33 глава 4

Глава 4. Первая любовь Наташи

До 5 класса я жила в центре города с бабушкой, дедушкой, мамой и папой в большой трёхкомнатной квартире и ходила в школу, которая находилась прямо под нашими окнами. Потом мама получила «однушку» в каком то богом забытом месте и безумно этим гордилась. Переезжать туда мне совсем не хотелось. У меня были друзья, авторитет в школе, и даже мальчик, которого я втайне любила. Он был меньше меня ростом, щупленький такой, и губки бантиком. Когда мы оставались за дежурных по классу, я поднимала его на руках, чтобы он смог вытереть доску.
Зимой темнело рано, и после дежурства я шла провожать его домой. Потом он провожал меня. Иногда это продолжалось очень долго. Наши родители начинали волноваться и выходили нас искать. Строгая учительница, классическая Марь Иванна, старая дева, даже приходила к нам домой. После этого с бабушкой у нас состоялся серьёзный разговор. В итоге нас с любимым рассадили по разным партам, и я очень переживала.


Зимой мы с подружкой катались на коньках и даже ставили танцы, как настоящие фигуристки. Дома из дождика я смастерила себе юбку, как у самой Татьяны Тотьмяниной. Одним словам, я жила своей интересной, насыщенной жизнью, поэтому переезжать из города в деревню наотрез отказалась.

Мама с отцом и младшим братом переехали в «однушку». К нам они приезжали в гости на выходные. Никто не ругался, и всё было просто замечательно. Потом мама вдруг решила, что это неправильно, когда ребёнок при живых родителях живёт отдельно от них, и насильно перевезла меня к себе в квартиру, в посёлок Л. Мне там не нравилось всё. Не нравилась тесная квартира, не нравился двор, не нравились люди. На первом этаже жили алкаши, которые торговали самогонкой. (В посёлке Л. многие торговали самогоном). Моя мама в скором времени тоже пристрастилась к этому прибыльному делу. Поэтому в ванной у нас стояла бочка с брагой, которая источала зловонный, кисло-сладкий запах. Я научилась определять качество самогонки, познала мастерство её изготовления. В 6 утра мама будила меня, ставила самогонный аппарат на плиту, подсоединяла шланги и уходила на работу. Мне нужно было следить за напором холодной воды, потому что перегревание было недопустимо - бачок мог просто взорваться. Качество первака определялось степенью горения. Достаточно было капнуть на стол чуток алкоголя и поднести к нему спичку. Если огненная вода горела хорошо, значит первак отменный, если слабо - то не очень, если вообще не загоралась, то в технологии была допущена ошибка. Тогда нужно было отключить сначала газ, а через некоторое время - воду и именно в такой последовательности. Так в свои неполные 13 лет я познала премудрости самогоноварения.

С 8 утра с чекушками в трясущихся руках в дверь начинали звонить алкаши. За червонец я наливала стопарик, за сороковник – бутылку. Деньги я аккуратно складывала в тумбочку под замок. Деньги мама всегда прятала и запирала на ключ, чтобы брат не стырил. Доступ к ключу был только у мамы и у меня, потому что я деньги не воровала.

На втором этаже нашего дома жила колдунья. Её квартира, пропахшая ладаном, была уставлена иконами, увешана крестами и зеркалами. С утра у подъезда собирались желающие узнать своё будущее и смертельно больные, надеющиеся на излечение. На третьем - располагалась общага. На четвёртом - жили мы. Запах ладана и самогонки преследовал меня всякий раз, как я выходила из дома. Но это всё ерунда по сравнению с тем, что мне пришлось пережить, когда я пришла в новую школу, в 7 класс.

- Это наша новая ученица, Наташа, – представила меня классный руководитель.
– Теперь она будет учиться в нашем классе. Садись вот сюда, - и она указала мне на место рядом с симпатичным, черноглазым пареньком хулиганистого вида.

