К чему прощать того...

Гари Забелин

         

Неделю назад я позвонил своему двоюродному брату отсюда, из Калифорнии туда, в город Пермь  – это в России.  Брат мне ответил, что давай поговорим через час, потому что он сейчас занят. На мой наводящий вопрос, чем он занят,  брат сообщил, что жена подсунула ему пятилетнего (не его) ребенка и сбежала в ночь. Не помню зачем сбежала, но меня можно простить, по причине возраста. Поскольку брат не моложе, он тоже прощаем. Так я сперва и подумал, когда к концу дня  не получил ответного звонка. Назавтра звонка не было тоже и я понял, что поторопился. Я все еще допускал прощение, но когда истекла неделя, ситуация с прощением перестала иметь какой либо смысл... я даже вспомнил инструкцию по этому поводу – не помню откуда, но там говорилось, что: “… к чему прощать того, кто тверд в грехе?...”. Не помню в точности, что там было дальше, но речь шла о небе и ответственности перед ним, что в нашем возрасте очень серьезно.



           Да, когда я упомянул возраст, я прежде всего имел в виду, что начиная с какого-то осторожнее всего надо относиться к переносу расписания. То есть, что если твой внук говорит по телефону своей подружке: – увидимся завтра, – даже если ты считаешь его легкомысленным,  он все же заслуживает большего доверия, чем ты сам, даже, если ты говоришь не с подружкой, а с твоим лечащим врачом, который взимает с тебя плату за неявку по твоей вине.



Пермь – уникальный город. Не как  Портленд, Нью-Йорк, Москва или Одесса, каждого из которых по несколько штук на земном шаре... Так уж выходит, потому что дети рождаются, взрослеют, эмигрируют в другие страны а потом, став знаменитыми, закладывают новые города. И заложив, извлекают из памяти своего сердца имя города своей мечты, своего рождения... и вот тебе на! – появляется на американском континенте еще одна Одесса, или Москва. С Пермью этого никогда не случится.


 Этому городу меняли название на Молотов в честь одного из сталинских приближенных. Когда Союз обвинили в том, что он сбрасывает бомбы на жителей финской столицы, Молотов возразил, что это не бомбы, а продовольствие для мирных жителей... и вошел в историю. С тех пор бутылка с зажигательной смесью называется Коктейлем Молотова, который по существу является усовершенствованным булыжником  пролетариата. Вот в "это", то есть в Молотов и переименовали старинный русский город, но пермяки выжидали лучшие времена, лучшие повороты истории, чтобы извлечь из своего сердца заветное изначальное имя и водрузить его назад. Но, слова Коктейль Молотова мы слышим ежедневно, а Пермь за двадцать лет в Америке я услышал лишь недавно  и впервые. Причем, в таком негативе (как сейчас пишут), что за город обидно.



Была заметка в интернете о том, что  тамошний хирург будучи в возрасте тридцати девяти лет изнасиловал тринадцатилетнюю пациентку, которая находилась под наркозом, тем самым наркозом, что он, видимо, девочке и дал.  Почему она была под наркозом в статье умалчивалось. А дальше просто – я забеспокоился, потому что там живет мой брат и там такое возможно...


Надо сказать, что  Пермь – это город с моралью. Я там гостил у брата, когда мне было пятнадцать. Там я был свидетелем сцены, в которой очень пожилая соседка по парадному пришла жаловаться его матери. До сих пор могу процитировать эту жалобу: – Сегодня он со мной не поздоровался, а завтра он меня зарежет. – Я вскоре вернулся домой в Одессу, но каждый раз общаясь с братом или его мамой по телефону, справлялся о самочувствии той соседки. Никто ее, конечно, не зарезал. Это было полвека назад, а брат сейчас в возрасте, в котором соседка была тогда.

Полвека назад нас студентов пускали в оперный театр бесплатно. Мы стояли в проходах потому что  все места в зале были заняты. И так каждый понедельник! Какой город в мире может похвастать тем, что у них в оперном театре вечный аншлаг. Независимо кого дают!  Так что за город тоже обидно. Мир вообще будет лучше когда забудут про Молотова с его коктейлем, но будут помнить о Перми – городе на Каме.



А ведь, мой братец может связаться со мной через Skype бесплатно и в тот же миг, как захочет. Значит – не хочет. Но знаю, что хочет, значит – не может, значит  что-то помешало и я не мог понять, что. В результате, у меня  беспросветно-бессонная ночь –  странное состояние – либо не спишь и все отдал бы за сон, либо спишь с такими сновидениями, что предпочел бы бессонницу.



