К деду

Владимир ехал в рейсовом автобусе и смотрел в окно. Старенький «Пазик» тяжело подпрыгивал на ухабах, замедлял скорость, старясь тихонько объехать разрушенные участки асфальта, но все равно тряска ощущалась. Да, дороги в небольших городах и поселках Донбасса оставляют желать лучшего. Как-то так повелось в последние десятка два лет, что из богатых недр (Донбасс именовался когда-то «всесоюзной кочегаркой») только берут, ничего не давая взамен…

Высятся по степи старые терриконы и горы пустой породы, которые частенько загораются и тлеют многие годы, отравляя жизнь людей, которые живут неподалеку. И по цвету отвала можно определить – перегорел он или нет. Если он буро-красный – значит, безопасен, все, что могло в нем сгореть – сгорело. С километровой и более глубины добыты за эти годы десятки миллионов тонн антрацита, но приводить дороги в порядок никто не спешит. Зато автомобилей, в том числе и самых престижных марок – полным-полно. Ну да, все кинулись к личному «светлому будущему», а про общее светлое забыли. Может быть, дым от горящих терриконов вызвал перекосы в сознании?
 
Владимир ехал в поселок имени известного деятеля революции. Шахта в нем была заложена еще в двадцатые годы прошлого столетия, и туда переехали его дед с бабушкой  во время коллективизации и раскулачивания. Владимир никогда не видел деда, тот умер за несколько лет до его рождения, но много слышал о нем от бабушки и отца. Дед получил в наследство три пары волов и столько-то десятин земли – вроде бы и не так много, но этого оказалось достаточно, чтобы его зачислили в «мироеды» и нарекли кулаком. В 30-м году имущество отобрали, и дед с женой и двухлетней дочерью вынуждены были переехать в этот самый поселок. Хорошо, что в Сибирь не отправили…

Корней Илларионович был из той породы людей, которые выживут в любом месте. Дед был человеком рукастым и знал толк во многих ремеслах. Работать он устроился в паровозное депо, а на досуге столярничал, огородничал и строил дома в поселке. В жаркий летний день бабушка закрывала ставни в хате и говорила домачадцам: «Лягайте, полежим». Дед днем никогда не спал, а все строгал и строгал в сарайчике, окутывая себя облаками густого махорочного дыма. Никакая жара его не брала!

Корней Илларионович был немногословен и семью держал строго. Если бы он стукнул ложкой по лбу непоседливого внука-шалуна, когда тот раньше других потянулся к казанку с кашей, наверное, никто бы не удивился. Восприняли бы как должное. Но дед, будучи строгим, внуков любил. Первыми родились три внучки, и Корней Илларионович все никак не мог дождаться «продолжателя рода».

Когда Алексей, старший брат Владимира, появился на свет, дед радовался как при появлении первенца, и с тех пор в его карманах не переводились конфеты. Впрочем, с лакомствами в те годы было не очень, в сельпо чаще всего бывали «подушечки» и карамельки. Сейчас на такие, наверное, и смотреть никто бы не стал. Теперь всем шоколадные подавай! Но тогда мальцы не знали другого и радовались скромным дедовым подношениям так, как могут радоваться только дети. И сердце деда окатывала теплая волна...

Образования Корней Илларионович не получил (попробуй, поучись с пятью детьми!), но образованных уважал и всех своих детей выучил. Кто институт окончил, кто техникум. Как-то самая младшая дочка принесла из школы двойку. Дед не любил такого и сурово сдвинул брови, готовясь к суровому отческому внушению. Но, Аленка, хохотушка с косичками, упредила: «Но ведь хорошо же, что не кол!» Дед только молча махнул рукой и полез в кисет за табаком, чтобы скрутить самокрутку.
 
Старшая дочь Александра характером удалась в отца. Такая же волевая и решительная, она уехала учиться в большой город и вышла там замуж. Через некоторое время у молодых начались конфликты, хотели даже разводиться. Корней Илларионович, прочитав письмо с этим известием, долго сидел на скамеечке перед воротами, молчал и курил цигарки. Потом зашел в дом, бросив  на ходу: «Ну, все, мать, еду!» Взял рабочий чемоданчик с «тормозком», конфет для внуков и поспешил на поезд.

