Чтобы помнили

Когда я впервые увидела дедушку, ему уже стукнуло сто двадцать четыре года, хотя это вовсе не было глубокой старостью, особенно учитывая достижения современной медицины. Дедушка жил в небольшом старом доме с облупленной краской на фасаде, который одной стороной выходил на проспект, где никогда не прекращался оживленный поток неомобилей, а другой - в глухой двор, сжатый белоснежными стенами многоэтажных новостроек. Каким-то чудом дедушкин дом не снесли в начале грандиозного строительства, развернувшегося около тридцати лет назад, наверно, потому, что он очень хорошо скрыт и спрятан среди окружающих его красивых новеньких стоэтажных громадин. Если не знать, что на этом квадрате земли стоит дом, то можно пройти мимо и даже его не заметить. В крошечном дворике растет чахлое дерево, которое пытается расцвести каждые три месяца, принимая очередной сезон за весну и не зная, что благодаря приборам в Центре Метеоконтроля, контролирующим климат, нам совсем не обязательно ждать весну, чтобы настала теплая и сухая погода. Говорят, что раньше, когда еще не было таких приборов, люди полностью зависели от капризов природы, потому что осенью шли долгие дожди, летом стояла жара, весной - туман и слякоть, а зимой наступали жуткие морозы, и им постоянно приходилось под все это приспосабливаться. Бедняги.

В своем доме дедушка жил один- с тех пор, как умерла бабушка, его третья жена и мама моей мамы. Бабушку я не помню, о ней мне только рассказывали мама и Джен - моя старшая сестра. Зато к дедушке мы приезжали довольно часто, два или три раза в год. Каждый раз он встречал нас радостно и очень гостеприимно, с забавными старинными манерами хозяина дома, принимающего гостей и считающего своим долгом развлечь их и лично угостить чем- нибудь вкусненьким. Это было очень смешно, потому что теперь так уже никто не делает. Все знают, что достаточно просто расставить везде столики, подключенные к телематическим каналам доставки еды, и включить пару музыкальных стен, и гости сами себя обеспечат всем необходимым.

Но в дедушкином доме не было даже следа современности, что неизменно изумляло меня каждый раз, когда мы туда приезжали. Этот дом принадлежал совсем другой эпохе, о которой сейчас никто ничего не помнит. Там повсюду стояли книжные шкафы из натурального дерева, стены были оклеены бумажными обоями, на которых висели десятки вырезанных из дерева безделушек, на окнах висели занавески, на кухне мы ели из старинной фаянсовой посуды под музыку из старинного магнитофона, а читать можно было при свете старого желтого абажура. И там были книги. И фотографии. В каждой комнате. Фотографии были самыми разными: цветными, черно- белыми, со странным коричневым оттенком. На них были изображены панорамы городов, пейзажи, люди. Если ходить из комнаты в комнату и все время разглядывать эти фотографии, то в них, казалось, можно было заблудиться. А книги просто приводили меня в замешательство. Зачем, постоянно спрашивала я себя, ну зачем человеку нужно столько книг? Их было столько, что они не помещались в шкафы и были сложены в стопки, которые лежали повсюду, так что иногда попасть в другую комнату было затруднительно.

Еще в зале стоял старый телевизор, и на нем можно было смотреть фильмы, записанные на диски. Дисков у дедушки было немногим меньше, чем книг, и они лежали в картонных коробках, поставленных друг на друга в каждом свободном углу. А в дедушкином кабинете- небольшой комнатке, битком набитой полированной деревянной мебелью,- в шкафах хранились журналы и газеты. Многие из них уже пожелтели от старости, у других выцвели буквы, третьи были зачитаны и затерты до белесых пятен на бумаге. Те номера, которые находились в особо плачевном состоянии, дедушка складывал в папки и перехватывал эти папки резинками.
Все это разительно отличалось от привычной нам всем хромированной белизны и ничем не загороженного простора квартир, домов, торговых залов, учебных аудиторий и прочих современных помещений. Поэтому в дедушкином доме, этом хранилище древних и никому не нужных вещей, мне было не по себе, в отличие от родителей и Джен, которые уже давно привыкли к этому дому, и добродушно называли дедушку «старым чудаком».

