывал между жизнью и смертью. Каким-то уголком своего затуманенного сознания он вспоминал, что чудом выжил в этой жуткой мясорубке. Он не мог понять, где он, не мог сосредоточиться и додумать до конца мысль, которая грызла его разум своей незавершенностью.

Сделав над собой нечеловеческое усилие, которое потребовалось бы ему раньше, чтобы вытолкать в одиночку тяжелую машину из раскисшей дорожной грязи, он разлепил один глаз. Второй совсем не открывался. Левая половина лица была холодной и как будто чужой. Потребовалось еще две попытки и все оставшиеся силы, чтобы в родившуюся щель между веками можно было бы хоть что-то увидеть.

Над его головой прыгал зеленый потолок. Скорее всего, он едет в санитарной машине. Он должен что-то понять, что… На этом его сознание отключилось и он соскользнул в геометрическую несуразицу наркотического бреда.

С трудом Андрей снова вынырнул на поверхность из муторных лабиринтов небытия. Опять попробовал открыть глаз, что получилось у него теперь намного легче. Он увидел свет, белый потолок и доброе женское лицо над собой. О том, что это женщина, указывал традиционный черный плат и подведенные глаза. Ему показалось, что это его жена, и он просипел, пытаясь улыбнуться:

- Ка… Катюша…

Лицо приблизилось. Сочные губы приоткрылись, зашептали:

- Да, я здесь, я с тобой, мой хороший. Все позади. Ты жив. Отдыхай, тебе нельзя говорить. Давай я тебе губы смочу. Пить тебе пока тоже нельзя.

Он понял, кто эта женщина и, счастливый от этой мысли, выдохнул, снова теряя сознание:

- Мама…

Сознание вернулось сразу, как будто его включили, как некий электроприбор. Щелкнули рубильником – и все сразу стало понятно.

С безжалостной ясностью нахлынули воспоминания.

Их отряд возвращался из очередного рейда в мусульманское село. На душе было радостно от свершившейся мести. Наконец-то эти сволочи сполна расплатились за все зло, которое причинили его городку. Странно только, что в селе было мало жителей. Но всякое бывает – эпидемии часто уносили даже целые города. Это была настоящая мужская работа, когда говорит не разум, а автомат. Они уничтожили всех жителей села. Уничтожили, зачистили… убили. Нет, они враги – их просто уничтожили и все. Андрей гнал из своей памяти яростные глаза маленькой девочки, умирающей под автоматной очередью. Она была врагом. Даже умирая, она продолжала ненавидеть. Поэтому надо было уничтожить их всех. Он только старался делать это гуманно, не мучить.

Уже подъезжая к родному городу, Андрей почуял неладное. Странный запах: гарь, раскаленное железо, какие-то химикаты и опаленная плоть. Серега, ведущий их БТР, тоже встревожился и погнал машину быстрее. Однако Андрею казалось, что скорость не увеличивается, что они ели ползут, теряя драгоценные секунды.

Вопреки всем армейским инструкциям, Андрей нарушил радиомолчание и заорал в рацию:

- Серафимово! Серафмиово! Кто там на связи! Ответьте, мать вашу!!!

Ответом было только потрескивание помех.

Андрей спрыгнул на ходу, не дожидаясь полной остановки БТРа, и побежал к развороченным распахнутым воротам, из которых слышался какой-то жуткий вой и хлопки редких взрывов.

Он бежал к своему дому, не узнавая город, не веря своим глазам. Дома были разрушены взрывами, из них вырывались языки красного коптящего пламени. Взгляд всюду натыкался на мертвые тела людей, части человеческих тел, рваное железо, изувеченные какие-то предметы.

Дома он нашел два окровавленных маленьких тюка, в которых с трудом узнал по одежде тела своих детей с оторванными конечностями и головами. Здесь тоже был взрыв, но ни следа пребывания женщин он не обнаружил.

Андрей выбежал из дома и заметался, но увидел единственное неповрежденное здание – храм. Как добежал – не помнил, картинка воспоминаний сменилась, как в кино – вдруг, резко.

Он распахнул двери храма. Повсюду валялись изувеченные, растерзанные изнасилованные женщины. Они все были здесь и все еще были живы, хотя и доживали последние свои минуты. У некоторых были вырезаны глаза, у других распороты животы, сожжены волосы, отсечены груди.

Андрей увидел маму на руках у жены. Они обе смотрели на него с любовью и благодарностью, но когда он рванулся к ним, в глазах женщин застыл ужас. Он проследил направление их взглядов и увидел проволоку, тянувшуюся от ручки двери к чему-то, что находилось как раз за их спинами. И тут его толкнуло чем-то тяжелым и горячим. Остального он не помнил.

Над ним снова возникло женское лицо с мягкими добрыми чертами.