 Прийти в 7 класс со сложившимся коллективом - это не просто. Ты сразу становишься изгоем. И тебе нужно что-то с этим делать - показать, что ты своя, чтобы приняли в стаю. Я не робкая, совсем нет, разве чутка странная, а значит, отличаюсь. В таких коллективах жёстко карают за непохожесть. Я это сразу ощутила на себе. Первое, что они сделали - дали кликуху. А вы как хотели! Это вам не городская школа, куда ходила я до 7 класса, где никто не имел погонял. А мальчики и девочки называли друг друга по именам. Это средняя (в буквальном смысле) школа посёлка Л. Вообще, в моём новом классе 7 «Б» практически все имели кликухи. Непонятно, кто их придумывал и на каком основании. Ну ладно, Андрей Батушев был «Батухом», или Радика Чичулина звали «Чичей», а Олю Сисееву – «Сисей». Здесь всё понятно, но почему Петю Баранова звали Руболесом. Что означает это слово и как оно созвучно с фамилией или именем школяра - не понятно. В лесу он не жил, дрова не рубил. Очень прилежную, скромную девочку-отличницу Машу Петрову звали Киса. По мне -нормальная, даже ласковая кликуха, непонятно, почему она обижалась и плакала. Были даже клички, состоящие из нескольких слов. Забитого мальчика-троечника Сергея Шутова звали «Белый спермяк солёные уши».


«Чайник, чайник»! - я даже сначала не поняла, что обращаются ко мне.
 «Чайник» означает новенький – вот так всё банально просто. Хотя эта кличка не была такой уж обидной, носить её до окончания школы я не собиралась. И нужно было немедленно что-то делать. На «чайник» я не откликалась. В то же время не пыталась открыто защищаться - нападать с кулаками на обидчика, обзываться в ответ. Вела себя отстранённо и неприступно. Дома, конечно, плакала. А как без этого, девчонки вообще много и часто плачут. Главное было не показать это одноклассникам. Мне удавалось. Буквально через неделю им стало неинтересно, и они перестали меня так называть. Но появилась новая проблема. Тринадцатилетние мальчики - уже не совсем мальчики, а девочки, как известно, вообще созревают раньше. Например, у рыженькой Марины из нашего класса грудь была уже второго размера, и она носила лифчик. Почти все девчонки, даже безгрудые, носили лифчики. Я не носила. Больше всего доставалось, конечно, сисястой Маринке. На перемене мальчишки закрывали её в раздевалке. Несколько человек держали дверь, другие в это время мяли её груди. Она орала истошным голосом и молотила их пеналом по головам. Но это, конечно же, не помогало, инстинкты и сила молодых самцов брали вверх. И только вдоволь нащупавшись девичьего тела, они выпускали её, красную и растрёпанную из раздевалки. Может, ей даже нравилось, но разве признается в этом порядочная девушка. Во время урока тоже приходилось нелегко. Нужно было постоянно держать руки плотно прижатыми к бокам, потому что сидящий сзади пацан мог просунуть руки под мышки и потрогать за соски, или расстегнуть лифчик. Хорошо хоть у меня этой "сбруи" не было. А с другой стороны - плохо, ведь титек у меня тоже не было (ну или почти не было), и поэтому я не пользовалась популярностью у мальчишек. Зато я нравилась мальчику-хулигану, лидеру и заводиле, с которым продолжала сидеть за одной партой. Мальчика звали Артём, он занимался каратэ.

Потом я узнала, что Чайником меня перестали называть не из-за моей, как я считала, правильной тактики поведения, и за сиськи не мяли не от того, что маленькие. Артём, имевший авторитет в классе, приказал им не трогать меня и не дразнить. Они его слушались. А куда деваться? Кому хотелось быть избитым в школьном дворе Тёмой-каратистом и его дружками-старшеклассниками. Так, благодаря моему защитнику, я стала неприкосновенной для всей школьной своры.