Однажды, когда я несколько дней гостила у дедушки, я неожиданно для самой себя нашла среди сотен фотографий, развешенных и расставленных по всему дому, несколько черно- белых изображений, которые повторялись по нескольку раз. Это были фотографии одной и той же девушки, явно сделанные в разные периоды ее жизни. На одних она была очень юной, едва ли намного старше меня, и казалась настоящим ангелом в воздушных кружевных платьях, с изящными локонами и наивными, восторженно распахнутыми глазами, а на других - необыкновенно красивой молодой женщиной с короткими светлыми волосами, густо подведенными глазами, с длинными массивными серьгами и грустью в глазах. Ее взгляд был необыкновенным, казалось, она смотрела сквозь время прямо на меня, и это поразило меня до глубины души.

Я отправилась на поиски дедушки и нашла его на улице, сидящим на скамейке, с которой давным-давно слезла краска, под чахлым деревом, изо всех сил пытающимся зеленеть. Стоял теплый летний вечер, медленно краснеющее закатное небо расчертили белоснежные линии следов скоростных вечерних необусов, и во дворик, куда из-за огромных новостроек никогда не заглядывало солнце, доносился отчетливый непрерывный шум мегаполиса. Я присела рядом с ним, показала ему одну из фотографий и спросила, кто это. Дедушка долго молчал, невидяще глядя в пространство, и тогда я в первый раз подумала о том, что, в сущности, мы никогда друг друга не знали.

А потом дедушка рассказал мне об Эвелин Хейзер, чья недолгая, но яркая жизнь пришлась на середину прошлого столетия. Об очень талантливой актрисе, певице и танцовщице, за чье участие в кинокартинах платили сумасшедшие по тем временам деньги, о живой музе для художников, поэтов и режиссеров, чье творчество стало олицетворением целой эпохи. О том, что прежде чем стать знаменитой и богатой, она пережила смерть родителей, сиротский приют, исправительный дом для малолетних преступников, бродяжничество и, в завершение всего, туберкулезную лечебницу. О красивой жизни, которую она вела после того, как к ней пришел успех. О творческом кризисе, который превратился в кризис жизненный и привел к тому, что ее нашли мертвой в гостиничном номере накануне ее тридцать третьего дня рождения.

Солнце село и наступила ночь, а мы еще говорили. Дедушка совершенно преобразился, рассказывая эту историю так, что я непостижимым образом почувствовала себя так, словно сама была ее участницей. Участницей событий, происходивших за столетие до моего рождения, в совершенно другом мире, в совершенно другой эпохе. Это было поразительно. Наше поколение, родившееся уже глубоко после великого технического прорыва, изменившего мир почти до неузнаваемости, с историей не знакомо и ей не интересуется, у нас совсем другие заботы, и я всегда считала, что все то, что произошло раньше, чем тридцать лет назад, внимания не заслуживает. Прошлое - оно на то и прошлое, что давно прошло и больше не вернется, зачем что-то выяснять о давно ушедшем времени, когда есть настоящее - вот оно, прямо перед тобой? Настоящее, полное возможностей, идей, занятий, информации - бери, хватай и живи полной жизнью, не оглядываясь назад, не всматриваясь вперед!

Но в тот вечер я почувствовала нечто совсем новое, словно в темноте распахнулась дверь, и из нее хлынул ослепительно яркий свет. Чувство погони за временем… кажется, еще чуть- чуть, и ухватишь его за вертлявый хвостик, потянешь к себе ниточку, и прошлое внезапно станет настоящим, вновь оживет, разлепит сонные веки, вздохнет полной грудью и оглядится вокруг. Увидит сверкающие спирали университетов, гигантские частоколы небоскребов делового района, стеклянные иглы вышек - остановок неолетов, проносящихся серебристыми стрелами на сумасшедшей высоте и скорости по специально проложенным воздушным трассам, неоновые красные, фиолетовые и зеленые росчерки скоростных уличных трасс, но нигде не увидит ни зеленых парков, ни скверов, ни уютных кафе, ни старинных особняков,- бесценных памятников архитектуры, и, сурово нахмурив брови, потребует ответа с каждого из нас за то, что мы тут успели натворить.
И что отвечать - неизвестно.

