Мандала

Мандала сияла в центре зала всеми немыслимыми красками и завораживала непонятным узором, словно пришедшим из такого прошлого, где никогда не было человека.
Ей было все равно, что  чувствуют и думают люди ее окружающие, как было безразлично тем буддийским монахам, которые выдували ее при  помощи своих металлических трубочек.
Самый общительный из них говорил на хорошем английском языке и легко общался, как с посетителями, так и со своим миникомпом, в котором хранились фотографии его родного монастыря, одного из самых главных, где жил Далай- Лама. С чувством юмора  у него было до такой степени все  в порядке, что можно было только вспомнить православных монахов с их длинными и сердитыми бородами,  с их мрачными и одновременно светлыми глазами, с их молчаливостью и неуклюжестью.
Сравнение было в пользу буддиста, и  с этим вряд ли можно было спорить.
Отточенность и простота его речи и ума  заставляли улыбаться и радоваться, одновременно с этим появлялось редкое чувство заполненности, спокойствия и любви к жизни в самых ее первоначальных проявлениях.
Смотреть на мандалу и слушать пение нужно было  только в одиночестве, или только с теми, кто был открыт любому опыту и самой жизни.
Всем остальным, претендующим на значимость собственного опыта и знание мира, могло  быть туго. По крайней мере, у нескольких после горлового пения произошло печальное  событие – появилась болячка в самом неудобном месте, в том  самом,  на котором мы сидим. Это было «указанием» на  их собственные проблемы – боязнь и страх расстаться со старым и ненужным, отвержение нового опыта, который необходимо впускать и принимать в свою жизнь