Ущербный. Начало. Иван Чичинов

 
         Анна Сергеевна Краснова возвращалась с работы. День выдался, как обычно, нелегким. Попробуй целых восемь часов маятником пробалансировать между товарами и покупателями.
         Ноги гудели, неся бескостное, ватное от усталости тело домой. В руках, чуть не волочась по земле, качалась авоська с продуктами. Сейчас она доберется до дивана, полежит минутку и – на кухню. Скоро должен прийти Семен Николаевич, ее муж, с которым впервые в этом году они оказались одни в квартире. Старший сын – в армии, уже офицер, а дочь – студентка в краевом городе, выбрала профессию культработника. Как-то резко, одним взмахом тоскливого птичьего крыла, обрушилось на них непривычное одиночество. Бабушка Поля в каждом письме зовет в гости, не надеясь уже понянчиться с правнуками.
Не успела Анна Сергеевна снять туфли, как зазвенел дверной сторож.

– Кто там? – в дверном глазке виднелась какая-то молодая девушка.

- Вам телеграмма, – девушка помахала перед глазком листком. – Из Кедровки!

Сердце Анны Петровны вдруг дернулось и стало вырываться толчками из груди, стуча молоточком в висках. Дрожащими руками она разорвала заклеенную часть бумаги. Бесстрастные серые  буквы, напечатанные намертво, складывались в неприятную, неприемлемую горечь: «Выезжайте похороны тети Поли. Зина».

         Половина следующего дня ушла на утряску дел с работой, закупку необходимого, подготовку к поездке. На полдень заказали такси. Автобусы, что ходили раньше в те края, давно отменили, как хочешь, так и добирайся. Не то, что прежде. Вон, сын подруги тети Поли, аж из Эстонии добирался до глухой алтайской деревни Кедровки за сутки. А теперь – захочет, да не сможет вырваться оттуда. Так и остался в другой стране, тоскуя по родительскому очагу.
Анна Сергеевна больше плакала, чем занималась сборами. Благодаря стараниям Семена Николаевича они отправлялись на последнюю встречу с дорогим человеком, а может быть, и с самой деревней. К кому после надо будет приезжать туда?
           Всё или не всё они собрали, что нужно было взять для этого – никто не знал, да и кто когда знает? Главное – не забыли хороший венок выбрать в соответствующем бюро. Хорошо, что их  сейчас много, не то, что прежде. Да и надписи на лентах, как и сами ленты, красиво сделаны. Не обидится на них тетя Поля. Ну, а домовину деревенские мастера, наверное, уже сварганили и лежит покойница в пахнущей свежим кедровым духом, просторной своей лежанке, отмучившись от всех земных забот, от надоевших болезней…

         Вот и такси напомнило о своем прибытии каким-то квакающим звуком. Даже посидеть на дорожку не успели. Хлопнули дверцы просторной «Волги», и короткими рывками такси набрало нужную скорость. Поначалу тишину в салоне нарушали лишь вздохи Анны Сергеевны, да покашливание Семена Николаевича на переднем сиденье. Немолодой уже водитель, стараясь выглядеть бодрее своих лет, шевеля седыми усами, вежливо предложил включить музыку, но пассажиры в таком же тоне попросили пока не делать этого.

– Да – а, – вдруг, не поворачивая головы, пошевелил усами водитель, – когда-то бывал я в Кедровке. По молодости, – уточнил он. – Целый месяц на уборке…  Где-то в шестидесятых годах.

– Я помню, – отозвалась Анна Сергеевна. – В те годы каждую осень приезжали шофера городские. На силос убирали кукурузу.

- Верно, – ожил водитель. – И кукурузу и подсолнух. Все сваливали в яму и тракторами трамбовали всю эту массу. Да–а.

Помолчав, вдруг спохватился:

– Так вы сами кедровские?

– Жена моя родом оттуда, а я городской, с рождения, – поддержал разговор Семен Николаевич.

– И к кому же едете? Кто помер там? Может, я знаю?

– Тетя Поля померла. Семикина. Знаете такую? – спросила Анна Сергеевна.