Дедушка как будто закончил свой рассказ, но осталась некая недоговоренность, повисшая в воздухе, и я ощущала ее так же отчетливо, как тепло летней ночи. Наконец дедушка сказал, что никого в жизни не любил так, как Эвелин, но с самого начала знал, что вместе им не быть. «Она была рождена для славы и для сцены,- задумчиво добавил дедушка.- Я понял это сразу, как только увидел ее в той лечебнице, ослабевшую от болезни и от голода, в ужасной больничной одежде и с обритой головой. Это читалось в ее взгляде. Артист от Бога- это, прежде всего остального, очень сильная личность. Со стальным характером. Все талантливые люди достойны уважения не столько за их талант, сколько за их тяжелый, изнуряющий ежедневный труд, без которого они бы никогда не стали по- настоящему талантливы». Я спросила, как он попал в такое место, как туберкулезная лечебница, и дедушка, невесело рассмеявшись, объяснил, что помогал матери, работавшей на трех работах, дежурить в ночную смену, чтобы она могла поспать, пока он бдительно следил за больными. Он вспоминал о том, как навещал Эвелин и тайком приносил ей гостинцы, хотя дома они с матерью едва ли не голодали, о том, как они приютили Эвелин у себя, когда ее выписали из лечебницы, и о том, как он помог ей устроиться в школу, хотя сам он уже оттуда ушел, чтобы начать работать. Потом вспоминал, как ходил вместе с ней на все ее прослушивания, потому что она боялась идти туда одна. А потом - о том, как она стала недосягаемой звездой, которая блистала на сцене и в кино, а ему оставалось лишь наблюдать за ней издалека, всю неделю копить деньги на билет, чтобы пойти на ее концерт, или сходить на фильм с ее участием. А потом - как он оказался единственным человеком, кто мог организовать ее похороны, поскольку все продюссеры, все адвокаты, все ее любовники и прочий ушлый народ успели обобрать бывшую звезду до нитки, и дедушке пришлось продать недавно купленный автомобиль, чтобы собрать достаточную сумму денег.

Рассказ был закончен. Последний недостающий паззл нашелся, и картинка теперь была цельной. И все в этой картинке было дико для меня. Я не могла представить себе ни людей, попавших в такую ситуацию, ни то, как такая ситуация вообще могла возникнуть. Мир, в котором я выросла и который полагала единственно возможным вариантом для нашего существования, рушился прямо на моих глазах, а я могла только беспомощно наблюдать за этим.

Все лето я почти каждый вечер приходила к дедушке, чтобы послушать еще одну историю из его жизни, богатой на события и на людей. Теперь мне хотелось сложить другую картинку, и паззлов для нее требовалось не меньше, чем прожитых дедушкой дней. И очень быстро я поняла еще одну вещь - чтобы яснее представлять себе то время, о котором мне рассказывал дедушка, мне нужно познакомиться с теми фильмами, книгами, музыкой и даже журналами, которые тому времени принадлежали.

Я начала с фильмов, потому что это было легче всего, и вместе с дедушкой, необыкновенно счастливым, что он может пересмотреть любимые картины не в одиночестве, мы посмотрели в последующие недели, наверно, больше сотни фильмов. Черно-белых, цветных, с четкой и смазанной картинкой, с дубляжом и без. Названия смешались у меня в голове в один липкий ком каши, не говоря уже об именах актеров и актрис, именах их персонажей, именах режиссеров и композиторов. Когда я сказала об этом дедушке, он посмеялся и сказал, что ни один человек не может в один присест впитать в себя такой толстый пласт культуры, тем более такой плотно сформировавшийся, как кинематограф. Только потом, постепенно, из этой мешанины стали выделяться мои любимые картины, которые по- настоящему меня впечатлили, с которыми я волшебным образом чувствовала себя уютно или, наоборот, приятно взволнованной, те, которые дарили вдохновение или заставляли надолго задуматься.

