Две встречи с Берией ч. 5

Дело Гузенко

В нашей исторической литературе об этом деле обычно говорилось как-то вскользь и мимоходом.
«А дело-то громкое было», как говорил Володя Шарапов в «культовом» фильме С. Говорухина.
Обычно об этом писали примерно следующее: в 1945 году шифровальщик аппарата военного атташе в Канаде, 26-летний лейтенант Игорь Гузенко, став на путь предательства, перешел на службу к канадцам.
Деталей сенсационного побега и  размер ущерба от предательства Гузенко, как правило,  не сообщали.
Михаилу Мильштейну по долгу службы пришлось несколько раз встречаться и разговаривать с Гузенко. 
После побега шифровальщика,  Мильштейн оказался напрямую причастен к разбору этого происшествия,  он  был непосредственным свидетелем того, как реагировали на это предательство не только руководство военной разведки, но и высшие должностные лица Советского Союза.

Посмотрим, как Михаил Абрамович описывает причины и результаты этого предательства:
«Гузенко хорошо понимал, что с пустыми руками ему в Канаде делать нечего, поэтому решил выдать канадским властям собранные им за два года, пока он работал шифровальщиком в аппарате военного атташе, подробные данные о деятельности советской военной разведки в Канаде.
К побегу он готовился с момента приезда в страну.
Секретные материалы, которые он передал, в конце концов (после долгих обращений по разным адресам) Королевской канадской конной полиции (полицейская служба Канады), всесторонне разоблачали деятельность советской военной разведки в этой стране, а по своему значению и ценности не имели себе равных в истории побегов и предательств разведчиков. Они могли сравниться по резонансу и последствиям для последующей деятельности разведки только с делом Филби и Блэйка, да и то в известной мере.
По причине недопустимой беспечности, ротозейства и легкомысленного поведения военного атташе СССР в Канаде полковника Заботина и его трех помощников - полковника Мотинова, майора Рогова и майора Соколова (к началу 90-х годов все они, насколько мне известно, стали генерал-майорами и находились либо в запасе, либо в отставке), которые доверяли Гузенко всю свою переписку для хранения или уничтожения, на руках у перебежчика оказались секретные документы. Он снимал копии с тех, которые шли в архив, а материалы, требующие уничтожения, хранил в надежном месте. Своей преступной деятельностью Гузенко занимался с 1942 по 1945 год.
В истории Гузенко были нарушены все писаные и неписаные законы секретной службы. По существующим в разведке правилам шифровальщик не имеет права жить на частной квартире - ему обязаны предоставить жилую площадь в помещении, имеющем экстерриториальность, то есть в посольстве.
Так оно в начале и было. Но у Гузенко рос маленький ребенок, который иногда по ночам кричал, а жена военного атташе не терпела детского плача. В результате Заботин, находившийся под каблуком жены, заставил Игоря Гузенко переехать на частную квартиру.
В то же время Мотинов и Рогов, также вопреки инструкциям, по своей инициативе стали заводить подробные личные дела на всех, с кем они работали или которых в тот момент «разрабатывали». В этих досье содержались имена, адреса, места работы и другие данные и на уже действующих агентов, и на лиц, которых они собирались в дальнейшем сделать своими осведомителями.
Материалы хранились в сейфе у Мотинова, ключом к которому по правилам мог пользоваться только он сам. Второй же ключ, опечатанный, в специальном пакете, на всякий «пожарный случай» должен был храниться у старшего шифровальной комнаты и никому не выдаваться. Но Мотинов по глупой наивности не предполагал, что Гузенко уже давно подобрал ключ к его сейфу и систематически прочитывал все секретные документы, снимая с них копии».

