Невольник

Город был большой и красивый. Он был прорезан каналами, - в них тихо вливалось море, - и мосты из белого мрамора украшали его. Можно было подумать, что видишь райский остров, а не город. Глядя на его театры и дворцы с вершины холма трудно было рассмотреть рынок рабов, который был укрыт среди портиков. Он располагался на площади рядом с портом, и мне часто приходилось идти через него. Судьбы людей, а особенно детей, которые переходили из рук в руки, как домашние животные — это огромные трагедии, которые никто не считал такими уж ужасными. Рабство не граждан виделось уже естественным и даже освященным словами апостолов, а безбожие каралось в городе весьма и весьма строго. Я уже смирился с тем, что зло рабства окончательно победило в полисах, возникших на развалинах старой империи. И старался не смотреть на то, что происходило в портиках, где продавали живой товар.

Но не так было в этот день. Не так давно генерал Счастливчик взял штурмом полис Академиков, и его жителей, тех, кто уцелел или не покончил с собой, быстро распродали по всему взморью. Теперь по всему видно, кто-то избавлялся от партии дешево купленного товара. Люди, ещё недавно бывшие свободными гражданами города, оставшегося от почти забытого знания, города, где все жители ещё обучались в школах, где существовали ныне повсеместно утраченные искусства и даже был университет, были обращены в говорящие вещи. И теперь продавались.

На помосте под полосатым навесом рядом с другими стоял тощий мальчик лет 12-13, ноги его, как и у всех выставленных на продажу, были выбелены. Он смотрел куда-то вдаль своими темнозелёными и очень печальными огромными глазищами. Глаза его были поведены, а щеки подрумянены, видимо его подретушировали, чтобы набить цену. Белила в общем-то не были нужны, было видно, что он и так достаточно бледен, того и гляди без чувств повалится на доски. Видимо он не смирился ещё с ждущей его участью раба для роскоши, комнатного любимчика, в качестве которого им здесь и продавали. Работорговец сидел на краю помоста и ел шаурму.

Когда я проходил мимо, к мальчишке приценивался низенький, но жирный бугр с лысой круглой как шар головой с щелочками глазок и узенькой полоской усиков на похожем на подушечку для булавок лице.
Посмотри, полупочтенный, на этот цвет палестры! Прожевав кусок, начал рекламировать живой товар продавец.
Гримаса отвращения пробежала по лицу мальчика. Да, про него не скажешь, «каждый кто с крикуном красивого мальчика видит, скажет как жаждет юнец, чтобы купили его», подумал я стихом из Катулла.
Да уж больно хил, того гляди помрёт... , туша изобразила на лице злорадство, а может мне его купить да и в того..., в Аттисы, обрезать лишнее... Отвращение на лице парня сменилось ужасом. - Да, и морда лица у него не такая, чтобы он за счастье почёл хозяину радость доставить... На ней же 10 классов написано! А вот оскопить его да в Филологи, чтобы не сбежал, будет на пиру стихи читать... Сколько просишь за него?
50 денириев и это задаром! Клянусь!
Ты обезумел, он что ещё и музыкант и танцовщик?
Да ведь он из Академии, он учился с 7 лет в гимнасии. К тому же он очень молод, красив и ещё «девочка».
Сомнительно, военная добыча. Да слабый, того и гляди помрет... Ну-к скинь с него тряпьё.
Торговец не двинул и рукой. Тогда жирный прыщ сам сдернул с паренька то немногое, что на нем было. На заду и спине у него ясно были видны рубцы от бича, а на груди и плечах пятна от ожогов. Схватив его за тонкую руку покупщик нащупал следы от наручников. Опомнившись торговец встал между товаром и покупателем.
Хотел меня провести. Плут! 50 денирев за строптивого мальчишку, которого надо сечь и держать на цепи.
Хорошо бери за 30, это совсем даром. Уступил торговец.
Хочешь сбыть мне завалящий товар!? И даром не надо. Потом усатый помолчал и сказал,
Даю половину - 15 денириев, сделаю из него евнуха, может выживет и станет смирным после того, как я обрежу ему яйца... Это моё последнее слово. И жирный садист шагнул в сторону соседнего помоста. Торговец заколебался, выражение безысходности и отчаяния на измученном лице парня усилилось, было видно как он посерел. Он поднял глаза и обвёл взглядом толпу, я встретил его полный тоски и отчаяния взгляд. Я увидел лицо чувствующего, образованного, уже умеющего понимать поэзию и искусство, начинающего осмысливать жизнь человека. Возможно, что и он увидел в моем лице что-то, что внушило ему надежду, и безумная нить протянулась между нами, стоящим на помосте работорговца мальчишкой, которого хотели искалечить на потребу любителей роскоши и мной, случайным прохожим.
Даю 20 диниров, сказал я. У меня было всего тридцать. Поэтому начинать с цены продавца было опасно.
Погоди, я раньше пришёл, попытался, вернуться в торг усатый.
Но ты давал, только 15! Сказал работорговец.
Ладно даю 20.
Зачем он тебе? - вмешался я. Всё равно помрет от тоски! Слишком чувствительный. Думаю у него чахотка будет. Даю 30, как ты и просил. Мне помощник нужен.