Разделить свои ошеломляющие открытия я ни с кем не могла. Родителям всегда было некогда, сестра один раз рассмеялась и сказала, что дед такой старый, что уже толком ничего не помнит и давно все перепутал так, что непонятно, что было и чего не было. Больше я с ними на эту тему говорить не пыталась. С друзьями - тем более. Внезапно я осознала, что теперь нас разделяет целая пропасть, и уже не могла общаться с ними, как раньше. Внезапно я осознала, что все наши разговоры, раньше казавшиеся очень интересными, на самом деле - бессмысленное перечисление известных фирм и марок, а еще - сплетни, жалобы и мечты, настолько плоские и банальные, что их даже нельзя назвать мечтами. Просто высказывание желаний в бесконечном потоке бесполезной информации, килотоннами которой каждый день забивают нам голову, и мы выплескиваем ее в этих ничего не значащих разговорах, даже не стараясь хоть как- то ее «переварить».

Осенью настала очередь книг. Я выбирала толстые тома и тонкие книжки, в потертых обложках, с пожелтевшими страницами, садилась с ними в кресло возле окна, под старый желтый абажур, и читала всю ночь напролет, пока не начинало светать, и заново открывала для себя тот, другой мир. Передо мной проходили времена и люди, которые рассказывали свои истории, заставляя плакать и смеяться, ужасаться и восхищаться, а потом внезапно уходили вместе с последней страницей, оставив меня в смятении смотреть им вслед. Лишь на какой-то краткий миг они выходили из тьмы под яркие лучи софитов, а потом снова исчезали в той же тьме давно ушедших дней.

Самым захватывающим было то, что реальность, описанная в книгах, какой бы невероятной она мне не казалась, мгновенно оживала, стоило лишь прочитать несколько страниц, и становилась более реальной, чем моя собственная, и в этом не было ничего удивительного.

В моей реальности я училась в выпускном классе, где нас загружали кибертехнологиями и геноинженерией до такой степени, что плавились мозги. В моей реальности люди ходили огромными толпами, где каждый, заткнув уши наушниками и уставившись в наладонник, жил в своем собственном мирке, любое посягательство на который воспринималось как личное оскорбление. В моей реальности каждый человек был предоставлен самому себе и компьютерам, даже дети, и семья не означала того, что все проблемы будут решаться сообща. В моей реальности чувства заменяли технологии, а искусство - бесконечные вечерние сериалы с одинаковым сюжетом и неестественными актерами. Моя реальность была жестока. Кто принимал условия игры, тот выживал. Кто не мог справиться с этим тотальным одиночеством, погибал в клинике для сумасшедших, и в основном это было, конечно, старшее поколение. Почему так случилось? Кто был в этом виноват?

Виноватым не был никто, виноваты были все, потому что в один прекрасный день позволили технике решать человеческие проблемы.
Но зато у нас давно были решены проблемы безработицы, болезней, перенаселенности и плохой экологии.

В книжной реальности, расцвеченной всевозможными цветами и оттенками, чувства били фонтаном. Люди совершали сумасшедшие поступки ради одного взгляда или цветка любимого человека, метались в поисках правильного выбора, помогали друг другу из любви к человечеству, отправлялись в далекие неизведанные земли ради любви к науке. Всеми людьми из книжной реальности, всеми их поступками руководила любовь или ненависть в самых разных проявлениях, и это было так не похоже на нашу жизнь, что у меня захватывало дух. Потом стало грустно, потому что я знала, что теперь уже никто не способен на такие поступки, и я в том числе.