Неизвестно, что он там говорил молодым; может быть, напомнил в свойственной ему манере, что Ева сотворена из ребра Адама и что мужчина без женщины – это Адам без ребра, а женщина без мужчины – ребро без Адама? Но «прочухану» дал хорошего, с тех пор всякое бывало, но о разводе никто не заикался.

В войну Корней Илларионович был артиллеристом. Довелось и в немецком плену побывать. И с плена сбежать; хорошо, что вместе с таким же отчаянным рванули. СМЕРШ потом их раздельно держал и с каждого допрос по отдельности снимал. На войне разговор короткий был, но разобрались, не посадили. Бежали через болото, резонно рассудив, что немцы туда не сунутся. Они и не сунулись, но целый день стреляли, не давая поднять головы, и пришлось дотемна лежать в холодной осенней воде.  Смерти избежали, но застудил дед ноги и с тех пор маялся ревматизмом и всякими другими ножными болячками до конца своих дней. Умер он рано, не было и 60-ти, то ли старые раны дали о себе знать, то ли то лежание в болоте – оторвался тромб, перекрыл артерию – и все…

Сколько Владимир себя помнил, каждый год дети Корнея Илларионовича ездили проведать могилу, навести там порядок, покрасить оградку и памятник с красной звездой наверху. Дети (дяди и тети Владимира) выучились, завели семьи, разъехались, так что чаще всего там бывал отец Владимира, старший сын в семье. Останавливались обычно у бабушки Насти. Анастасия Архиповна была подругой бабушки еще с молодых лет. Пока отец красил могилу, маленький Владимир лазал по деревьям и наедался до отвала белыми черешнями, которые очень любил.
 
А еще ему нравилось рассматривать бабушкины иконы в дальней комнате. На Владимира взирали молчаливые и строгие лики Спасителя, Богородицы и святых. Было сладко-томительно и слегка тревожно, святые как бы спрашивали безгласно: «А ты что же без дела ходишь?» Владимир выбегал из темноватой комнаты на солнечный свет, крутился возле отца и однажды едва не опрокинул банку с краской. Отец только вздохнул: «Ох, помощник…» 

Затем Владимир окончил школу, отслужил в армию, отучился и ехал по распределению в другой город. Традиция каждый год проведывать прервалась.  Произошли многие события – распад великой страны, бурные и лихие 90-е, у каждого были свои радости и печали. Ездить стало некому… Большинство родственников оказалось в другой стране и приезжали теперь они очень редко; да и в поселок добраться требовало еще дополнительных усилий.

Жизнь повернулась так, что Владимиру пришлось переехать в родной город. В 90-е годы народ выживал, и было не до визитов. Тут бы поесть чего-нибудь да одежку не очень заношенную на тело натянуть. Прошла волна переименований и сноса памятников, но на имя деятеля революции никто не покушался. Это в больших городах народ бузит и с лозунгами ходит. А в поселке – одна шахтенка да тепловозное депо; тут бы только работу не потерять. Иначе придется на заграничных шахтах вкалывать и каждодневно таможенный досмотр проходить. Как только чуток наладилось, Владимир стал ездить к деду.  А тут еще младший дедов сын, дядя Андрей, приехав из-за границы, установил новый гранитный памятник. Особенно запомнилась Владимиру одна такая поездка.

2

Он приехал в жаркий летний день перед Троицей. Была поминальная Троицкая суббота (и умер дед как раз в канун Троицы). Владимир как-то с особым старанием, не спеша (спешка эта так въедается нам в плоть и кровь, что попробуй потом от нее освободиться!) прибрался на могиле. Куст сирени так сильно разросся, что пришлось опиливать ветви. Кладбище закрыли много лет назад (хоронили теперь новом, за поселком), многие могилы были давно заброшены и поросли колючим кустарником. Памятники и оградки поржавели; грустное зрелище…

Закончив работу, Владимир зашел к Анастасии Архиповне. Ей было уже за девяносто, она плохо видела, но отличалась удивительной памятью. «Здравствуйте, бабушка Настя!» - сказал Владимир, подойдя к старушке. Анастасия Архиповна подошла вплотную и несколько секунд всматривалась почти незрячими глазами в лицо Владимира. «А, Вова, здравствуй, ты опять на велосипеде приехал?»  И слегка коснулась плеча; не глазами узнала – сердцем.

