12. Дорога домой. Испытания

Это моя любимая фотография (х/совхоз Баяут, 2 апреля 1957 года).

Когда я смотрю на неё, то думаю: почему в нашей стране до сих пор нет памятника  Матери-одиночке?

Чижику-пыжику – есть, Венечке Ерофееву – тоже. Мать-одиночка, на мой взгляд, давно этой почести заслужила.

И не надо объяснять, почему.

                ****

Мы выехали из Узбекистана весной 1961 года. Первой нашей остановкой был Алтай. Там у мамы были какие-то знакомые.А может быть, родственники моего отца.

Мы остановились в этом поселении  на целый год, чтобы передохнуть и подзаработать. Мама собирала яблоки, груши и сливу в колхозном саду, потом дичку в горах, потом в какой-то глухой деревне  она выращивала поросят.

Я помню дорогу-серпантин по ущельям, кусты ежевики на тропинках, поросят и первую в своей жизни снежную зиму с валенками и ангиной.

В валенках я падала, а в горле появились шишки, словно в нем застряли кусочки  жвачки из воска.

Продав хрюшек, мы снова сели в поезд и отправились в дальнейшую дорогу.

Запомнился тоннель – длинный и темный, веселая сутолока в купе, кипяток на вокзалах.

В Казахстане нас ждала пересадка.

                *****

В Кокчетаве мы застряли НАДОЛГО. Не хватило денег на  оплату багажа, а бросить его мама не захотела. Там были ценные для неё вещи – ткани, специи и книги, в первую очередь.

В своей небольшой повести «Продавщица шаурмы» (глава «Деньги для Марии») я уже описывала эпизод нашего с мамой многострадального пребывания  на вокзале.

После счастливой встречи с женщиной, которая нам очень помогла деньгами и  просто человеческим участием, случилось непредвиденное.

Я всю жизнь буду думать над тем, почему ЭТО произошло, есть ли тут вина мамы или же всё дело заключается  в злой воле рока.

А произошло следующее.

Мы купили билеты, но маме срочно  перед отъездом нужно было сходить куда-то в город (может, что-то купить или продать?). Было раннее осеннее утро. Холодно. Мама накинула мне на плечи детское одеялко.

Я, шутя, завернулась в него, как бабайка, с головой. В образовавшуюся щель внимательно смотрела на дорогу. Движение было очень интенсивным.

Мама несколько раз брала меня за руку, но останавливалась, пережидая поток машин.

И вдруг я увидела просвет на дороге и рванулась.

Всё произошло в  пару секунд. Крик мамы, визг тормозов – я оказалась под задним колесом самосвала.

                *****

Одеялко меня и спасло: оно оказалось между мной и колесом.

Я обописалась.

- Мамочка, у меня кровь? – спрашивала я её.

А мамочка была бледная, как мел, и словно решилась рассудка.

Ощупав меня всю с ног до головы,  она долго смотрела на меня широко раскрытыми черными глазами, потом спросила:

- Где больно – покажи?

Мне нигде не было больно. Я была жива и невредима (ни единой царапины!), но ничего не понимала. В моих ушах стоял материнский крик – звериный, ужасный (Та-а-а-ня!!!) и визг тормозов.

Точно так же я крикну много лет спустя, когда буду забирать тело умершей  мамы из морга: «Ма-а-а-ма!!!»

И пойму в тот миг, что это  ЭХО  той самой  трагедии, но  теперь  уже  более страшной -  настоящей.

                *****

Милиция, суд, штрафы. Наш поезд ушел. Надвигалась зима. Мы оказались на улице и без денег.

Но самое  неприятное: мне исполнилось семь лет, а я не пошла в школу. С ребенком  маму нигде не брали на работу.

От безысходности  она согласилась пойти в услужение к  ЦЫГАНАМ, которые давно ходили возле неё кругами.


                *****

Мы  поселились в цыганском доме, состоящем из двух комнат -  большой спальни и малюсенькой кухни.