А еще я по-прежнему слушала дедушкины истории, перекликающиеся с историями в книгах. Дедушка рассказывал о том, как он и его друзья любили жизнь и старались наслаждаться каждой минутой, потому что не знали, что их ждет завтра. «Мы были молоды и свободны, и впереди у нас лежала неизвестность, и это кружило нам голову,- говорил дедушка.- Мы никогда не упускали возможности развлечься, и то время, трудное для страны, было самым счастливым для нас. Это было время хлопушек, фейерверков, фонтанов газировки, конфетти и кассет с любимой музыкой». Сотни безумных идей, смех и лето. Старый дедушкин дом ожил. Его наполнили десятки людей из историй, которые сидели на подоконниках, болтая ногами, пили вино и газировку и смеялись. В своем воображении я видела их всех, и самой главной среди них была Эвелин Хейзер, с неизменными длинными серьгами и глазами, искрящимися весельем. Мне отчаянно хотелось быть похожей на нее, жить в то время, чтобы ради меня совершали сумасшедшие поступки, и совершать их самой. Хотелось жизни такой же брызжущей, как пена из открытой бутылки шампанского.

Однажды вечером, когда было время октябрьских звездопадов, мы с дедушкой сидели в его дворике и наблюдали, как темное небо расчертили миллионы сверкающих искр. А когда по небу пролетела одна, особенно яркая звезда, которая оставила за собой тонкий, но отчетливый, пылающий золотом росчерк, дедушка проводил ее глазами и, помолчав, сказал, что именно такой была жизнь Эвелин и большинства его друзей - сверкающей, слепящей своим блеском и такой же неизмеримо короткой…  Ими можно восхищаться, но не стоит стремиться им подражать, особенно Эвелин. Она была героем своего поколения, и иначе жить не могла, и не стоит забывать о том, как трагично оборвалась ее жизнь.

Мое безоглядное восхищение после этих слов начало медленно угасать. Действительно, глупо было стремиться к тому, чтобы прожить жизнь так же, как и она – женщина - символ совершенно другой эпохи, ушедший в прошлое черно- белый призрак, грустно качающий головой в далекой дымке давно минувших лет, которая предпочла растратить свои дни и года, свою красоту и свои таланты на нечто эфемерное и блестящее, как пыльца ночных бабочек - фей, которая с детства боролась за жизнь, но сдалась так быстро, позволив себе уйти так рано. Нет, решила я, свою жизнь я хочу прожить сама, как хочется мне, и постараюсь, чтобы потом и я смогла рассказать о чем- нибудь своим внукам.

В Новый год я сбежала из дома, где родители устроили вечеринку. Меня раздражала толпа людей, бродивших по квартире и с умным видом говорящих ни о чем, под звуки новогоднего шоу, где люди, казалось, тоже болтали о первом, что пришло им в голову. Мне хотелось прийти туда, где можно вместе посидеть за столом и поговорить, мне хотелось внимания. За несколько месяцев я успела отвыкнуть от общения, где каждый говорит о себе и никогда- о других, если только это не сплетни.

В дедушкином доме было темно. Дедушка сидел на кухне и читал один из своих старых журналов при свете нескольких свечей, потому что его дом давно отключили от всех коммуникаций, а генератор, стоявший в подвале, давно не заправляли. Я села за стол рядом с ним и спросила:
- Скажи, неужели то, что мы знаем, не знает больше никто?
- Я не знаю,- дедушка впервые показался мне по-настоящему старым и очень уставшим. Может быть, это была игра света от дрожащих огоньков свечей, а может быть, и нет.- Даже если и нет, тебе придется искать очень долго, чтобы найти тех, кто будет тебя слушать, кто запомнит и передаст эти знания дальше. Ведь это самое главное. Смысл нашей жизни в том, чтобы передавать опыт от старшего поколения к младшему, и так было всегда. Я прожил очень долгую жизнь, но сделал это только сейчас, перед тем, как уйти. Удача мне улыбалась всю жизнь, улыбается и сейчас. И я благодарен ей. Все мои старшие дети погибли, все женщины, которых я любил, тоже, я думал, что умру, так не передав никому свои знания, но появилась ты, и теперь я счастлив. Теперь мне не страшно умирать. Самое главное- чтобы помнили.
- Дедушка, зачем ты так говоришь? Помнишь, врачи сказали, что ты будешь жить еще очень долго, что со здоровьем у тебя все в порядке?
- Дело не в здоровье,- дедушка улыбнулся и потрепал меня по голове.- Когда ты доживешь до моих лет, то поймешь, что нести груз стольких лет - это очень тяжело. И наступает день, когда это становится слишком тяжело, и с этим ничего не поделаешь.