Братца своего я люблю. Он среди наших родственников особый. У нас все невысокие, то есть среднего роста, как они себя всегда называли, по его же оценке – они маленькие, что понятно – его точка зрения на 20 сантиметров выше, чем их. Она столь высока, что в нашей семье встречается раз в сто лет, насколько мне это известно... 



Семейные предания, как правило, не сохраняют подробных спецификаций родственников, тем более всех по-одиночке. Так, одна ветвь наших родственников, что жила в Одессе на улице 1905 года,  сохраняется в памяти, как один человек, хотя их было восемь... Почему эту улицу переименовали в 1905 года из Тираспольской? Этот год, насколько мне известно, для Одесситов был знаменит массовыми еврейскими погромами?... Евреи, по-видимому, и переименовали. Это те, которые остались живы. Наверное, чтобы погромов больше не было? Видимо, этого оказалось недостаточно...Так вот, эта ветка нашей семьи почти пережила оккупацию  в Одессе – оккупантами были румыны. В Одессу, немцы лишь заглянули на несколько дней перед самым своим отступлением на запад.



По этому поводу мне вспомнился сейчас другой эпизод, тоже перед самым отступлением, но на этот раз  коммунистов, тогда у них уже не было сил выслеживать и сажать... в трамвай, который ходил по этой улице пресловутого пятого года... зашла старая и в дымину пьяная   женщина. Припоминаю еще, что в трамвае по какой-то причине никто не стоял - для всех нашлось сидячее место, и женщина тоже направлялась к свободному сиденью... но пока она балансировала, чтобы не свалиться, видимо для поддержки духа, она громко и отчетливо поведала: “Я уже старая, а не припомню ни одного светлого дня за всю свою жизнь..”. Потом, когда дошла до свободного сидения и ухватилась за поручень для устойчивости, и уже почувствовав себя в безопасности, добавила как-то просветленно: “ единственно человеческое время было при румынах, единственное за всю жизнь”... и брякнулась на сиденье... и уже через секунду спала, а через другую – улыбалась во сне. Это всегда важно, чтобы перед сном вспомнилось что-то светлое и человеческое. Мне показалось, что светом повеяло на всех от простых ее слов. Пахнуло искренностью и коллективной радостью. И по их одновременно подобревшим  лицам было видно, что эта пьяная женщина для них что-то вроде трудолюбивого монаха Пимена - других источников у пассажиров, похоже не было. И о том, что в то единственно -светлое время, братские немецко-румынские войска уничтожили 100 тысяч человек, часто уничтожали при людно, как принято было говорить "на месте" пассажиры трамвая ничего не знали... 



Надо сказать, что мой пермским брат по внешности – нетипичный. Это из еврейского сленга, когда не похож на еврея, но по-русски. Как, например – типичная донская казачка Быстрицкая в роли Аксиньи  из Тихого Дона, была нетипичной, имелось в виду еврейкой.  То есть, нетипичная как еврейка, но типичная, как казачка...


Те мои восемь родственников тоже были нетипичными. Они жили сначала на Тираспольской, потом тоже на Тираспольской, но уже переименованной в 1905 года, что создавало трудности для водителей трамвая, которые которые, в основном, были не коренными Одесситами, как их называли - деревенскими.  Деревенские по-началу путались, но потом приспособились и стали называть ее  “Тираспольская имени 1905 года”. Но это произошло тогда, когда уже не сажали за приспособляемость, то есть уже перед падением коммунизма. Он бы и не пал, если бы сажали, но это становилось нерентабельно... .



Да, назад к брату. Те мои восемь родственников с Тираспольской тоже были нетипичные, причем настолько, что они отказались уехать в эвакуацию.  Румынская оккупация продолжалась два года, родственники ходили на работу при этих румынах. То есть, хоть и не офишировались, но и не прятались, были на виду... На несколько дней румын сменили отступающие на запад немцы. В семейном предании говорится, что когда мимо дома проезжала немецкая пехота, сосед с первого этажа подскочил к мотоциклистам и сказал, что там жиды. Недалеко. И показал кривым пальцем. И вскоре, как следствие, вселился в освободившиеся от жидов комнаты... жидов расстреляли не выключая двигателя мотоцикла. Этот с кривым пальцем, по-видимому, называл себя патриотом – при таких действиях нужно иметь популярное обоснование...