Водитель наморщил лоб, шевеля усами:

– Вроде знал ее. Шустрая была бабуся…

– Да какая она бабуся? Тогда ей и пятидесяти не было, – обиделась Анна Сергеевна.

Помолчали.

– А Вы кто ей будете? – Вдруг упавшим голосом осторожно осведомился водитель.

– Я – дочь ее. Анна Сергеевна, как сейчас называют… - Не успела она закончить фразу из-за резкой остановки такси.

– С-с-час… Что-то там… Вроде колесо… Заодно курну.– Старый водитель, как ошпаренный, выскочил из салона и метнулся назад.

Для оправдания трясущимися ногами попинал колеса и такими же руками обслужил себя сигаретой. Попыхтев часто и глубоко несколько раз, он бросил окурок в канаву и вернулся на свое рабочее место.
         «Вот влип, зараза… А вдруг признает меня?» За стеклами такси вовсю еще цвело бабье лето своим мягко ласковым солнечным теплом. В самый раз пора надеть солнечные очки. «Теперь труднее признать» – чуть успокоился водитель, лишь изредка покрякивая в такт своим воспоминаниям.

         ...Сколько он пережил в то время насмешек, подначек от своих же коллег, друзей, а главное – от ветеранов автоколонны. Сами же своими рассказами подавали пример, елки-палки. А я и уши развешивал, слушая их сказки. Частенько ведь после рейса – рванут на берег Катуни, недалеко от гаража с беленькой на брата для начала. А после третьей стопки уже не давали друг другу говорить. Лишь того, кто самый речистый, вспоминал самую смешную байку, удостаивали всеобщим вниманием. Слушая бывалых шоферов, можно было подумать, что каждого из них чуть ни в каждом селе на тракте ждут не дождутся разные по возрасту и по характеру красавицы с жаркой банькой, бутылочкой «Особой Московской», мягкой пуховой периной поверх панцирной сетки на койке. Молодому шоферу казалось в такие минуты, что весь мир расцвел теплым оранжевым цветом и впереди у него такая же, лучшая из всех, что есть на земле, шоферская жизнь, полная приключений и удовольствий…  Но праздники быстро кончаются, и снова впереди – разбитые дороги, гололед, холода, жара и прочие удовольствия тяжелой и веселой шоферской, сродни в чем-то цыганской, непутевой действительности… А ту, осеннюю командировку, он помнит всю оставшуюся жизнь.

        Анну Сергеевну поведение усатого водителя насторожило. Почему он так отреагировал на ее слова? «Нет, это маловероятно. Хотя… Интересно, сколько ему лет сейчас? Предположим, что тогда ему было лет двадцать пять. Это был… 1968 год. Сейчас – 1999. Выходит – пятьдесят шесть лет. Вроде соответствует. Попытать его? Сердце ее застучало сильнее, будоража мысли, обрывая начала и концы возникающих бесконечных вопросов, не давая сплести цельную, логически законченную сеть, в которой бы запутался этот усатый дядя в темных очках. «Сам признался, что был в Кедровке в те годы. Тот ли это боров?» – так тогда она стала называть молодого шофера после их короткого, но перевернувшую всю ее жизнь, романа.
         Звали его Боря. Боря, Боренька, дружочек, однококий боровочек. Нет, «Боров, грязная свинья, испоганил душу чистую девчонки немытым своим рылом… Чтоб ему, пьяному, задохнуться в луже, чтоб рылу его всю жизнь быть неумытому… Чтоб ему и второе яйцо отгрызли собаки… Чтоб ему…» – десятки проклятий посылала тетя Поля в ту сторону, где несколько месяцев назад скрылись городские машины. Раза четыре ездила тетя Поля в городское автохозяйство, чтоб найти бывшего квартиранта, пробудить в нем и в его начальстве совесть, но так и не встретила бывшего постояльца Борю. Начальство больше для вида обещало наказать своего непутевого шофера. После положенного срока Кедровка пополнилась новым жителем – Павлом Борисовичем Семикиным, в настоящее время – офицером российской Армии…
      
          Казалось, что тишина длилась слишком долго. За эти мгновения жизнь пронеслась рваными обрывками, которые закончились встречным вопросом Анны Сергеевны:

– А как Вас зовут?