И это было только начало. Потом всегда, как ангелы-хранители, рядом со мной будут оказываться самые лучшие мужчины, которые будут защищать меня. Я как будто притягивала к себе мужчин правильных, честных, красивых, благородных. Они меня ни разу не предавали, не делали больно. Даже два маньяка не смогли меня изнасиловать. Один после того, как я, смирившись с безысходностью ситуации, сама легла и, сняв трусы, грустно буркнула «трахай», опешил и сказал, что так не может. После чего посадил на такси и отправил домой, а потом ещё звонил, предлагал встречаться. Другой маньяк расчувствовался и пошёл провожать до дома по тёмным закоулкам, где выли злые собаки (я рассказала ему про собакобоязнь). Маньяк был удивлён, что я боюсь больше собак, чем его, настоящего маньяка. Я и правда никогда не боялась мужчин. Пускала их в самое сердце и не боялась, что они его разобьют. И мужчины обращались с ним очень бережно. Я поняла, что с нами случается то, чего мы больше всего боимся. Боишься собаку - она чувствует твой страх и обязательно укусит. Боишься быть брошенной - тебя всегда будут бросать, боишься мужа-алкоголика – именно такие будут попадаться на твоём пути, боишься, что будет бить - обязательно будет, даже не сомневайся. Боишься смерти внезапной – обязательно умрёшь под колёсами авто иль сосулька на голову упадёт, боишься долгой и мучительной смерти – готовь кровать и судно. Но что толку от этих знаний, когда применить их не могу. Не могу перестать бояться собак, не могу полюбить жизнь со всеми её проблемами, не могу начать бояться смерти, не могу осторожничать с мужчинами. Не могу и всё тут. Так я и иду по жизни с моими ангелами-хранителями-мужчинами. Спасибо вам, мои.



Тёма-каратист не только стал моим первым ангелом-хранителем, но и первой любовью. Целый год мы сидели с ним за одной партой. Я давала списывать ему диктант, он – решал за меня задачи по математике. На уроках мы писали друг другу смешные записки. Иногда я не могла удержаться от смеха, читая их, и учительница выгоняла меня из класса. А Тёмка невозмутимо продолжал сидеть на уроке. Он вообще был невозмутимым и спокойным. Говорил тихо и сурово.


Весной, когда усидеть на уроках просто невозможно и в воздухе пахнет свежей листвой и ещё чем-то, не поддающимся описанию, чувства обостряются. Мы с Артёмом были молоды и влюблены друг в друга, в эту весну цветы распускались не только на земле, но и в наших юных сердцах. В одну из таких ночей (был конец мая) мы первый раз поцеловались. Это было на ромашковом поле, прямо за церковью. Солнце садилось, окрашивая горизонт в ярко красный, даже малиновый цвет, запах луговой травы дурманил. Мы разговаривали, а потом он обнял меня, но по-другому, крепче, чем обычно, его глаза были близко-близко и губы… Я трепетала в предвкушении чего-то запретного и сладкого. Неумело, робко-робко, он накрыл мой рот своими губами. Пошёл дождь, сначала мелкий, потом сильнее, а мы всё целовались, боясь открыть глаза. С неба полило. Только тогда мы отлипли друг от друга и побежали. Да что бежать, вся одежда уже промокла насквозь. Это была настоящая летняя гроза.


Мы встречались каждый день. Вечерами гуляли, держась за руки, по тёмных улицам посёлка Л. Целовались, стоя у колодца, и я чувствовала его член, упирающийся в меня через наши одежды. На восьмое марта он подарил мне букет белых роз и серебряные серьги. Тогда же, в 8 классе, я закурила первую свою сигарету и выпила первую рюмку водки. Мне понравилось и то, и другое. Я чувствовала себя свободной и взрослой.



В детстве и юношестве вообще всё радует. Эмоции и чувства острее и сильнее, потому что всё впервой. Первый поход в парк с родителями, первый бокал шампанского на выпускной, первая сигарета, первый поцелуй, первый секс. Потом нужно больше новых ощущений. От бокала шампанского уже не пьянеешь, и выпиваешь водку, много водки, от которой только притупляется ум и все ощущения стираются, а на утро опустошение и головная боль, групповой секс, дилдо и всякие другие секс игрушки, а на утро опять опустошение и отвращение, пачка сигарет, да и сигареты - фигня, может наркотики, но страшно. И всё равно не радует. Ничего не радует. А раньше для счастья так мало нужно было. Хватало одного поцелуя на лавочке у подъезда. Безвозвратное счастливое прошлое, я люблю тебя.
 