 
Высокий рост достался моему брату, так мне представлялось, от нашего общего предка деда Исаака, тоже нетипичного по росту и внешности, что определило его амплуа на случай погромов. Сохранилось семейное предание, что во время уже упомянутого погрома 5-го года  этот Исаак вместе с соседом -  гоем бегали по забору, сложенному из ракушняка и громко кричали: “У нас жидов нет”. Говорят, что этот стэйтмент оказывался достаточно убедительным для погромщиком,  в результате они  пробегали мимо того дома дальше в поисках куда бы еще, покуда их не сморило от водки с луком, что вообще было наиболее популярной причиной окончания дневной сессии погрома...



    Но, назад, к брату... Прошел очередной день. Сообщения от брата, что он уже уложил ребенка, так и не поступило. Прошли седьмые сутки. А когда ждешь - прощаешь и надеешься, что нет звонка из-за каких-то мелочей. Жив и здоров, но что-то не сложилось. Но, это все объяснения и надежды вечернего типа с их логикой и допущениями, но допущениями бодрствующего человека. А наступающая ночь программирует дневные переживания по своему усмотрению, где не участвует ни собственная воля, ни ее искренний друг – самообман. И в каждую ночь под дирижерством главного беспокойства, мне исполнялся в чем-то общий, но в каждую – новый сценарий. Больше всего мне понравился сценарий седьмой ночи...


Мне снилась Одесская Молдаванка и тот одноэтажный дом, которого я никогда лично не видел. Дом, обнесенный забором, таким высоким, что и дома не видно. Дом за забором, который выше дома. И, по этому забору, как по гаревой дорожке бегут двое здоровенных парней, один из которых кричит кому-то, кто с внешний стороны: “ у нас жидов нет!”, и это уже не исторический родственник Исаак, а мой братец в восемнадцатилетнем возрасте, то есть в том, когда я его в последний раз видел. Я, смотрю с того же забора вниз на живописную толпу, к которой обращается мой длинный братец. Непонятно как я оказался на том заборе, видимо, подчиняясь логике ночных сновидений. Сверху я вижу толпу погромщиков, как я их себе представляю - с отвисшими нижними челюстями и красными алкогольными мордами и с толстыми деревянными дубинками наперевес. Форма дубинок наверняка была заимствованна из учебника по палеонтологии – больше нигдe я такое видеть не мог. 



Погромщики стоят и слушают моего любимого братца, слушают о том, что жидов здесь нет, и на мордах смешанные чувства из понимания и удовлетворения, что не придется лезть – все-таки забор очень высокий,  и одновременно массового разочарования на тему – так что же тогда делать вместо этого !? Словом, по Шекспиру... Во сне я чувствую, что мое отношение к антисемитизму  становится какое-то другое, похоже, добавляется чувство гуманизма или любопытства, что наверное родственно... Наблюдаю... Толпа хорошо организована – одновременно все как по команде разворачиваются и не спеша идут прочь, лишь присматриваясь, куда бы еще вломиться... отчетливо слышу: “…понастроили заборов тута”. Я даже ощутил запах самогона, и этот запах удалялся с толпой погромщиков, которые наметили новую цель. Несомненно наметили, потому что сперва шли нерешительно и медленно но вдруг заспешили,  цель – великая вещь, это универсально для любых случаев...



В это время, из глубины сада за забором, по которому продолжал совершать пробежку мой высокий брат, раздался женский голос и я его сразу узнал – это был голос его жены. Я ее никогда прежде не видел, только на фотографии, зато однажды я слышал ее по телефону. Она артикулировала божественно – это я запомнил с одного того раза. Русским хорошая артикуляция, в принципе не нужна, они и так друг друга понимают. Русский язык имеет высокую избыточность. Они могут даже глотать гласные. В английском это недопустимо, иначе слушатель неправильно поймет. Захватывающая артикуляция была у Владимира Высоцкого и вот теперь у жены моего братца. Так вот, во сне звучал ее голос с особенностями ее артикуляций. Она высказалась о своем супруге, то есть опять-таки моем братце в таком ключе, что он никого не любит, только свои яхты. И теперь, эта симпатичнейшая женщина, устроившись в моем сне, немыслимо громко и четко сказала эту же самую фразу про никого и яхты.



Надо сказать, что одесские погромщики в своей массе – небогатые люди, и хоть родились они у моря, слово яхта очевидно никогда не слышали. Это я сразу принял, как само собой разумеющеяся. Шаланду – слышали, баркас – слышали, яхта – не слышали! Зато это слово – яхты они проинтерпретировали, как еврейскую фамилию и, единогласно приняли решение, что надо с этой Яхты разобраться. И весь этот коллектив, еще минуту назад задавленный депрессией, хмуро шедший к еще невполне ощутимой цели, не имеющей пока что однозначного изображения, а потому притягивающей недостаточно энергично,  теперь, услышав эту фамилию - Яхты,  сразу же вернулся к уже знакомому забору! Прямо со своей точки зрения расположенной на нем же, я наблюдал, как вся толпа погромщиков разом повернувшись в мою сторону, забыв об усталости, что теперь подпитывалось конкретным образом моего братца на заборе, мгновенно отрезвела - а говорят ничто не помогает отрезвлению, только собственная печень... чепуха! Чепуха, не только! Я чувствовал, что нахожусь на пороге открытия. Да еще какого! Я локализовал вирус антисемитизма! Он расположен в печени!



