Вторник. девять тридцать

 Все несчастья Василиса начались во вторник, ровно в девять тридцать, когда он развалился на своем любимом диване со стаканом холодного фраппе в руках, в предвкушении приятного ничегонеделания перед телевизором. Едва ведущая, захлебываясь от избытка чувств, прокричала со скоростью ста слов в минуту: «Сегодня утром восемнадцатилетняя Светлана покончила счеты с жизнью, не выдержав измывательств сутенеров. Слушайте в нашей программе разоблачающее интервью ее подруг по грязному бизнесу…». И только усталый Василис навострил уши, чтобы услышать пикантные подробности розового скандала, как в дверь позвонили.
   Нехотя он сполз с дивана и поплелся открывать, проклиная гостей вообще, и звонящего в дверь – в частности. « Нет, гостей следует выводить как класс, - думал он зло. – А в особенности тех из них, кто заявляется в чужие дома после девяти вечера». При этом он держал стакан с кофе в руках и встряхивал его сердито. Кофе лился на белый ковёр, оставляя на нем нестираемые воспоминания о ненависти к этому врагу человечества – Гостю.
- А я к тебе, собственно, по делу, - сказала гостья, энергично протискиваясь в приоткрытую им дверь. – Вижу, кофеек попиваешь, а?
И это «а?» - было приглашением самой себя на кофепитие. Василис издал неслышный миру вопль и обреченно поплелся на кухню варить кофе.
- Где у тебя «Клинекс»? – внезапно появляясь на кухне, спросила Лица.
- Да на что он тебе сдался в ночной-то час? - спросил он, нажимая кнопку блендера, и тот довольно зажужжал, взбивая ароматную массу.
- Опять ты ковер заляпал, - объяснила она. – Я и решила вычистить, раз уж я здесь. Так где, ты говоришь, у тебя «Клинекс»?
- Нет у меня никакого «Клинекса»!
- Жениться тебе надо, вот что! – заявила она категорично. – Ковер, гляди, заляпал, пижама год не стирана. Женись! И чем быстрее, тем лучше! Найди какую-нибудь приличную девушку и женись! Может она разберет этот свинарник! Да и из тебя, - и она оглядела его строгим материнским взглядом, - человека сделает.
- А, может, я не хочу быть человеком, - огрызнулся он. – Может, мне нравится мой свинарник. Я много работаю и еще больше говорю. И уговариваю всяких уважить архитектуру родных мест. И угрожаю. И топаю ногами. А когда возвращаюсь домой, то жажду тишины.
- Лет этак через пять ты превратишься в настоящего буку, - задумчиво произнесла она и налила себе из блендера кофе.
- Да столько мне не потребуется. Я и так - бука букой! – сообщил он ей.
   Но, тут же, пожалел. «И чего это я с ней разоткровенничался?! Еще пойдет сплетничать по соседям!»
- Ты уж скажешь! – гавкнул он. – Всегда найдешь сказать какую-нибудь гадость!
- Я всегда говорю правду, Василий, какой бы горькой она не казалась.
- А если я не хочу слушать твою правду?! Ни горькую. Ни сладкую. Никакую! Понимаешь?
   Василис вообще не отличался особой терпимостью. Ну а с Лицей просто зверел. Когда они были детьми, то ходили в одну школу и даже сидели за одной партой. И всегда она вела себя так, словно была лучше него.
- Опять ты не выучил урок! – укоризненно выговаривала, бывало, она ему. – И рубашку тебе давно следовало бы сменить!
   «И она называет это правдой! Правдой!!! – горестно думал он. - Ну, хорошо, в детстве ей, по крайней мере, можно было надавать по шее. А сейчас? Что с нею делать сейчас?»
   К его несчастью, дома их стояли один напротив другого – веранда в веранду. А посередине извивалась узкая, мощенная мрамором улочка. И Лица всегда пользовалась этим, чтобы сделать жизнь Василиса адом.
- Что-то раненько ты сегодня поднялся! – иронично улыбаясь, говорила она ему часов в восемь утра.
   И все это потому, что сама она поднималась в шесть. В семь у нее уже готов бывал обед. Ну а к тому времени, когда вставали нормальные люди, она была одета, причесана и занимала место на своем наблюдательном посту – на балконе.
- Может, хочешь поехать с нами? – сладким голосом интересовалась эта прелестная шпионка. – Сегодня Триантарос празднует день святых Бессребреников. Ну а вечером будут танцы.