А потом дедушка снова стал рассказывать, на этот раз - про Новый год и про то, что когда- то это был самый любимый праздник у миллионов людей, про то, как его ждали и заранее к нему готовились, про то, каким особенным он был. Про то, что теперь утрачено все его неповторимое волшебство, все его очарование, весь его смысл.

Про то, что как бы тяжело ни жилось, его мать весь год откладывала деньги, чтобы на Новый год купить ему подарки и приготовить что-нибудь вкусное. Про то, как он сам любил наряжать ёлку, сначала с родителями, а потом со своими детьми. Про ожидание чуда волшебной новогодней ночью, когда взрослые становились детьми, а дети верили, что чудо непременно произойдет.

Тот Новый год мы с дедушкой встречали вместе. Я принесла из дома портативный электрогенератор, и его хватило на то, чтобы мы смотрели старые фильмы при свете старинных гирлянд разноцветных фонариков, за которыми я лазила на чердак. Дом совершенно преобразился, как будто, как и дедушка, вспомнил юность. Все фильмы рассказывали свои истории про Новый год, и я впервые почувствовала, что это особенный праздник. В воздухе витало что-то удивительное и чудесное, а фотографии на стенах, казалось, ожили. Не хватало наряженной зеленой ёлки, но я пообещала себе, что на следующий Новый год я обязательно раздобуду и ее.

В середине весны я пришла к дедушке после долгого перерыва, в течение которого я усиленно готовилась к выпускным экзаменам. Дом казался заброшенным. Я нашла дедушку в его кабинете. Он снова выглядел уставшим и внезапно постаревшим, но обрадовался моему приходу так же, как и раньше. Нашарив узловатую палку, выструганную из светлого дерева, которую я у него раньше не видела, он, тяжело на нее опираясь, отправился на кухню - сделать мне чай. Я заглянула в бумаги, лежавшие ворохом на письменном столе, и поняла, что он пытался написать письмо в редакцию одной из газет. Здесь лежало не меньше десятка черновиков, исписанных мелким дедушкиным почерком. Буквы были неровными, словно у дедушки дрожала рука.

Оказалось, что дедушка решил опубликовать письмо, в котором он хотел открыть людям глаза на то, что творится в мире. На то, что люди лишены своей собственной истории, искусства, лишены воображения и возможности творить самим. Письмо было на семи листах, и я, пока читала его, ужаснулась, представив, какими могут быть последствия его публикации в одном из ведущих журналов. К счастью, ни одна редакция, состоящая из людей в здравом уме, никогда не согласится опубликовать такое, подумала я тогда с облегчением и сказала дедушке, что я его отправлю, но нет никакой гарантии, что там хотя бы пришлют что-то в ответ. «Неважно,- дедушка махнул рукой.- Главное, отправь. Я больше не могу молчать. Понимаешь, не могу! Ну и потом, решил друзей давних найти… живы они еще или нет, не знаю… но если увидят мое письмо, обязательно меня найдут».

Я отправила это письмо в редакцию трех журналов и ожидала, что самое плохое - это не получить от них никакого ответа. Никогда в своей жизни я так не ошибалась.

Приближались экзамены, и наш класс отправили на так называемую стажировку за границу - обменяться опытом с другими выпускниками. Стажировка длилась три недели, и я была так занята, что порой не успевала даже нормально есть. Вернувшись домой, я обнаружила, что по всем каналам, во всех новостях постоянно мелькает то самое письмо, про которое я  уже успела забыть. Я была просто в ужасе. Все три журнала не просто опубликовали это проклятое письмо, они преподнесли его так, что в самом скором времени дедушке должно было понадобиться срочное убежище где- нибудь за границей.