Вместе с нами там жило 7 человек: три  молодых цыганки, кавказец (чеченец или осетин) и слепая старуха.

Целыми днями мама обстирывала всех, мыла и готовила, а также кроила и шила одежду, вязала носки и варежки.

Ночами всё семейство, кроме старухи,  выходило к товарнякам на железную дорогу воровать уголь. Брали и меня, несмотря на слезы матери.

После третьего принесенного мной ведра, я надорвалась. У меня очень болел живот, и меня оставили в покое.

На улицу нам с мамой выходить не  позволялось: только во двор и только под наблюдением.

                *****

Прожили мы там до весны.

Я помню, как плясала молодая цыганка, когда примеряла сшитую мамой цветастую с воланами юбку. 

«Ай-нэ-нэ!» - дрыгала она ногами. Живульки расползлись, юбка рухнула, и я увидела её голые грязные  ноги.

Перехватив мой взгляд, цыганка  приказала моей матери:

- Мой!

Мама налила тазик воды и начала   мыть её худые конечности, а потом долго и осторожно стригла ей  ногти.

А еще много проблем для матери  доставляла перина, на которой все спали вповалку.

Её надо было  хлопать, сушить-проветривать и очищать от блох.

Мама никак не могла вывести вшей из моей головы. Просила у цыган принести ей дусту или керосина, но они боялись, что она их отравит.

                *****

Спас нас из рабства весной 1963 года один замечательный человек. Звали его дядя Вова.

Он жил с семьей по соседству с цыганами. Мама через высокий забор перекинула ему однажды записку с просьбой о помощи.

И вот весенним вечером, когда дома осталась одна старуха, мама вывела меня под подолом во двор.

- Куда?!- рявкнула старуха, преградив клюкой моей матери  дорогу к выходу.

- Помои вынесу, - спокойно ответила она.

Взломав доску в заборе, мы проникли на территорию дяди Вовы.

                *****

Первым делом дядя Вова спустил во дворе цепного пса, а нас с мамой закрыл в дальней комнате. Некоторое время я даже сидела в душном шкафу: мама очень боялась расправы.

Наступила  ночь, начала лаять собака.  Дядя Вова предложил  нам и своей жене с детьми спуститься в погреб. Там было очень темно и страшно. Вскоре собака замолчала,  а  наверху началась  непонятная  возня.

Но вот, кажется, всё стихло, мы вылезаем наверх. Во дворе дома женщины обнаруживают истекающего кровью дядю Вову.

Оказалось: чеченец отравил собаку, а когда хозяин вышел, чтобы узнать, в чем дело, - напал на него. 

Семнадцать ножевых ранений насчитали  врачи на теле дяди Вовы.

Долго ждали милицию. Слезы у мамы текли, не переставая.  Она чувствовала себя виноватой и не могла найти утешения.

- Маша, ты не убивайся, - сказал ей дядя Вова, когда его увозили в больницу. –  Я сам оплошал. Но очень рад, что ты с дитем на свободе. Если бы я  не спас вас, то умер бы сволочью.

Дядя Вова выжил. До его выздоровления  мы жили в его семье. Его жена тоже оказалась доброй женщиной и, как могла, терпела нас.

Нашему спасителю дали группу инвалидности. Я запомнила его с тростью.

Чеченца посадили на семь лет. Цыгане продали дом и скрылись.

В милиции маме дали направление  в целинный совхоз. Мы   отправимся   туда пешком за много десятков километров. Там я, наконец, пойду в школу.

                *****

Дядя Вова навсегда останется в  моей  памяти  примером героизма,  главным спасителем и заступником  в моей  жизни. Образцом мужественного, отеческого, человеческого отношения к женщине с ребенком, попавшей в беду.

А цыган с той поры я не жалую.

Если они подваливают ко мне с просьбой погадать,  то я говорю:

- Сейчас я тебе так, милая,  погадаю, что ты мне ещё должна будешь и век со мной не рассчитаешься.

Они опешивают от моего  напора  и молча отходят.

          http://www.proza.ru/2014/02/06/1971