Прервемся ненадолго. Честно говоря, я был просто поражен, читая эти строки. Даже не верилось, что ТАКОЙ вопиющий «бардак» мог твориться тогда, да ещё В ВОЕННОЕ ВРЕМЯ, в советской резидентуре в Канаде.
Фактически, всей ситуацией  там заправляла… жена военного атташе в Канаде полковника Заботина, которая «вертела» своим муженьком как хотела. По её требованию Заботин переселил шифровальщика, с его семьей, на квартиру вне территории советского посольства, чтобы жене Заботина было покомфортнее спать.
Это было ГРУБЕЙШИМ нарушением всех установленных норм и правил и создало все условия для последующего  предательства Гузенко.
Ничуть не лучше были и остальные помощники Заботина:  полковник Мотинов, майоры Рогов и  Соколов.
По собственной инициативе они завели подробные «личные дела» на свою агентуру и ее осведомителей. Это опять же было вопиющим нарушением и противоречило ВСЕМ правилам агентурной работы.
Кроме всего прочего эти «самостийные» дела хранились в сейфе Мотинова, ключ от которого имелся у Гузенко (что опять же, было грубейшим нарушением всех правил и норм).
Как ТАКОЕ безобразие могло годами (!!!) происходить в «страшное сталинское время», когда все советские люди, если верить нашим демопублицистам, день и ночь тряслись от страха и пукнуть без разрешения начальства боялись, просто непонятно.


Вернемся к рассказу М.А. Мильштейна о побеге Гузенко:
«Сама история побега шифровальщика советского посольства в Канаде довольно необычна.
Еще в сентябре 1944 года начальник управления подумывал об отзыве Гузенко на родину и для начала приказал переселить его в дом военного атташе.
Полковник Заботин, опять же пойдя на поводу у жены, не выполнил этого приказа Центра.
Позднее, через год, в августе 1945, тогдашний начальник ГРУ генерал-полковник Ф.Ф.Кузнецов сам составил телеграмму с категорическим приказом Заботину немедленно отправить Гузенко и его семью в Москву. Помню, тогда Федор Федорович вызвал меня к себе и с гордостью показал текст телеграммы, которую он отправил.
Прочитав ее, я схватился за голову: телеграмму-то будет расшифровывать сам Гузенко! А она содержала явные угрозы в его адрес.
Но Кузнецов слабо представлял последствия своего опрометчивого шага и никого не хотел слушать. Телеграмма, между тем, благополучно дошла до адресата в Оттаве.
Естественно, получив и расшифровав подобную депешу из Центра, испуганный Гузенко сразу же собрал все имевшиеся в его распоряжении документы и сентябрьским вечером 1945 года тайно покинул квартиру.

Свой ценный товар шифровальщик предлагал различным организациям вплоть до местных газет, но ему нигде не верили.
Два дня он был в бегах. В это время его легко можно было задержать, но этого никто не сделал. 7 сентября Игорь Гузенко в конце концов попал в надежные руки Королевской канадской конной полиции, которая и начала раскручивать предателя.
Бегство в «свободный мир» шифровальщика советского посольства в Канаде произвело на Западе эффект разорвавшейся бомбы. Список агентов, которых выдал Гузенко, включал многих известных в Канаде и за ее пределами людей - членов канадского парламента, ученых-атомщиков, руководящих деятелей компартии и некоторых лиц из других стран. Поскольку связи канадской сети ГРУ простирались в США и Великобританию, полиция Канады установила контакт с контрразведывательными службами этих стран. Шифровальщик превратился чуть ли не в национального героя этой страны. Премьер-министр Канады сразу же направился в Вашингтон на встречу с президентом США, чтобы обо всем его проинформировать.
В Оттаву спецрейсами прибыли едва ли не все крупнейшие специалисты по советской разведке из разных стран мира. Единственной целью их визитов была встреча с Гузенко. Конечно, все они осознавали, что данные советского шифровальщика носят ограниченный характер и не простираются дальше тех материалов, которые он выкрал из тайников советской резидентуры в Канаде. Перебежчик же, в свою очередь, желая придать себе вес, принялся фантазировать, выдумывать имена, истории, которых на самом деле не было. Тем не менее, на его удочку попались многие. Такие крупные эксперты, как Питер Райт из Великобритании (автор нашумевшей книги «SpyCatcher») и Джеймс Энглтон из американского ЦРУ, подозревавшие абсолютно всех, поверили этим выдумкам. В дальнейшем уйма времени, сил и средств была потрачена на проверку фантазий Гузенко».