Я нашла дедушку лежащим в постели. Он, казалось, спал, и никак не отреагировал на мой приход. Испугавшись, я позвонила в больницу и родителям. Приехавшие врачи констатировали у дедушки физическое истощение, но ничего более серьезного не нашли. Тем не менее мы с родителями решили, что ему нужно немного полежать в больнице, и поехали в больницу все вместе. Очнувшись, дедушка просил меня позвонить в редакцию и узнать, не интересовался ли кто-нибудь его адресом, и совершенно не слушал меня, когда я объясняла, что сейчас не стоит себя обнаруживать. Мы посидели с ним еще немного. Он смотрел в окно на чистое синее небо и говорил, как же ему не хватает первых майских гроз, гремевших в его детстве на каждый его день рождения, а его день рождения наступал ровно через три дня. Потом мы ушли, оставив дедушку на попечение врачей.

И только рано утром узнали о том, что этой ночью дедушка пытался выйти на площадь позади больницы, где проходил один из митингов возмущенных его письмом, и что-то им сообщить. Охране удалось вернуть его в больницу до того, как всеобщее волнение достигло критической отметки, но было уже слишком поздно.

«Скорее всего, сердечный приступ от излишнего волнения»,- сказали родителям врачи. «Это и неудивительно, учитывая его возраст».

В тот день мы пришли в старый дом, стоящий в крошечном дворике, чтобы забрать нужные документы. Дом выглядел именно таким, каким и был - всеми заброшенным и опустевшим. Я бродила по комнатам, не в силах поверить, что для этого музея давно ушедшей эпохи больше не будет хозяина. Я могу забрать отсюда все вещи, но с самим домом поступят так же, как и со всеми другими старыми домами, или же он просто будет одиноко стоять здесь, пока не развалится от старости.
В кабинете было тяжелее всего. Здесь всегда казалось, что время остановилось, застыв в янтаре дубовых книжных шкафов и кресел, унеся тебя больше чем на сто лет назад. Я так и не узнала, чего дедушке стоило обставить весь дом предметами из прошлого столетия, и теперь уже никогда не узнаю.
На письменном столе еще стояла белая фарфоровая кружка с нетронутым чаем, а рядом с увесистым сборником стихов в издании начала позапрошлого века,- очевидно, последней книгой, которую читал дедушка,- лежали его очки, придавливающие исписанные листы - те самые черновики того самого проклятого письма. Ни один из тех друзей, которых надеялся отыскать дедушка, так и не появился, и теперь уже не появится. Рядом стояли фотографии. Мне впервые захотелось их рассмотреть. Я села в дедушкино кресло и взяла в руки ту, которая стояла первой. Конечно, это был один из черно- белых портретов Эвелин, но здесь она смеялась, и глаза ее искрились весельем. Рядом стояли цветные фото дедушкиных первых сыновей и его первой жены. Потом - уже цифровые фото молодой бабушки и маленькой мамы. За ними - электронные фото высокого разрешения, на специальных дисплеях,- это уже мы с Джен, еще маленькие, с папой и мамой. Я сидела и смотрела на всех этих людей на фотографиях. Большинства из них уже нет в живых. Спокойное благородство в осанке дедушкиных первых сыновей, которые погибли на войне за много лет до моего рождения, стояли обнявшись, в новеньких мундирах, наверняка полные планов и надежд на будущее…изысканные черты лица его первой жены, глядящей на окружающий мир поверх дорогой меховой накидки с неким высокомерием, словно прекрасный вид зимней Оперной площади позади был исключительно ее заслугой… счастливые глаза бабушки, которой удивительно шло белое платье, стояла с букетом на фоне кинотеатра… мы с Джен, со смешными хвостиками и в яркой одежде, играем в саду дедушкиного загородного домика, который он потом продаст, чтобы помочь дочери с деньгами… В этих фотографиях уместилась история всей дедушкиной семьи, тщательно собранная из разрозненных паззлов в единую мозаику. Лица, места, времена… Все это исчезло, потерялось когда- то давно в прошлом, о котором мне больше никто не расскажет.