С девчонками мы сбегали с уроков и курили в подвалах. Там же распивали водку, закусывая зелёными яблоками из школьного сада. Мы ругались матом, сплёвывали через зубы и чувствовали себя очень крутыми. Чтобы стать по-настоящему взрослой, оставалось избавиться от девственности. Я решила, что это должно произойти до дня рождения. 16 лет я буду отмечать уже совсем взрослой, – решила я. Мечта всех девочек - лишиться девственности под аккорды виолончели, аромат роз, свет свечи, на шёлке простыней. Ведь именно это показывают в пошлейших мелодрамах, и именно такие фильмы смотрят большинство юных дев. Я не смотрела мелодрам, а слушала «Сектор газа» и «Кино», носила джинсы и кеды, а волосы мои торчали ежиком. Поэтому (и не только) моё расставание с девственностью происходило совсем иначе. Уже изрядно пьяная и храбрая, я позвонила Артёму. Мы шлёпали с ним по лужам, мои кеды промокли – была весна. В одной руке у меня - бутылка пива, в другой – сигарета, в голове – каша. По мере того, как градусы в крови увеличивались, я становилась смелей. В районе элеватора остановилась на полпути, поставила бутылку в грязь, выкинула сигарету, расстегнула джинсы и со словами «трахни меня», выпятила навстречу каратисту задницу. Меня слегка покачивало. Похоже, что от такого внезапного предложения он опешил. Постояв так минуты две, я поняла, что ничего не происходит.
 - Чё? – я развернулась и пьяными глазами смотрела на него.
- Я не могу так. Я вообще никого ещё не трахал. В кино, правда, видел, - оправдывался он. - Пойдём лучше к моему другу - музыку послушаем?
  В гости так в гости, мне уже хоть к чёрту на рога. И мы пошли.


…Боли не чувствовала, я вообще ничего не чувствовала. Потом вышла во двор, с водостока крыши лилась вода. Я, голая, встала под струю ледяной, талой воды и чуть-чуть протрезвела. Мальчик мой принять такой душ отказался.


Утром у меня болело всё и писька тоже. Я решила больше никогда не заниматься сексом, потому что ничего приятного в этом нет.
 

 На следующий день я праздновала свой День рождения, мне исполнилось 16, и я уже не девочка. Тёмка, конечно же, был в числе приглашённых. Как всегда много алкоголя, сигареты, танцы, танцы, танцы. И вот я уже пьяно обнимаю в танце друга Артёма. Из-за его плеча замечаю злые глаза моего мальчика. Он ушёл в тот вечер, обиделся. Поняв, что его нет, я убежала на кладбище, оставив друзей доедать торт. На кладбище было тихо и хорошо. Я бродила меж крестов, заглядывала в лица покойникам.


 Вообще смерть, точнее, её атрибутика в России - мрачная, однообразная, тоскливая и до безумия скучная. Холмики земли, убогая ограда, деревянные кресты, венки из нелепо ярких искусственных цветов с лентами «вечная память» и фамилиями родственников и близких. За всей этой тоской не видно личности умершего. Что мы можем узнать о человеке по его могилке. Ровным счётом ничего. Только безликое лицо, фамилия и пустые цифры даты рождения и смерти. И всё! И мы приходим по праздникам, зачастую даже не взглянув в выцветшую фотографию когда-то близкого человека, напяливаем перчатки и принимаемся за прополку сорняков, заполонивших могилу. А кто, собственно, решил, что трава на могиле - это плохо и так быть не должно, а ровный холмик голой земли – это красиво и правильно, а? 
  Вообще хоронить в землю в гробу – это очень жутко и не эстетично. В моём воображении существует совсем иное кладбище, не безликое. Оно подчёркивает индивидуальность каждого покойника, делает его личностью, хотя бы после смерти. Эта такая аллея с ящиками, похожая на камеру хранения. На дверце каждого ящика – фамилия и имя умершего. А внутри его прах и всякие интересные вещи. У каждого они свои и разные. Например, при открывании дверки может звучать музыка, которую любил покойный. Там могут храниться какие-то видеозаписи, его дневники, записки или вещи. Например, может быть платье, в котором покойная лишилась девственности. Или галстук, который был на покойном в день, когда он встретил свою первую любовь. Там могут быть дорогие ему мелочи (ведь они есть у каждого) – вырванная страничка из любимой книги, билет в цирк, детский стишок, фотографии, любимые духи, аудиокассета. Да мало ли у каждого человека своих секретов. Перед дверцей в так называемый склеп можно ставить только живые цветы. И не обязательно чётное количество. Главное те, которые любил покойный. Я уверена, что покойникам такое внимание было бы гораздо приятнее, чем прополка могилы и покраска креста, по крайней мере, мне – точно. А вообще у меня в тайном дневнике написано завещание, где я требую сжечь моё тело, а прах развеять над морем. Обещаю являться в жутких снах и пугать дикими сказками того, кто откажется выполнить эту мою просьбу.