- Ты проснулся? Лежи, лежи… и не пытайся говорить. Больно? У тебя сильное сердце, но даже оно не выдержало бы еще одни сутки под наркозом. Будет больно. Ты уж терпи, голубчик.

Андрей попытался ощутить, больно ли ему и с ужасом  понял, что тела не чувствует. Это либо было действие наркоза, либо у него был переломан позвоночник.

- Не бойся, чувствительность вернется. Ты еще будешь вспоминать эти минуты, как райское блаженство. Не спеши. Твое тело наши врачи собирали буквально по кусочкам. Тебя чудом нашли живым в городе, полном мертвецов. Под телом какой-то женщины. Именно это спасло тебя от зверья, которое набежало из леса обгладывать трупы. Женского тела им, видимо, хватило, до тебя добраться не успели.

Андрей пытался подумать, вспомнить, кто была та женщина? Может быть его Катюша? Или мама? Но он совсем ничего не помнил. Мир вокруг поплыл, затуманился, а в углу глаза стало мокро и холодно.

Заботливые тонкие сильные женские пальцы промокнули его глаза, вытирая слезы.

- Ты плачь, плачь. Не стесняйся. Мужчины тоже плачут.

Но слезный дар так внезапно и счастливо обретенный, очень скоро иссяк. На смену ему пришло безразличие, а за ним явилась боль

Болело все – руки, ноги, тело, голова, внутренности. Болела, пылала адским пламенем душа. И никакого облегчение не было, не было пути из этого ада. Он грыз заботливо вложенную в его рот резиновую гадость, давясь невыплеснутыми криками, на которые не было сил. Его выворачивало, но кроме горькой желчи ничто не могло уже вылиться из его тела.

Андрей не знал, сколько это продолжалось. Ему не было стыдно, что женские руки убирают мокрые простыни и обмывают его, обмочившегося, обделавшегося. Ему было так больно, что ни на что больше не оставалось сил.

Он находил для себя только одно утешение – в своей вере. И когда его непослушные засохшие губы пытались произнести молитву, над ним склонялось женское лицо и голос, который мог принадлежать только ангелу, тихонько подпевал ему, выводя чисто и нежно самые сокровенные молитвы, возвращающие к жизни, дающие право надеяться, верить и любить.

Тогда ему казалось, что сам святой целитель Пантелеймон склонялся над его страдающим телом и шептал: «…Умилосердися надо мною, грешным рабом, услыши стенание и вопль мой, умилостиви небеснаго, верховнаго Врача душ и телес наших…» с детства знакомые слова, которые читала над ним маленьким мама, когда он болел.

Но вот постепенно боль начала отступать. Сознание прояснялось. Первое, что он попросил у женщины – курить. Он еще не мог это произнести, показав всем понятным жестом.

Женщина прикурила для него сигарету, закашлявшись. Скорее всего, она была некурящая.

Вместе с табачным дымом возвращалась ясность сознания.. Он впервые смог открыть оба глаза и попытался приподнять голову.

Женщина заботливо приподняла изголовье больничной койки, внимательно наблюдая за его взглядом, пытаясь понять, удобно ли ему.

Андрей смотрел в ее кроткие карие глаза и читал в них милосердие и любовь. Любовь сестры, матери, жены. Она умела любить и сострадать.

Он попытался улыбнуться ей и спросил:

- Кто… ты?

Вышло грубо, но голос еще не слушался.

- Я Анна. Тебя привезли сюда в таком состоянии, что мое сердце разрывалось, но я помыслить не могла о том, что ты можешь умереть. Мы собрались в нашей церкви и молились все вместе, пока тебя оперировали врачи.

- А где я?

- Это Семеновка. Тебя пришлось далеко везти, но у нас здесь лучшие врачи. Только им ты должен быть благодарен за твою спасенную жизнь.

- Я не решил еще… буду ли их благодарить

Анна перекрестилась и прошептала: «Господи, помилуй».

- Зачем ты так говоришь? Жизнь – бесценный дар. Ты жив – и это счастье для тебя и для всех нас. А то, что Бог послал тебе такое тяжкое испытание, так это есть проявление к тебе Его любви. Только избранных Он испытывает, посылает страдания.

Андрей постепенно выздоравливал. Он был благодарен жителям Семеновки, которые приходили навещать его в больнице.

Все их лица светились таким мягким светом и лучились радостью, что он не мог обмануть их ожидания. Они смотрели на Андрея, как на чудо, на доказательство Божественной воли. Он чудом выжил, спасся. Теперь его жизнь не принадлежала ему лично – она была собственностью всей этой маленькой дружной общины.