Теперь давайте посмотрим, какое отношение к побегу Гузенко имел сам М.А. Мильштейн и почему он, в результате, оказался «на ковре» у Л.П. Берия, в его кабинете на Лубянке.
 
Михаил Абрамович пишет:
«Для того чтобы представить себе, что в это время происходило в Москве и какова была первая реакция Центра на побег Гузенко, надо вернуться немного назад, в 1944 год.
Начальником военной разведки в то время был Иван Ильичев, позднее, после войны, долгое время работавший на различных должностях в МИДе СССР…
Стратегическая военная разведка во время Великой Отечественной  подчинялась лично Сталину.
Оперативная военная разведка, то есть разведка фронтов и войск, находилась в подчинении начальника Генерального штаба. Все внимание стратегической военной разведки в те годы было сосредоточено на получении конкретных данных о планах, намерениях, численности и группировках немецко-фашистских войск, особенно на советско-германском фронте…»

Понятно, что сам Сталин, кому подчинялась разведка, не мог лично контролировать работу заграничных резидентур и порядок работы с агентурой там.
Для этого в штате ГРУ и было Первое (агентурное) управление, заместителем начальника которого тогда служил полковник М.А. Мильштейн.
Вот что он вспоминает:
«Весной 1944 года я, как заместитель начальника Первого управления военно-стратегической разведки, должен был отправиться в США, Канаду и Мексику. Было заранее оговорено, что ни с кем из «нелегалов» я встречаться не должен.
Вопрос о том, в качестве кого ехать по такому сложному маршруту, долго не обсуждался. Самое удобное было отправиться дипломатическим курьером, к тому же я уже ездил дипкурьером в разное время, в том числе и во время советско-финской войны, знал технику этой службы, обращение с дипломатической почтой, правила поведения советского гражданина за рубежом. Я был назначен старшим дипкурьером, вторым дипкурьером стал Григорий Косарев, штатный сотрудник МИДа СССР. Мне была «присвоена» фамилия Мильский…

После долгого обсуждения был выбран фантастический, на первый взгляд, маршрут: Москва - Баку - Тегеран - Хаббания - Лидда - Каир - Алжир - Касабланка - Азорские острова - Прескайл (США) - Нью-Йорк - Вашингтон - Мексико-Сити - Сан-Франциско - Лос-Анджелес - Оттава - Нью-Йорк - Ном (Аляска) - Уэлькаль (Чукотка) - Якутск - Красноярск - Казань – Москва».

Согласитесь, даже сейчас маршрут этого кругосветного путешествия вызывает уважение. Шла тяжелейшая война, но страна находила возможность отправлять своих сотрудников в ТАКИЕ неординарные командировки.
Разумеется, это было не увеселительной поездкой, а требовало напряженной работы по контролю над деятельностью резидентур, постановки им задач, устранению выявленных недостатков.
А вот именно с этим-то  в Канаде полковник Мильштейн  и НЕ СПРАВИЛСЯ…