В день похорон у меня было отчетливое ощущение того, что вместе с дедушкой ушла целая эпоха. Прошлое живо до тех пор, пока о нем помнят, пока о нем рассказывают, а я уже сейчас начинаю забывать все то, что дедушка мне говорил. И потом, все равно, стоит мне закончить школу и поступить в университет, как меня затянет в круговорот повседневной жизни, в которой не будет времени для размышлений о прошлом. Я не смогу продолжить то, что делал дедушка. Через себя не перепрыгнешь, а я все равно принадлежу к своему времени, что бы я о нем не думала.

Внезапно день резко потемнел. Я подняла голову и увидела наплывающие на солнце мрачные синие тучи. Сверкнула первая молния, и землю сотряс раскат грома. В отдалении послышались встревоженные возгласы и крики. Первые прохладные капли сорвались с туч и упали на землю. Потом наступило краткое затишье, когда утих даже ветер, словно весь мир застыл в ожидании.

А потом хлынул такой ливень, какого никто из нас в своей жизни еще не видел. Потоки воды низвергались на город и падали с оглушительным треском, похожим на взрыв фейерверка. Все бросились искать укрытия под ближайшими крышами, и в первый раз за много лет город опустел. Лишенный солнечных лучей, без привычного искусственного блеска, он напоминал сейчас промокшую насквозь собаку. Я одна стояла перед белоснежной стеной, где в сотнях углублений находились черные мраморные урны с прахом. Над моей головой сверкали ветвистые фиолетовые молнии, но я запрокинула голову, подставив лицо под хлещущие полотна дождя и закрыв глаза. Мне было все равно.

Внезапно мне послышались дрожащие, высокие и пронзительные звуки скрипки. Скрипки? Я медленно обернулась и увидела пожилого мужчину в потрепанном старинном фраке. Стоя позади меня, он водил смычком по струнам, прикрыв глаза, извлекая из инструмента необыкновенной красоты мелодию, полную тихой нежной грусти. Моргая из-за навернувшихся слез, я шагнула к нему, но тут из-за его спины вышла девочка в белоснежном платье и с букетом темно- красных роз. Она прошла мимо меня к стене и положила букет под табличкой  с именем дедушки. Я в изумлении повернулась к музыканту. Он перестал играть и взглянул на меня.
- Не удивляйтесь, мисс,- тихо сказал он.- Он был когда-то моим лучшим другом.
- Вашим другом? И вы знаете меня?
- Он про вас рассказывал, когда мы виделись с ним в последний раз- музыкант грустно улыбнулся.- Он вами очень гордился, поверьте.
- Я не заслуживаю того, чтобы мной гордились, - глухо ответила я.
- Вы напрасно так думаете,- музыкант покачал головой. -Каждый из нас гораздо ценнее, чем все золотые слитки в мире.
-Каждый из нас? Разве таких, как я, много?
- Немного, но это не имеет значения. Мы все держимся вместе, а когда люди вместе, они могут достичь чего- то гораздо быстрее, чем поодиночке. Я читал его письмо,- музыкант покачал головой.- Это был очень смелый и нелепый поступок, очень в его духе. Я не удивлен, что из этого не вышло ничего хорошего. Мы виделись с ним в больнице, позапрошлой ночью, и, возможно, вас утешит то, что он считал главную свою задачу выполненной. Он прожил свою жизнь не зря, потому что все то, чем жил он, теперь живет в вас. Так что теперь вы с нами, и самое главное- это держаться друг друга.
Девочка подбежала ко мне и подергала за рукав платья.
- Он сказал передать тебе, «Чтобы помнили»,- старательно выговаривая слова, сказала малышка, серьезно глядя на меня огромными доверчивыми глазами.- Они ведь будут помнить?
Я улыбнулась и посмотрела на пожилого музыканта. Он же смотрел на умытый дождем город, снова засверкавший в лучах выглянувшего солнца.
- И мы чего- нибудь достигнем?
- Кто знает,- ответил он.
Надежда расцвела над городом яркой полосатой радугой.