Жлоб махнул рукой, 30 ден платить за мальчишку он не хотел, парень действительно мог не пережить затеянной им операции, а тогда денежки его плакали.
Пришли за деньгами ко мне, я назвал свой адрес, жил тогда я у порта в доме, где на первом этаже был кабачок для моряков. Я протянул руку мальчишке, он ухватился за неё и спрыгнул с помоста, глядя на меня благодарно и тревожно, дрожа всем телом от перенесённого ужаса и ждущей его неизвестности, которая приносит только плохое. Вопрос, что с ним будет и что потребует от него новый хозяин, оставался на его лице.
Майку, шорты, кеды давай! Хозяин подал вещи, я отдал их парню. Он мгновенно оделся. Мы быстро вышли с рынка.
Как зовут тебя?
Филологом.
Имя как у литературного раба.
Я и есть литературный раб, господин, только последний хозяин любил меня ещё иметь и чтобы я при этом ему Анакреонта читал.
Ладно, пошли домой, гимназист, петь Анакреонта не заставлю.

Дома поесть Филолог не смог, так выпил бутылку кефира, зато мылся он наверное часа два. Потом уснул и спал так, как будто бодрствовал до этого месяц. Днем следующего дня, он постучал в мою комнату.
Можно мне войти, господин?
Заходи. Мальчик вошёл и остановился на середине комнаты. Рубцы очень четко выделялись на его худом теле. Он вскинул гордо голову, чтобы откинуть каштановые волосы и сказал.
Позволь поблагодарить тебя, господин! Ты спас меня.
Окинув я его взглядом, я достал из ящика кое-какую одежду и протянул ему.
Оденься. Это старье конечно, но другого пока ничего нет. Он натянул мои старые шмотки и сразу превратился в гимназиста, который не пошёл на уроки по болезни.
Меня зовут W.
Да, господин.
А как мне называть тебя?
Так и зови - Филолог.
Буду звать тебя Фил, ты не против?
Я ещё раз быстро глянул на него и горько усмехнулся. Не думал никогда, что доживу до времени, когда людьми будут торговать как редькой. По своему поняв мою усмешку, учитывая опыт, приобретенный с прежним хозяином, он весь вспыхнул и начал тянуть майку вниз.
Успокойся, я не стану заставлять тебя ублажать мне хой. Я просто подумал о своем.
Я подошёл к ящику и достал дешевый смартфон и наваху.
Вот, это тебе.
Спасибо, господин Виль, но рабам запрещено носить оружие и пользоваться мобильной связью и Интернетом.
С разрешения хозяина можно.
Фил весь залился краской от удовольствия.
Как мне благодарить Вас!?
Пустое... судьба играет нами, я мог бы быть на твоём месте. Поешь, еда на кухне на плите и отдохни пока. Я представил себя стоящим на помосте, изнасилованным, исхлёстанным бичом, потерявшим родных и свободу. Какой ужас — рабство! - Можешь идти.
Фил, судорожно сжав нож и мобильник, вышел из моего кабинета.

Вскоре я узнал от Фила, что с ним произошло, как он очутился на помосте рабского рынка. Я думал, почему он остался жив, что давало ему силу бороться, кода он был в руках своих хозяев? Из моих вопросов он видимо понял, что я хочу знать и рассказал обо всем, что произошло в день падения Академик.

Генерал республики Счастливчик недавно взял полис Академии. Его превосходительством Счастливчиком овладело безумное желание взять этот город, то ли он бился с тенью прошлой славы, то ли потому, что приходил в бешенство от изящных издевательств, которыми его осыпали в газетах Академии, то ли от низкой ненависти солдафона к культуре, которая дает внутреннюю свободу. А скорее всего он хотел разграбить богатый город и пополнить свою казну, чтобы уже преступить к захвату стола диктатора Республики.