Вернемся к его рассказу: 
«… в конце марта 1944 года, забрав огромный дипломатический багаж из здания Министерства иностранных дел, мы в сопровождении сотрудников МИДа и охраны направились в аэропорт.
Путь оказался нелегким, но, наконец, 3 апреля мы прилетели в США. Нас встретили и доставили в Генконсульство СССР в Нью-Йорке, которое все еще размещалось по знакомому мне адресу, рядом с Центральным парком…
Надо иметь в виду, что ни в одном из пунктов маршрута я долго задерживаться не мог, так как надо было везти дипломатическую почту дальше и, соответственно, забирать корреспонденцию для доставки в Москву.
На все про все (доставка почты, ее разборка, подготовка новой порции корреспонденции, ее упаковка) отводилось примерно от 7 до 15 дней в каждом из пунктов нашей поездки…
В Оттаву я прибыл вместе с Косаревым где-то в первой декаде июня и отбыл оттуда в Нью-Йорк 16 июня 1944 года.
Сдав почту, приступил непосредственно к своей работе и вскоре встретился с Заботиным. Он выглядел замечательно: стройный, моложавый человек, с красивой кудрявой седой шевелюрой. Я впервые увидел его, и он сразу расположил меня к себе. Мы решили провести нашу встречу на территории посольства, так как посещать дом военного атташе было небезопасно.
Подробно расспрашивая его о каждом оперативном работнике, я не предполагал говорить о Гузенко, поскольку шифровальщик относился к группе технических сотрудников.
Но Заботин сам заговорил о нем. Он лестно отзывался об Игоре Гузенко, отметив, что это молодой, но очень перспективный работник. Неожиданно Заботин попросил меня поговорить с шифровальщиком лично. Тогда я и узнал совершенно случайно, что Гузенко живет на отдельной квартире, а не в доме военного атташе.
Вначале я даже не поверил этому.
Тут же спросил Заботина, кто же дал ему на это разрешение. Он сослался на жену, которая настояла на переселении по причине, о которой я уже рассказывал.
Я тут же настоятельно порекомендовал ему в самые ближайшие дни вернуть Гузенко в дом военного атташе.
Видно было, что Заботин расстроился, но возражать мне не стал, да и не имел права. После этого разговора у меня на душе остался неприятный осадок.
Встретился я в Оттаве и с  Мотиновым (псевдоним «Ламонт»). Он, в сущности, являлся главным помощником Заботина по оперативной работе. Беседовали мы в специальной комнате, куда доступ имели немногие.
Эта комната находилась рядом с шифровальной, где обрабатывались все телеграммы, и была самым засекреченным местом в посольстве.
Во время беседы с Мотиновым меня не покидали мысли о Гузенко, который вопреки всем правилам конспирации жил, как оказалось, вне здания военного атташе. «Что же, — думал я, — военный атташе не может справиться со вздорными капризами жены и преступно нарушает существующий порядок?» Я поинтересовался мнением Мотинова по этому поводу. Он заявил, что его это не касается. Далее «Ламонт» показал мне сейф, где хранились все его документы. На мой вопрос, кто имеет к сейфу доступ, Мотинов ответил, что только он сам и никто больше. У меня не было времени проверять содержимое сейфа. По-видимому, это явилось моей грубой ошибкой».