Владимир кинул немой взгляд на ее дочь Любу, стоявшую неподалеку. «Да, она помнит! Я сама поражаюсь, у меня память хуже». «Нет, бабушка Настя, я на автобусе приехал, они теперь регулярно ходят, деда вот проведал». «Ты, наверное, устал и проголодался?» И тут же обернулась и позвала внука: «Сережа, собери поесть гостю и чаю согрей!» Сергей, здоровенный малый, полтора года отслуживший в спецназе, повинуясь без единого  слова, быстро накрыл стол с нехитрой снедью и поставил чайник.

Владимир еще не успел проголодаться, но отказываться было неудобно. И удивило то, как крутой по всем меркам молодой хлопец безропотно выполнил бабушкино поручение. По всему было видно, что бабушка любит внука, а внук бабушку. И вспомнилось Владимиру, как он однажды еще школьником приехал в тетке в село. Жила она чуть ли не на самой околице и пришлось топать через все село.  День был летний, народ был, что называется, «в поле», только возле некоторых домов сидели люди на скамеечках. И из шестерых пять человек поздоровались!

Первый раз Владимир машинально кивнул в ответ. Во второй подумал, что это кто-то идет за ним, и именно того человека приветствовали. Оглянулся – никого! И до Владимира дошло, что здоровались именно с ним. Раньше, наверное, и во всех селах так было принято – приветствовать знакомых и незнакомых. Потом это где осталось, где нет. Это удивило тогда Владимира – у них в пятиэтажке бывало, что и с живущими в одном подъезде не здоровались,  не говоря уже о большем. О нынешних временах и вспоминать неудобно - мы порой не знаем, кто за стеной живет… Все в делах, все в заботах,  у всех компьютеры, смартфоны и телевизоры. За солью и спичками к соседу ходить не надо, супермаркеты забиты по маковку всеми нужными (и ненужными) товарами. 

В том поселке, где когда-то жили дед с бабушкой, теперь не принято было здороваться с незнакомыми. Но Анастасия Архиповна сохранила ту старую культуру, когда люди были добрее, участливее и ближе друг к другу. Внешние перемены, которые кричали «своя рубашка ближе к телу!» как будто не касались ее. И такая старость – благословение, а не проклятие.

…Владимир ехал обратно и смотрел в окно. За мутноватым окошком мелькали лесопосадки, поля и терриконы на горизонте. Тонко ныла растревоженная душа. Словно какая-то заноза в сердце вонзилось… Владимир чувствовал,  что случилось нечто такое, что вывело его из туповатого равнодушия, которое овладело им в последние дни. Перед глазами стоял дедов могильный памятник со старой, выцветшей от времени фотографией. Перед тем, как  пойти на остановку, Владимир долго смотрел на лик деда, которого он никогда не видел.

«Ну, что, пойду я, пора». «Поезжай, внук, спасибо, что навестил! Нам там хорошо, когда вы нас тут поминаете и молитесь за нас». «Жив буду – еще приеду, дед. Прощай!» Легко и спокойно стало на душе. Жаль только было Владимиру, что Корней Илларионович так рано ушел. Поживи он еще – столярничать бы научил, о жизни бы своей рассказал, о войне… Подумалось: «Я бы шкодничал, наверное, махорку у него воровал, а он поймал на горячем и всыпал бы «за дело».

И уже заходя в подъезд своего дома Владимир, наконец, понял, что не давало ему покоя. Он вдруг  по-новому увидел Анастасию Архиповну и то, каким необычайно добрым было ее лицо. Таких теперь почти и не увидишь. Теперь лица все больше серьезно-каменные, отрешенные, с беспокойным блеском в глазах или наигранно-веселые, когда за напускной радостью скрывается душевная неустроенность. И этот тихий неземной свет, который невидимо струился из незрячих глаз бабушки Насти...
 
Такой она и запомнилась Владимиру – маленькая, худенькая, седенькая, в стареньком аккуратном платочке, с сеточкой мелких морщинок на кротком лице...  Да, впрочем, не лицо у таких людей, а лик, который проглядывает лишь тогда, когда вечной своей частичкой они наполовину уже на Небе.