Когда Андрей смог сесть в инвалидное кресло, его пригласили в Семеновский храм и, учитывая его немощь, разрешили молиться сидя. Только здесь, в церковной полутьме, он чувствовал себя снова человеком. Тихое пение, запах ладана, мерцание свечей умиротворяли и лечили душу, молитвы, которыми он возносился к небу, помогали примириться с потерями и давали новую надежду на жизнь, позволяли чувствовать себя необходимым.

Он чувствовал себя защитником веры – солдатом, который нужен этой маленькой, затерянной в опасных лесах общины.

А после церковной службы все собирались в общинной трапезной. Здесь часто местные жители просили Андрея рассказать о себе. Он рассказывал так, как это было принято в его общине – максимально откровенно, ничего не скрывая. Взрослые и дети слушали, затаив дыхание. В их глазах были сострадание, боль и прощение.

Однажды Андрей рассказал о своих сынишках. О том, как он их любил, какими они славными росли и как нашел их обезображенные трупы. Один мальчишка, в глазах которого сияло обожание, горе и слезы, поднялся с места и подошел к Андрею.

- Хочешь, я буду твоим сыном?

Андрей был растроган, но искал глазами родителей ребенка в трапезной. Он встретился взглядом с отцом, потом с матерью. В их взгляде было все – гордость и боль расставания. Видимо, этот мальчик был единственным ребенком в семье, что было большой редкостью, но родители не возражали. Наконец, отец мальчика сказал:

- Не подумай, Андрей, мой сын не легкомысленный мальчишка. Его решение взвешено и продумано. Он говорил с нами. Мы готовы стать твоими побратимами, а если надо – отказаться от родительских прав. Ты один – тебе нужна семья. Лешка давно восхищался твоим мужеством. Мы с Настей были бы горды, если ты усыновишь его.

Андрей потрепал загипсованной рукой, на которой только пальцы были свободны, льняные вихры Алешки:

- Я был бы горд стать твоим отцом. Но… только не обижайся. Я еще молод и хочу найти себе жену, которая нарожала бы мне своих детишек. А тебе я готов стать старшим братом, если твои родители не против. Ну что, побратаемся, Алексей? И я научу тебя всему, что умею.

- Да, Андрей, я хотел бы, чтобы ты был моим братом.

Родители мальчика облегченно вздохнули, а мама даже прослезилась.

Староста Михаил Степанович – единственный человек, которого принято было называть на Вы подал голос.

- Андрей, если хочешь жениться – у нас есть немало хороших невест. Самые чистые, набожные, покорные девушки сочтут за честь выйти за тебя. У некоторых уже есть женихи, но это ничего не значит. Любую помолвку разорвут для тебя и никого это не обидит.

Андрей поискал глазами ту, которая последнее время была рядом и которая возвращала его с того света.

- Михаил Степанович, а Аня – кто она?

- Она вдова! Не дева уже. К тому же ухаживала за раненным мужчиной… ну ты понимаешь. Видела его, мыла… Разве такая женщина может стать невестой? Неужели тебе такая нужна?

- Но она ведь не разведенка? Почему ее, кстати, тут нет?

Староста возмутился:

- Как ты мог так подумать о нашей общине?! У нас разведенка?! Разве мы похожи на распутников?!

- Простите, Михаил Степанович…

- Аня молится на паперти и не допускается в трапезную, потому что прикасалась к телу мужчины, который не является ее мужем, сыном, отцом или братом. У нас все очень строго. Чистота женщин – это наше душевное и физическое здоровье.

Андрей подождал, пока затихнет ропот. В полной тишине, очень негромкого, но твердо и отчетливо, он произнес:

- Я хочу, чтобы Анна стала моей женой. Позовите ее – я хотел бы объявить о нашей помолвке.

Что тут началось. Женские ахи, мужской ропот. Осуждение и восхищение, ужас от шокирующего поступка и тайное одобрение в глазах женщин.

Привели Аню. Бледную, испуганную, с мокрыми дорожками от слез на щеках. Она даже не могла понять, что происходит. Наверное, боялась, что она провинилась и ее сейчас приговорят к смерти.

- Анна, Андрей предлагает тебе стать его женой и спрашивает, согласна ли ты, - произнес староста древнюю формулу сватовства. По традиции, это должны были сказать родители жениха или сваты, но в этой ситуации, сватом мог стать только староста.

Аня зарыдала, кивала головой и все повторяла: «Да, да, да!», потом бросилась в ноги Андрею и стала целовать его загипсованные ступни.

Вдовы были лишены всех прав. Если они не пристраивались в какую-нибудь богатую семью приживалкой или не уходили в монастырь, то вынуждены были до конца своей жизни влачить жалкое существование в общине. За любую провинность вдову могли наказать: высечь, остричь волосы, вырвать язык или повесить. То, что сделал Андрей, было такой редкостью, что случаи женитьбы на вдовах пересказывали друг другу, как волшебную сказку, к тому же еретическую и запретную. Исключением были только овдовевшие матери взрослых сыновей – им оказывали такой же почет, как и их сыновьям. А бездетным вдовам не на что было надеяться. Дочери вдов почти всегда уходили в монастырь, так как у них было очень мало шансов выйти замуж.