Ещё более абсурдной и отвратительной мне кажется традиция поминок. Абсурд начинается с приглашения на поминки. Вы только подумайте, это же два слова антонима – поминки и приглашение. Что ещё пригласительные, как на свадьбе, не рассылают (а может где-то уже так и делают). Пригласить можно на праздник, а поминки - это личное дело покойника и тех, кто его по-настоящему любил.
 Приходят левые люди, какие то соседи и дальние родственники, которых ты видишь, возможно, в первый и последний раз, и которым глубоко плевать на твоё горе. Они и знать не знали покойника при жизни. На кухне, где идут приготовления к массовой жрачке (в огромных котлах бурлит суп, каша, горох, пыхтят пироги) ведутся разговоры о том, как умер покойник. С любопытством и сладострастным ужасом люди смакуют подробности смерти. Потом массовое поедание четырёх обязательных блюд – суп, каша гречневая, каша гороховая, кисель. Со времён перестройки, когда магазинные полки были пусты, и соответственно, на поминках можно было отведать только эти четыре блюда, всё изменилось в лучшую сторону. Сейчас на поминальных столах непременно - салаты, разного сорта рыба, фрукты, бутерброды. Одним словом, жри - не хочу. А даже если не хочу, то надо. Что сделаешь – традиция. И всё какая-то ненужная никому суета. Да оставьте мать наедине со своим горем. Дайте ей наглядеться, наговориться, и по-настоящему проститься со своим умершим чадом, – хочется закричать мне. Не до каши и супа ей сейчас, и не до дурацкой вежливой болтовни с родственниками. Если есть душа, то, наверняка, она плачет, вися на люстре и наблюдая, как какие-то непонятные люди уминают за обе щеки и яростно выпивают. Причём тем же соседям на фиг не надо поминок, они и не хотят вовсе в этом участвовать, но отказать не могут. Ведь тогда их сочтут бессердечными. Значит, им не жалко покойника. А ведь на самом деле не жаль, только все боятся сказать это.


Ещё раз обращаюсь к тебе, Любимый, не надо поминок, не надо всего этого маскарада. Только ты, я и море, и бутылка вискаря, который я так люблю.



Вдоволь нагулявшись по могилам и окончательно протрезвев, я пошла домой. Стало совсем темно. Над кладбищем, как инопланетная тарелка, висела огромная красная луна.

Вот так я отметила своё шестнадцатилетние, а заодно и расставание с ненужной девственностью. Никогда не понимала, почему многие её берегут, как Кощей бессмертный свою смерть. Кому она нужна, и главное зачем?
Спустя месяц я поняла, что залетела. Для верности сходила на УЗИ – мои опасения подтвердились. Эту радостную новость я сообщила Артёму, - ведро с картошкой выпало из его рук и картофелины покатились по бетонному полу подвала.
-Я залетела, - сказала и затушила об косяк, только что прикуренную сигарету (меня зверски тошнило от никотина. Как будто ребёнок сопротивлялся внутри меня вредному для него дыму).
-Что будешь делать? - задал он самый дурацкий из возможных вопросов.
-Не знаю. Наверно придётся сказать маме.Как ни странно, мама отреагировала довольно спокойно на эту новость. Сразу же потащила меня в больницу сдавать какие то анализы. На следующий день решено было идти на аборт. «Или он замуж тебя зовёт?» - на всякий случай поинтересовалась мама.