Вот что рассказал выкупленный мной мальчик про осаду и штурм. Когда килограмм муки стоил уже 10 динариев, и он и другие горожане граждане давно ели кору и варили сапоги и ремни, но сдавать город не хотели. Правитель же дел Академии проводил время в пирушках и попойках с прихвостнями. Этот человек, в душе которого сочеталось самое подлое лицемерие и алчность стал правителем через подкуп и интриги на выборах. И сейчас только и думал как ему договориться со Счастливчиком, так сдать город, чтобы остаться в правителях, и уже не зависеть от выборов и совета, установить тиранию. «Но мы не хотели сдаваться, мы предпочли бы съесть все сандалии, чем сдаться Счастливчику и вашей Республике», глядя мне в глаза отрезал Филолог. «Ну какая он наша...», подумал я, она принадлежит таким генералам как Счастливчик, жрецам и рабовладельцам. А в Академии всё было до боли просто, когда жители и городской совет отказались вести переговоры о сдаче, Счастливчик прислал с Правителю своего человека и тот привел собой «осла гружёного золотом» и всеми обещаниями, тогда тот дал знать Счастливчику, что стена будет плохо охраняться, в одном месте, где через неё можно перебраться.

В этот день друг Филолога стоял на часах на этом участке длинных стен. Родителей у Фила уже не было, они умерли в начале осады от черной хвори. К этому моменту у Фила, это был наверное самый важный для него человек на свете. Он учился на студент архитектура и был скульптором. Они вместе дежурили в ту ночь на стене и Фил держал сигнальную его трубу. Неожиданно из-за стены появился республиканский легионер. «Он обрушил на Дэна такой удар, что меч сломался о шлем, Дэн рухнул на землю замертво, но я успел затрубить тревогу. Меня пырнули мечом, но острие попало в звено цепи, которая была на мне и я остался жив, хотя был ранен. Я упал со стены. В спешке меня не стали искать и добивать. Но наши воины не успели собраться, не смогли отбить предательский штурм, слишком много легионеров успели перебраться и подкрепления к ним пребывали постоянно». Город был взят.

Счастливчик вступил в него через пролом в стене в полночь при свете пожаров под грозный под рёв бесчисленных труб, рокот барабанов и вопли солдат, которые получили от него позволение грабить, насиловать и убивать. С обнажёнными мечами легионеры носились по узким улицам. Убитых не считали, о том сколько людей было вырезано можно догадываться по тому, что кровь вытекала с Площади и обагрила кровью всю квартал Керамики. Не меньше чем убитых было тех, кто покончил с собой, не желая попадать в рабство.

Когда я очнулся, город уже горел. Я был весь в крови, но когда я пробирался к дому, на меня прямо с коня спрыгнул эквит и попытался затащить в ближайший дом, чтобы трахнуть меня. Отчаяние придало мне силы, я смог сопротивляться, не смотря на рану. Но он видимо всадник не раз буйствовал во взятых городах. Он вместе со своим пехотинцем связали и даже взнуздали меня, и насиловали всю ночь. Утром меня измученного и почти стёртого с лица земли продали перекупщикам, которые как шакалы шли по пятам армии Счастливчика. Что с моим другом и так и не смог узнать. Но он мог быть и жив.

Перекупщик, когда рана моя немного затянулась отвез меня на остров Рабов. Фил замолчал, вздрогнул от воспоминаний и продолжал... Меня купил один откупщик, сначала он хотел приспособить меня, чтобы вытирать о мою голову руки после того, как облегчится, но я всякий раз его кусал. После этого я получал бича. Потом он пытался сделать меня своим сексуальным рабом. Но я сопротивлялся, тогда он посадил меня на цепь, и тушил об меня окурки. Когда он увидел, что он не может добиться от меня покорности, а я так плох, что могу умереть, отправил меня на портовый рынок. Я мечтаю только об одном, я найду Дэна и выкуплю на свободу, пусть даже для этого мне придётся стать пиратом! Если ты хочешь спросить почему я остался жив, почему я не покончил собой как другие? Когда меня закинули в ограду, где были многие другие, все мы были поражены страшной бедой, и странное оцепенение овладело людьми, от такого поворота судьбы, я как будто одеревенел. А потом я понял, что могу попытаться спасти своего друга. Только для этого я остался жить.

Сколько тебе лет Фил?
12 скоро 13, господин.
Не зови меня господином. Сказал я вставая, - ты не раб мне. Отпускаю тебя на свободу. Можешь идти в пираты. Собирайся, пойдем к претору, оформим вольную...

Он задрожал всем телом, стиснул зубы и заплакал... Так плачут дети горько и взахлёб... Пройдет немало времени прежде чем этот мальчик обретет спокойствие и веру в людей, подумал я.