- Разве я когда-нибудь ходил на танцы? – взрывался он.
   Она только улыбалась. О, Боже! Сколько раз он желал зарезать ее! Обезглавить, а голову выкинуть в море. Разве она не знает, что он с детства сторониться деревенских праздников, ненавидит пляски, избегает скопления народа и, вообще, любит только себя, свой дом и рыбалку?!
   Она, конечно же, все знала! Но ей доставляло необычное удовольствие изводить его. Он ненавидел чужую заботу о себе. Она с удовольствием исполняла роль его матери. Он терпеть не мог советов. Она советовала ему все время. Он жаждал одиночества. Она приходила сама и притаскивала с собой своих подруг.
   Василис удивлялся ее мужу - он сам не пустил бы свою жену шнырять по холостяцким квартирам. Странно, что на Тиносе еще не стали сводить про них сплетни.
- Ты сказала, что пришла по делу, - напомнил он ей, резко меняя матримониальный предмет их недавней беседы.
- Да вот…, - каким-то жалким тоном вдруг заговорила она. И голос этот даже стал похож на человеческий. - Дети мои выросли. Им нужен простор. Не мог бы ты… теперь, когда тебя назначили председателем комиссии градостроения,… помочь мне с разрешением достроить дом?
- Снова ты об этом?
- Но ты знаешь, как мне необходимы эти комнаты!
- Разве не говорил тебе я, что твой дом был построен триста лет назад и представляет собой исторический памятник? Ты понимаешь, что памятник следует охранять?
- Да в Афинах сносят старинные трехэтажные особняки и строят вместо них многоэтажки! – учительским тоном заявила она. – Отчего же мне запрещено достроить две комнатенки во внутреннем дворе дома?
- Пойми же ты, наконец!
   «Черта с два она поймет! – раздраженно думал он. - И разве кто-нибудь до нее понял? Нет таких слов, которые были бы понятны людям».
- Как же, Василий, понимаю я, - сказала вдруг она.
- Вот и чудесно, - обрадовался он. – Еще немного кофе?
- Понимаю я, Василий, что сам граф Орлов останавливался в этом доме. Но дети мои выросли. Им нужен простор. Ну, кому помешают две комнатенки во внутреннем дворе?
- Мне! – захрипел он. – Мне они помешают! Городу помешают!
- Так их с улицы и не видать! – заметила Лица, не обращая ни малейшего внимания на его гнев.
- Да разреши я тебе постройку этих комнат, ко мне завтра же повалит весь город за тем же, - выдвинул он последний аргумент. – А как поступить со средневековыми нашими деревнями? Всем нужен простор!
- Но я же – не все! – возразила она.
- Так мыслит каждый. Каждый думает, что его случай – особый.
- Разве наша дружба ничего для тебя не значит? Все эти восхитительные годы, что мы прожили рядом…
   Он открыл, было, рот, чтобы возразить, призвать к здравому смыслу, отрезвить…, но из горла вырвался лишь хрип. Именно тогда он понял, что все возражения его напрасны. И согласился на все.
- Ты действительно мне поможешь, Василий? – воскликнула Лица и бросилась обнимать его.
- Да уж…, - еле выговорил бедняга.
- Ты чудо! Чудо! – хлопала она в ладоши.
   Так, в восхитительном согласии пробежал жаркий октябрь, прополз плачущий ноябрь и наступил солнечный декабрь. Из влажной земли пробилась, наконец, зелень. Небо просветлело и в удивлении смотрело вниз, на темную, набухшую землю. Эолос, старенький отец ветров, утомившись за лето, уснул у себя на вершине Чикньи. Уснули резвые дети его - Борей и Нотр.
Освободившись от голодных и бесстрастных толп туристов, Тинос ликовал. И сиял, умывшись утренней росой, только для тиносцев. Цветы, обрадовавшись горячему солнцу, распустили свои яркие головки. Стыдливо покраснела герань. Зазолотились хризантемы, завистливо полиловели дубки. На острове царило спокойствие.
   Только Василис был неспокоен. Какое-то беспокойство глодало его изнутри, кричало по ночам в ухо, призывая к действию. «Как я мог согласиться! Как я мог пойти на поводу у Лицы?!» - повторял он снова и снова, ворочаясь без сна в кровати.