Шофер крякнул, поерзал:

– Меня-то? Миша. Михаил Петрович я…– Врать – так врать! – Чурин я, Михаил Петрович. Может, корочки показать? –  Потянулся он к солнцезащитному щитку над головой, где давно уже на всякий случай хранились техпаспорт и права его друга, недавно ушедшего в мир иной.

– Да не надо! – Анна Сергеевна вздохнула свободнее, – Вы спросили, ну и я...

Но шофер уже входил в новую роль и, не оборачиваясь, покачал правой рукой развернутую книжицу. Анна Сергеевна успела лишь прочитать фамилию. «Да, Чурин. А того? Ой, забыла. Но не Чурин. У того – какая-то длинная… Константинов! Все! Борис Константинов. Чуть полноватый, голубоглазый, с темно  русой шевелюрой, веселый, звонкоголосый. А этот – худой, седой, глаза – черт поймет какие. Да мешки под глазами, а голос – без медных колокольчиков, как у перекипевшего самовара, да усы как у кота Базилио. Нет, это драный кот, а не боров». От такого заключения, хоть и не окончательного, на душе у Анны Сергеевны стало чуть веселее, но грусть по ушедшим молодым годам не давала окончательного успокоения.

         То, что они уходят окончательно, подтверждает и уход тети Поли из жизни. Похоронят ее, и не будет больше возврата в юность. Ее юность – это домик тети Поли и Кедровка. А не будет их – и не будет больше ее юности, потому что нет на Земле такого места, где можно почувствовать себя маленьким и беззащитным, кроме как на родине детства и юности, рядом с мамой. А тетя Поля была для Ани и матерью, и бабушкой, и старшей сестрой. Одним словом – тетя Поля.
Тетя Поля своими детьми не успела обзавестись. Того, единственного из всех, кого она полюбила на всю жизнь, забрала война. Не успели они пожениться, все как-то было недосуг. Казалось, куда спешить? Вот наступит глубокая осень, самая пора деревенских свадеб, тогда и они…  Не успели. Мать свою Аня не помнила. Пока везли ее на телеге до больницы районной, приступ аппендицита сделал свое дело. Так и стала Аня дочерью тети Поли.

         Повзрослела Аня как-то разом, не успела тетя Поля подготовиться к этому. Глядь, а дочь – уже невеста. Свои–то, деревенские парни, знала тетя Поля, не обидят Аню, а вот с городскими залетными шоферами надо держать ухо востро. Вечерами, когда стукнет калитка, вздохнет тетя Поля облегченно, перекрестится: «Слава богу!» и быстро ложится на деревянную кровать, пока не вошла в избу Аня.

         В августе 1968 года в их домике поселился очередной шофер – квартирант. Первую партию поселили в совхозную контору, а припозднившихся шоферов – по квартирам, к малосемейным жителям Кедровки. Ближе к вечеру бригадир привел к калитке вихрастого, голубоглазого парня: «Принимай, Полина Ивановна, как сына! Смотри, не замори, главное, а то от работы на пустой желудок ноги протянет. Ха-ха! Шучу. В обед их сами будем кормить, а утро – вечер, как с хозяйкой договорятся. Так что завтра, Ивановна, выписывай на складе мясо, лапшу, чай и – за дело! Ха-ха! Пока!» Бригадир вроде бы мимоходом, шутя, выдал нужный инструктаж и исчез так же неожиданно, как и появился.

          У Полины Ивановны, как только глянула на вихрастого, так и екнуло что-то внутри, затрепыхалось сердце. А парень показался поначалу неразговорчивым, а просто сказал, что зовут его Борисом Константиновым. Да и откуда брать слова, если хозяйка – не ровесница, не жил он деревенской жизнью, не понимал многого в ней, не клевал его еще петух жареный… «Ничего, еще разговорится, – решила Полина Ивановна. - Главное – чтоб не приглянулась ему Аня».

Окончание следует.