Какое же это отвратительное слово - «аборт». Ночь перед больницей я не спала. Стоило мне закрыть глаза, как изо всех углов на меня начинали ползти младенцы, они тянули ко мне свои ручонки и пищали «мама, мама, мама». Я в ужасе открывала глаза и с усилием тёрла лоб, подходила к окну и смотрела на знакомый до боли пейзаж и на тёмные окна молодого папаши, который сейчас, наверно, храпел и пускал слюни в подушку.
 

 Так, в 16 лет я испытала первый наркоз. Это было ужасно страшно и интересно. Я видела коридоры и медленно плыла по ним. А тело было гибкое и лёгкое, я могла даже завязаться в узел. Мой полёт сопровождался тяжёлой рок-музыкой в замедленном воспроизведении. На следующий день я пошла в школу.


Я не сдержала слово не заниматься сексом никогда. Трогая друг друга за коленки под партой, мы не могли дождаться окончания урока. На перемене прибегали к нему домой. Прямо в прихожей, не раздеваясь, я приспускала джинсы и отставляла в сторону трусики, он расстегивал молнию на брюках и трахал меня сзади. Но теперь мы были хитренькие - он не кончал в меня. Потом мы бежали на урок.



Однажды я сказала Артёму, что мне нравятся творческие люди, а он только кулаками может махать. Правда, с помощью этих самых кулаков он смог доказать свою горячую любовь ко мне. Проще говоря, избил старшеклассника, который ко мне клеился. Мне этот факт, конечно же, льстил, но я хотела, чтобы любимый стал мужчиной моей мечты. Каратист любил меня и хотел соответствовать моим идеалам, поэтому вскоре научился очень даже неплохо играть на гитаре и исполнял для меня матерные лиричные песни из репертуара Юры Хоя.


Как-то мы делали любовь у него в комнате, приперев дверь гитарой, чтобы никто не смог зайти в неподходящий момент. В другой комнате его родители что-то отмечали. В дверь постучала его мама, ей нужен был баян. Я, как была, голышом, спряталась за занавеску. Тёма открыл дверь. Мама ушла с баяном, мы продолжили секс под «ой, цветёт калина», доносившийся из соседней комнаты. Думаю, его мама не могла не заметить торчащие из под занавески мои босые ноги. Ну и ладно.


Как все девчонки, в 16 лет я писала стихи.

Вот это, по-моему, заслуживает отдельного внимания, не в смысле творчества, по-другому.

Я живу на земле, не живя,
Я люблю тебя, но не любя.
Я грущу, по жизни смеясь,
Я смеюсь, но по жизни плачу.
Я ведь в жизни ничто не значу,
И плевать, что на улице грязь.

Прочитав это сейчас, я поняла, что напророчила. Ключевая здесь фраза «Я ведь в жизни ничто не значу». Ощущение незначительности своего проживания на этой земле меня волновало и тогда. Не значить в жизни – для меня самое страшное. Здесь имеется в виду значимость всенародная и непоколебимая. Без неё жизнь теряет смысл. Отсюда и дискомфорт, и неудовлетворённость, и раздвоение личности. Вроде живу, а вроде и нет, вроде люблю, но как-то не так. Мне не признания родных и близких нужны, не семья со всеми вытекающими последствиями, а что-то большее. Мне нужно застолбить за собой место в этом мире, занять его навека. А ещё мне нужен человек, который смотрит под моим углом зрения. Как бы банально это не звучало – мне нужна моя «половинка». С Артёмом было всё хорошо, но чувствовала я, что он не половинка. А какая она, моя половинка? Я не знаю.

Стихи я писать перестала, как только поняла, что никогда не напишу лучше классиков, которых читала. «Если не стану великим писателем, то может хоть с половинкой всё сложится», - размышляла я.