Что тут скажешь…
Пожалуй, «грубых ошибок» у Мильштейна было побольше, и непроверенный им сейф Мотинова – не самая тяжелая из них.
Прежде всего, Мильштейн  почему-то не стал категорически настаивать на НЕМЕДЛЕННОМ возвращении  шифровальщика в дом военного атташе (где тому и полагалось жить).
Понятно, что подкаблучник Заботин боялся своей жены больше, чем  уголовной ответственности за свои незаконные действия,  по соответствующим статьям Уголовного кодекса.
Однако Мильштейну там бояться было некого и нечего, и он просто ОБЯЗАН был на месте принять меры к исправлению данной  ситуации.
Тем более  что нарушение это было из ряда вон выходящим, сам Мильштейн  пишет: «Вначале я даже не поверил этому».
Что же мешало ему ПРИКАЗАТЬ Заботину немедленно организовать переезд Гузенко обратно в дом военного атташе, установив срок и лично проконтролировав это – непонятно. Ведь Мильштейн отлично  понимал, что Заботин «преступно нарушает установленный порядок»!!!
Он просто ОБЯЗАН был  на месте принять ДЕЙСТВЕННЫЕ  меры, чтобы этот порядок восстановить?!
Напомню, что тогда (в 1944 году) шла война,  и на всех офицеров (кем были и Мильштейн, и Заботин, и Гузенко) распространялись суровые законы военного времени.
Ослушаться внятно отданного приказа старшего начальника (кем был для них Мильштейн) не посмели бы ни Заботин, ни Гузенко.
Мильштейн ведь приехал в командировку  с инспекторскими функциями и широкими полномочиями. Для Заботина (не говоря уж о Гузенко)  он был старшим начальником и проверяющим.
Вместо отдания четкого приказания, Мильштейн, почему-то  ограничился  лишь «настоятельными рекомендациями» Заботину, даже не проконтролировав их исполнения.
В результате, Заботин просто проигнорировал эти благие пожелания Мильштейна и Гузенко остался жить вне территории посольства.
Сложно сказать, входил ли в обязательные задачи Мильштейна контроль содержимого служебных сейфов оперативного состава, отвечавшего за агентурную работу. Право на это, во всяком случае, он имел, но не использовал его.
А ведь поведение Гузенко и содержание бесед с ним должны были бы подтолкнуть Мильштейна к этому решению:
«Наступила очередь Гузенко. Как всегда в таких случаях, я начал издалека: как семья, чем занимается жена в свободное время, что он делает сам в выходные дни, каковы квартирные условия, не хочет ли он вернуться в Союз, как обстоят дела с английским языком... О делах в начале беседы — ни слова.
Неожиданно Игорь выразил желание участвовать в оперативной работе. Для меня это заявление показалось странным.
- Что же конкретно вы могли и хотели бы делать? — спросил я.
- Этого я не знаю, но чувствую, что мог бы участвовать в оперативной работе и приносить пользу родине не меньше, чем другие наши сотрудники, — ответил он.
—И все же? — добивался я прямого ответа.
Гузенко пожал плечами и ничего мне не ответил. Тогда я задал другой вопрос.
—А что конкретно вам известно о нашей работе в этой стране?
Вдруг Игорь Гузенко как-то насторожился, в лице появилось напряжение, и он отвел взгляд. Что-то мне не понравилось, но я продолжал спрашивать. Он же всячески стал уходить от серьезного разговора, жалуясь на низкий оклад и не очень хорошие жилищные условия. Но в целом наш диалог с Гузенко завершился на мажорной ноте: он доволен работой и хотел бы еще раз, когда у меня будет время, встретиться».

Как видим, даже первая беседа с Гузенко вызвала у настороженность проверяющего из Москвы. Но это было только начало.
Мильштейн продолжает:
«Я тоже решил знакомство с шифровальщиком продолжить.
Выезжая за рубеж с инспекционной целью, я никогда не пользовался местным шифром, а всегда имел свой собственный, известный только Центру. Так было и на этот раз. Я сам зашифровал свою телеграмму и сдал ее Гузенко для отправки в Москву. Шифровальщик посмотрел на нее и вдруг сказал мне: «Товарищ полковник, ну зачем вы тратите время на такую ерунду. Дали бы мне текст, я бы все сделал и быстрее, и лучше. У вас и так времени мало».
Я успокоил шифровальщика, заверив его, что в следующий раз непременно так и сделаю. Между тем Гузенко долго рассматривал мой текст перед тем, как его отправить адресату. В дальнейшем, передав канадской полиции сотни шифрованных телеграмм, Игорь Гузенко «споткнулся» на моей депеше: со мной он просчитался.
Почему я не посылал через него свои донесения? Скорее всего, я интуитивно ему не доверял. Шифровальщик вызывал во мне какое-то ничем не объяснимое неприятное чувство. Он казался мне скользким, словно змея, крайне изворотливым и в то же время не в меру услужливым человеком.
Анализируя еще в Оттаве разговор с Гузенко, я почему-то задавался одним и тем же вопросом: не имеет ли он доступа к сейфу Мотинова? Этот вопрос меня мучил, и я решил устроить проверку.
Я вызван «Ламонта» и приказал ему положить в сейф конверт с какими-то второстепенными материалами, сказав при этом, что завтра ему следует на целый день уехать в Торонто.
На следующее утро в десять часов я пришел в ту комнату, где находился сейф, и сел за стол, ничего не имея перед собой. Несколько раз мимо прошел Гузенко, с любопытством глядя на меня. В конце концов, он подошел ко мне и в вежливой форме спросил, не может ли чем-либо помочь. Я спросил, не знает ли он, где Мотинов. Гузенко ответил, что не имеет понятия, но, если нужно, он готов все сделать за него.
- Дело в том, — сказал я, — что вчера я положил к нему в сейф материал, а сейчас он мне срочно нужен. У вас случайно нет ключа от его сейфа?
- О чем вы говорите? — резко возразил Гузенко. — Ключ от этого сейфа только у Мотинова.
-Ну что ж, придется ждать, - успокоил я шифровальщика. - Может быть, он скоро вернется.
Проходил час за часом, а я продолжал сидеть за столом Мотинова. Несколько раз я спрашивал Гузенко, не может ли он что-нибудь сделать, чтобы открыть сейф, но он лишь пожимал плечами, делая вид, что ничего сделать не может. И все же скрыть свое волнение шифровальщик был не в состоянии.
Время текло медленно, и я уже начал терять терпение. Часы показывали четыре часа вечера. Вдруг в комнату влетел Гузенко.
— Вот, проверьте, может быть, этот ключ подойдет, — произнес он.
И ключ, естественно, подошел. Я молча открыл сейф, взял свой пакет, поблагодарил, вернул ключ и покинул помещение».