Теперь, погромщики шли вдоль забора с внешней стороны к чему-то явно присматриваясь. Я не мог понять к чему, пока логически не сообразил, что они что-то ищут, но я не мог понять что.  Догадка пришла ко мне неожиданно, как вспышка блица на фотоаппарате. Помню, что я был горд этой догадке. В заборе где-то следует быть воротам или двери! Они ищут дверь, которую легче сломать, чем забор из ракушняка! Я был горд своей логикой, не меньше, чем  самой догадкой! Но, зачем-то мне понадобилось разделить это мое чувство с братцем, благо он был здесь рядом, подумал я, и тут же начал вращать головой, но...  брата на заборе я  не обнаружил! Тогда, опираясь на ту же логику, я решил, что братец внутри, потому что погромщики наруже, а он с ними несовместим, так как с близкого расстояния в его лице виделось что-то трезво осмысленное, что со стороны могло быть принято за семитское, во всяком случае, это смазывалось и исчезало если расстояние было значительным. И, все это была логика сна !



Ничего нового в недавно открытых параллельных мирах нет, думал я. Одна и та же вещь – яхта понимается в одном мире как конкретное увлечение или хобби, а в другом, как обобщенное и  объясняющее все беды – жиды! И эти миры сосуществуют совершенно параллельно. И хоть одному из миров нет дела до другого, другому как раз – есть, да еще как!



... А жена с ее обвинениями, в которых замешана та же яхта  которую он, мой брат, единственно любит, значит ее, то есть жену не любит! Еще один параллельный мир! Видимо, картина становилась столь неподъемной для сна, даже для сна !... словом, столь сложной, что мой организм решил мне помочь, примерно как замороченный деньщик спрашивает - так будить или не будить? И, по-видимости получив отрицательный ответ, завел у меня в голове известную песню с оркестром, происходящую из этого же района Молдаванки: - ” … не бей меня мама мокрым полотенцем”, а под аккомпанимент этого произведения происходил погром, теперь уже с внутренней стороны забора. Конечно, мамы на сцене уже не было, но был мой высокий брат, была его жена и по-моему полотенце, во всяком случае что-то мокрое. Глухие удары в ворота, наконец найденные внешними погромщиками, становились какими-то нерешительными. Они утихали по-мере того, как изнутри забора участились другие звуки – звонкие шлепки чего-то мокрого и тяжелого о что-то голое и большое, так что наконец в ворота перестали стучать вовсе.



Вдруг, неожиданно для себя я оказался за забором – прямо возле ворот, в которые уже никто не барабанил, зато изнутри дома шлепки по спине моего огромного брата, становились все сдержаннее - вроде как шлепнут и подумают, а может задумаются... И хотя, я уже находился на улице а не в доме, понял что присутствую при чем-то интимном и возвышенном и, когда шлепок - негромкий и последний по голой спине транспонировался в звук производимый полотенцем, сползающим с тела по неопределяему на звук маршруту вовсе исчез, мне на голову свалился тяжелый предмет из-за забора. Столь тяжелый, что я удивился, почему же я не потерял сознание и на этом основании я заподозрил, что нахожусь во сне. Однако, быстро об этом забыл, видимо потому, что наиболее срочным мне показалось – узнать, что же именно на меня свалилось. Я наклонился и с трудом поднял. Это оказалась тяжелая стопка иллюстрированных журналов, перевязанная желтой тесемкой. Такие стопки, обычно заполняют антресоли. Они, как память сердца, которая мешает в повседневной жизни, но выбросить нет сил, собственно для чего антресоли и существуют... На верхнем журнале стопки была надпись: “Катера и Яхты”.  Прочитав “Яхты”, я с испугом огляделся, опасаясь что погромщики тоже увидят, но те все еще были заняты на другом объекте... Тут я на самом деле проснулся и сразу же бросился к компьютеру... Нет, никаких сообщений от брата не поступило... Шел восьмой день...
“К чему прощать того, кто тверд в грехе?”
 Ах да, возраст!