Церковью для женщины признавался только единственный брак. И не важно, что произошло. Повторно могли жениться только овдовевшие мужчины или мужчины, выгнавшие из дома блудницу жену. Блудом считалось даже прикосновение к чужому мужчине любой частью тела, не прикрытой тканью. Поэтому Анна была распоследней блудницей, обмывая и подмывая, убирая за лежащим беспомощным раненым мужчиной.

- Аня, встань, пожалуйста, - так же тихо сказал Андрей.

Женщина медленно, как во сне, не веря себе, поднималась. Глаза оставались опущены.

- Я хотел бы с тобой поговорить в присутствии свата. Пока ты не дала мне окончательного согласия.

Традиция не велела жениху и невесте оставаться наедине. Но переговоры перед свадьбой разрешались в присутствии сватов.

Аня покорно выкатила коляску Андрея в соседнюю каморку. Староста вышел следом, крякая и расправляя усы.

- Аня, я хотел бы только одного – твоей откровенности. Клянусь тебе, что если ты ответишь отказом, ты будешь мне названной сестрой, я обеспечу тебя, и больше никто не посмеет тебя обидеть. Ты больше не будешь считаться вдовой. Если надо – я отправлю тебя в паломничество или оплачу поступление в монастырь – какой ты пожелаешь. Я в долгу у тебя. Ты вернула к жизни не только мое тело, но и душу. Ты согласилась, чтобы перестать быть вдовой или у тебя есть ко мне чувства.

Староста неодобрительно покосился на Андрея, но промолчал. Случай был действительно особый. Он не собирался вмешиваться в разговор.

- Андрей, я… мне стыдно такое произносить, но ты мне очень люб. По сердцу ты мне. О таком муже можно только мечтать. А я… недостойная блудница. Чем же я заслужила такую честь?

- Я уже говорил – ты спасла меня. Я не привык быть неблагодарным. К тому же, у меня к тебе тоже чувства, - он покосился на старосту, но тот сидел с окаменевшим лицом, опустив глаза.

- Еще я хочу узнать, что случилось с твоим мужем? Были ли у тебя дети?

- Мой муж и маленький сыночек умерли от атипичной оспы. У сына началась сыпь, муж схватил его и повез в Кузьминск (там большой инфекционный госпиталь). По дороге заразился и заболел. Они оба умерли. От этой болезни нет лекарства. А я почему-то не заразилась. Мне даже похоронить их не дали – сожгли в крематории инфекционного госпиталя.

- То есть, рожать ты можешь?

Тут староста поднял глаза – этот вопрос входит в его компетенцию.

- Уважаемый Андрей, эта вдовица может рожать. Ее освидетельствовал общинный врач. С ней все в порядке, она совершенно здорова.

Вдовы считались собственностью общины, их часто продавали в рабство и староста обязан был знать все о состоянии ее здоровья.

Анна стояла, вся пунцовая и от смущения не могла поднять глаза. Андрей смотрел на подрагивающие длинные ресницы, на алеющие щеки, на пухлые сочные губы и в нем неуместно и постыдно рождалось вожделение. Он хотел быстрее выздороветь и взять в жены эту красивую и добрую женщину, так нелепо овдовевшую.

- Роди мне сына, - тихо произнес он и подал знак, что разговор окончен, и он хотел бы вернуться в свою больничную палату.

За ним теперь ухаживал его будущий побратим Алешка.

Аню, счастливую, с сильно бьющимся сердцем, взяли за руки девушки. Они увели ее в девичью горницу и принялись расплетать ее вдовьи косы. Затем они обмыли Аню святой крещенской водицей, хранившейся в особом чане, с молитвами и песнями. Обрядили в белую вышитую рубаху до пола и такой же длинный новенький синий сарафан, заплели девичью косу, обмотали шею бусами, а на голову надели жемчужную шапочку с длинной очень густой синей вуалью. Так одевались просватанные невесты. Теперь Ане надо было вышить особое свадебное полотенце и рубашку жениху. Конечно, ей помогали другие девушки, ведь надо было успеть собрать приданное и подготовиться к свадьбе за такое короткое время.

Во всеобщей радостной суматохе Аня сидела сама не своя. Это невозможно. Неужели она станет женой этого мужественного воина, героя, которым все так восхищаются? Неужели она выйдет из этой прижизненной могилы вдовства и снова для нее начнется жизнь, полная радостей и семейных хлопот? Она снова ощутит сладость супружеских ласк и движение ребенка у себя под сердцем.  Это была волшебная сказка, в которую она так неожиданно попала.