   Только под утро проваливался он в черный душный сон. Утро встречало его головной болью. Вот как раз в такое мучительное утро и раздался резкий звонок в дверь. Василис жалобно застонал, накрыл голову подушкой и отвернулся к стене. Тогда в дверь стали стучать.
- Провалитесь вы пропадом! – вскричал Василис, но дверь открывать не пошел.
Еще через минуту из сада послышался крик:
- Василий, вставай! Вставай, я знаю, что ты дома!
- Кого еще черт несет в такую рань? – вскричал Василис, высунув растрепанную голову в окно.
- Да я это! Михалис! – раздался голос из сада. – Мы же договаривались пойти порыбачить, ты что забыл?
- Когда это мы договаривались?
- На прошлой неделе.
- То было на прошлой неделе. А на этой планы изменились.
- Знаю я тебя, соня! Забыл, небось, и теперь ищешь оправданий! Давай, одевайся! Нас Теодорос на катере уже минут пятнадцать дожидается. Одевайся! А то он без нас уплывет. Ты же знаешь Тео!
   Василис знал Тео. Знал хорошо. Дражайший Тео всю жизнь делал только то, что считал нужным. Да, Тео ждать не станет! Если сказал, что отчалит в семь, значит, так он и поступит. И никакие укоры совести мучать его не будут, когда он отчалит без тебя.
 «Надо быть пунктуальным!» - скажет он в ответ на укор.
   «Рыбалка! – заскрипел зубами от злости Василис. – Даже от рыбалки должен я отказаться из-за нее!”
- Я же сказал, что планы изменились.
- Послушай, это уже не смешно! – отозвался Михалис обиженно.
- Перестань орать и заходи в дом! Ты, что не знаешь, что дверь не заперта?
Михалис отворил дверь и зашел внутрь.
- Что тут у тебя, собственно, происходит? – удивленно спросил Михалис, разглядывая хаос вокруг. – Ты что, меняешь обстановку?
- Как бы это тебе объяснить…, - горько вздыхая, сказал хозяин. - Да ты сядь!
- Я бы сел, да некуда.
- Подожди, - и он стал разгребать завал на канапе.
- Ты что, опять поссорился с  Евгенией?
- Да нет, с Евгенией-то у меня все в порядке, - буркнул Василис. – Ты слышал про эту глупую историю с достройкой лициного дома?
- Ты имеешь в виду прошение, которое она подала в отделение градостроения? Тео сказал, что ты голосовал против. Лица тебе этого никогда не простит.
- Я кое-что об этом знаю!
- Послушай, а она-то как об этом узнала?
- Знаю я, что ли? Впрочем, ничего удивительного здесь нет. На Тиносе все обо всем знают. Но отмстить мне подобным образом!!!
   Михалис внимательно посмотрел на друга. С тем происходило что-то странное. Эти темные круги под глазами, этот лихорадочный взгляд, эти нечесаные космы - что это значит?
- Ты что, болен? – забеспокоился Михалис. – Тебе нужна помощь? Что случилось?
- Смотри сам!!! – вскрикнул Василис и распахнул дверь на веранду, жестом приглашая друга выйти наружу.
   Недоверчиво оглядываясь на друга, Михалис вышел на веранду. И тогда увидел это. На белоснежной стене лициного дома, черной краской было выведено:
«Не должно обращаться с друзьями так!»
- Это просто невероятно! – и Михалис захохотал, как безумный. – Вот так баба! Дьявол, а не баба. Всегда она была настоящей чертовкой. Еще тогда, когда мы все ходили в один класс. Подожди, что я расскажу тебе о ней…
- Что ты можешь рассказать мне? – разозлился Василис. - Нет человека, знающего
Лицу лучше меня!
- Да что с тобой? Я ведь хотел пошутить…посмеяться…
- Я тоже сначала смеялся. Только представляешь ли ты себе, смешливый ты мой, каково мне смотреть на ЭТО ежедневно, бояться выйти на свою собственную веранду? Я хотел было стереть надпись. Но она, видишь, сделана на чужой собственности!
- Ах ты, бедняга! Что ж ты делать-то будешь?
- Да уж не стану сидеть тут всю жизнь и смотреть на это! Уеду! На Митиллини. Или в Африку. Лучше в Африку! Уж там-то она меня не достанет! Представь, это она заговорила о том, что должно и о том, что не должно!
   Тогда первый дрожащий луч солнца метнулся из-за его спины и впился в округлые буквы слова «должно». Задержался на нем ненадолго и медленно поползл вверх.