Итак, в результате своей проверки, Мильштейн установил, что Гузенко имеет ВТОРОЙ ключ от сейфа полковника Мотинова (что, повторюсь, было грубым нарушением всех правил). Интересно и то, что Мильштейн открывал сейф Мотинова (где у него хранились «левые» агентурные дела), но почему-то «постеснялся» проверить его содержимое, забрав только свой пакет из сейфа.
Дальше было еще интереснее:

«Назавтра я рассказал Мотинову о том, что Гузенко имеет доступ к его сейфу. Но он не очень-то расстроился, сказав, что шифровальщик имеет допуск к совершенно секретной переписке. Тем не менее, я ему приказал, чтобы он сменил сейф и проследил, чтобы никто, кроме него, не имел к сейфу доступа.
Все-таки, как оказалось впоследствии, Мотинов не выполнил приказа. Как я уже говорил, у меня не было времени ознакомиться с содержанием сейфа. Знай я, какие государственные тайны там хранятся, непременно потребовал бы уничтожить всю секретную информацию».

Как видим, и здесь Мильштейн, вместо четкого приказа о срочной замене сейфового замка, ограничился общими указаниями, выполнение которых он опять же НЕ ПРОКОНТРОЛИРОВАЛ.
Все возможности (и обязанность) проверить содержимое сейфа Мотинова у него также были.
Но и это еще не все:

«Между тем Гузенко продолжал донимать меня своими предложениями об услугах: «Не нужно ли мне послать какую-нибудь депешу в Центр?» Я отмалчивался.
Перед отъездом я еще раз предупредил Заботина о необходимости переселить Игоря Гузенко в здание посольства и на прощание снова встретился с шифровальщиком.
Наша беседа продолжалась несколько часов. Я внимательно слушал его, лишь изредка задавая несущественные вопросы. Какое-то тревожное предчувствие не покидало меня на протяжении всего разговора. Что-то неискреннее, подлое виделось мне в этом человеке. Мне показалось, что он постоянно пребывает в состоянии страха.
Именно тогда, в июне 1944 года, я пришел к выводу, что Гузенко готовится к побегу. Я, конечно, отдавал себе отчет, что мое предположение основано исключительно на субъективных ощущениях и поэтому высказывать вслух свое мнение в Центре преждевременно и даже опасно. С этим сложным чувством 16 июня 1944 года я покинул Канаду и в конце июля возвратился в Советский Союз».

Как видим, на протяжении всей его командировки в Канаде, Гузенко «доставал» проверяющего своими подозрительными инициативами и вопросами, навязывался на перевод на оперативную работу (такое поведение было необычным и странным). Но вот никаких конкретных действий в отношении самого Гузенко и его раззяв-начальников Мильштейн так и не осуществил, ограничившись там общими указаниями и пожеланиями.
В Москве он был более принципиален и проявил запоздалую бдительность:

«В Москве, докладывая о своей поездке тогдашнему начальнику военной разведки Ивану Ильичеву, я рассказал ему не только о своих впечатлениях о секретной миссии в Канаду, но и высказал свои опасения в отношении Гузенко. Я сказал буквально следующее: «У меня нет конкретных данных и существенных оснований обвинять шифровальщика, есть только подозрения и догадки, но все же осмелюсь предположить, что Гузенко готовится к побегу и может нас предать».
Ильичев не придал моим словам большого значения. Более того, набросился на меня с упреками.
— Ты представляешь, что говоришь? — воскликнул он. — Разве можно так безосновательно и безответственно подозревать кого-либо. Если основываться только на подозрениях, то тогда нам всех надо отзывать из-за рубежа.
Отругав меня, Ильичев, тем не менее, наследующий день все-таки приказал составить телеграмму об отзыве Гузенко из Канады. В ней было выражено настоятельное требование о переселении шифровальщика в дом военного атташе до его отъезда из Оттавы. Именно об этой телеграмме 1944 года так много говорится в документах Королевской канадской полиции».

Вот тебе и «атмосфера всеобщей подозрительности и страха», которая, если верить либеральным публицистам, царила тогда в каждой дворницкой!!!
Заместитель начальника Первого (агентурного) управления ГРУ полковник Мильштейн докладывает начальнику ГРУ  И.И. Ильичеву о своих подозрениях в отношении  шифровальщика к Канаде: «…осмелюсь предположить, что Гузенко готовится к побегу и может нас предать»,  и, вместо благодарности за бдительность,  его за это ругают.
Потрясает и то, что телеграмма И.И. Ильичева об отзыве Гузенко, отправленная ещё в 1944 году так и не была исполнена до самого побега предателя, осенью 1945 (!!!) года.
 
Однако  и это еще не все «чудеса». Мильштейн далее вспоминает:
«После разговора с Ильичевым я пошел к начальнику управления кадров полковнику С. Егорову и подтвердил свое заявление. Он тоже отнесся к моему предположению с большим сомнением, но попросил изложить все письменно. Я это сделать отказался.
Так или иначе, но мои умозаключения, как оказалось впоследствии, спасли меня от ареста. Если бы я тогда не сделал этих заявлений, то наверняка после бегства Гузенко я был бы арестован, осужден и посажен.
Начались поиски сотрудника, который мог бы заменить Гузенко, и вскоре в Оттаву было решено отправить лейтенанта Кулакова. В то же время мы узнали, что Заботин так и не переселил шифровальщика в свой дом.
Вот тогда-то и родилась грозная телеграмма Федора Кузнецова, заменившего Ильичева на посту начальника разведки, телеграмма, которая, вероятно, и подтолкнула Гузенко к отчаянному шагу».

Непонятно, почему Мильштейн отказался  излагать свои подозрения ПИСЬМЕННО, как и предлагал ему начальник управления кадров ГРУ.
Скорее всего, уверенности в готовности Гузенко совершить побег (о которой он пишет в своих мемуарах) у него тогда не было.
Безобразия в канадской резидентуре быстро забылись, под грудой новых проблем и задач, да и «пачкаться» наверное, не захотелось.
Удивляет и «скорость» с которой подбирали замену «проблемному» шифровальщику.
За это время успели поменять даже начальника ГРУ (вместо генерал-лейтенанта И.И. Ильичева на этот пост в 1945 году был назначен генерал-полковник Ф.Ф. Кузнецов).
Получив и расшифровав «грозную телеграмму» начальника ГРУ о своем отзыве, Гузенко и принял окончательное решение о побеге.
Мильштейн отмечает:
«Мы получили сообщение о бегстве Игоря Гузенко до того, как он попал в руки канадской полиции. А потом посыпался огромный поток телеграмм из Канады, США и других стран с описанием деталей побега и именами преданных им сотрудников ГРУ. Телеграммы шли отовсюду и от многих лиц - послов, наших резидентов, от корреспондентов советских газет и радио, аккредитованных за рубежом».
О деталях самого побега и пойдет дальше речь.


На фото: генерал-лейтенант И.И. Ильичев, начальник ГРУ в 1942-1945 годах

Продолжение: http://www.proza.ru/2014/02/06/433