Кладбище Сатаны

Громы сотрясают стены жилищ на протяжении всей этой ночи, когда люди не спали, а смотрели в глаза друг другу. За окном бесновались огненные мечи и стрелы – это сражались за право первенства бессмертные боги, внушая живущим на Земле благоговенье перед своим могуществом, которого они достигли своим долгим, нечеловеческим путём...
Вода заливала сушу, это было жуткое, заставляющее сжиматься сердца людей зрелище. Они ещё помнили о потопе – эта война водной стихии и человечества во все века была известна как самое кошмарное и губительное наваждение. Можно было бороться с нашествием крыс, саранчи, даже ледники, приносящие холод мировых пространств, оставляли какую-то надежду. Потоп отнимал всё, не давая ничего взамен...
ЭТО ЕЩЁ НЕ БЫЛ ПОТОП, А ЛЮДИ ЧЕГО-ТО БОЯЛИСЬ...
В одном доме молились при тусклом свете свечей и лампад – человек пятнадцать, эта ночь объединила их, были забыты мелкие счёты, обида, злоба и расчёт. Веры одной было мало, верят слепцы, а эти пятнадцать человек прозрели и знали точно, что идёт проверка на общность, единство помыслов и духовную мощь...
В другом доме мать и сын, прижавшись, сидели на кровати и заметно вздрагивали при каждом новом ударе грома, словно ждали, что порывом ветра сорвёт все двери с петель, снесёт крышу, разрушит стены – и они, двое предстанут перед разгневанными небесами незащищённые и слабые...
Отца не было. Он в эту ночь шёл к ним в накинутом на плечи плаще, с пожитками, сложенными в тугой узел, набухшая, как месиво, почва глубоко принимала в себя это тяжёлое тело мужчины, двигавшееся по телу Земли с мыслью о сопричастности к бурям, вырывающим с корнями могучие дубы...
Человек, умудрённый опытом, воспринимает страдания этого мира близко к сердцу и ему кажется, что этот потоком льющийся дождь – его слёзы, а эти громы – стоны его души, а вспышки молний, раздирающих ночной мрак – озарения и конвульсии его натруженного, обременённого тяжёлыми мыслями сознания...
Отец был в пути, он вспоминал в эту ночь свою жизнь, и даже обращался мысленно к тем временам, когда его не было и один из его предков вот так же погряз в ночи, как теперь он, над которым природа гневалась, потому что причины были...
Вот уже впереди виден город, крепостные стены, холодные, старые стены, местами осыпающиеся и поросшие мхом, стены, выдержавшие много осад, на которые теперь некому покуситься. Ещё осталось немного пройти по дороге, миновать небольшой лесок, состоящий в основном из кустарника, примостившегося на песчаном откосе, у излучины мелкой речушки, – уж будет этой ночью работы иссохшимся берегам, знавшим лучшие времена, эта вода с не-бес что-нибудь да значит!..
Но что это?.. Когда одинокий путник поравнялся с колышущимися на ветру кустарниками и уцелевшими от человеческой руки редколистыми деревьями, ему показалось, что из теней, мечущихся вокруг него, отделилась человеческая фигура, да, это было существо, двигавшееся на двух ногах, снабжённое руками, – когда снова – в который раз! – блеснула молния – обнаружилось, что этот человек был высок, в больших сапогах и широкополой шляпе, он, укутанный в чёрный плащ, или мантию, напомнил одинокому путнику о том, что у него нет никакого оружия, чтобы отразить в случае опасности нападение разбойника...
Человек, выбежавший ему навстречу, крикнул ему сквозь шум грома, бури и дождя:
– Добрый человек! Ради господа бога, прошу вас, помогите мне!.. Тут, в двух шагах висит в петле мой брат! Надо его вытащить из петли!..
Одинокий путник увидел, что это не разбойник, а один из страждущих, просящих о по-сильной доброте. Сердце его дрогнуло при мысли о повешенном, но уже решение было принято, в эту ночь и решения являлись молниеносно. «Посмотрим и сделаем, что в наших силах!..» – сказал себе мужчина, которого ждали жена и сын в эту минуту в его доме, где огонь очага рисовал причудливых призраков на внутренних стенах жилища...
Пятнадцать человек молящихся все разом обернулись лицом к окнам: и их лица изображали такой трепет, когда их осветила улица, как будто вот-вот всё должно было рухнуть. Ветер выл: «У-ууу-у-у!!!» Холод пробирался к самому сердцу и там нашлось много чего, что было не согласно с КОНЦОМ, если бы он наступил в этот час... КОНЕЦ – РАСПЛАТА чудились оглупевшему, запуганному сердцу, не признающему велений рассудка, твердящего о том, что эта ночь кончится и наступит утро...
Словно вспомнив его, прокукарекал спросонья чей-то обезумевший петух, не о том ли, что назавтра ему уготована была казнь, ибо из петуха всегда можно приготовить жаркое или жирный, наваристый суп?..
На толстой ветви дьявольски изогнутого дерева раскачивалось чьё-то вытянувшееся тело с удлинённой, захлёстнутой прочной петлёю шеей и упавшей на бок головой, мёртвые глаза были раскрыты и в бликах то тут, то там возникающих огней смотрели внимательно-отсутствующе, не останавливаясь ни на чём, как бы через толщу всей планеты, в глубины Космоса...
В руках незнакомца блеснуло лезвие ножа, он протягивал его путнику со словами:
– Держите! И попробуйте взобраться мне на плечи и дотянуться до верёвки, чтобы перерезать её!.. Тогда он упадёт сюда, к нашим ногам...
Не говоря ни слова, путник положил на землю, напоенную обильной влагой, узелок с вещами и палку, на которую в дороге опирался, принял нож из рук незнакомца и сунул его за пояс. Он обратил кверху мокрое бородатое лицо и снова взглянул на качающийся труп повешенного, как бы спрашивая его: что ты там делаешь?..
В это мгновение мать с сыном вздрогнули от предчувствия чего-то ещё более ужасно-го, чем мировой потоп: может быть, им показалось, будто их человеческая суть остановилась на пороге неведомой тайны, непостижимого, узнав какое, уже не сможешь спокойно вернуться назад, чтобы продолжить начатое дело с прежней уверенностью в его необходимости и верой в собственную правоту и сокровенное величие, доступное лишь одному богу, который видит, что значит БЫТЬ в обличии ничтожного...
Пятнадцать человек молящихся все разом притихли и обратили свои горящие взоры на фигуру распятого Христа, словно ожидая, что он приподнимет голову, посмотрит на них и с уст его сорвутся слова: «Я знал, что вы будете маленькими и несчастными людьми! Поэтому я и пришёл к вам сказать об этом...» Но бог был физически мёртв, руки и ноги не повиновались ему, они одервенели, даже вздоха не раздалось в тишине молитвенного дома. А между тем какой-то однорукий человек приложил свою единственную оставшуюся руку к сердцу и в мыслях своих просил бога быть к нему милосердным во все ночи, включая и эту. Другой одноглазый и плешивый пытался при помощи того, что ещё имелось у него про запас, постичь соблазн влекущей к себе фигуры очеловеченного Христа, он сверлил деревянную статую, изображающую бога, своим оком, похожим на дотошный буравчик, всегда докапывающийся до самой сути, но оставляющий после себя глубокую, подчас сквозную рану, с таким упоением, теплотою и любовью, точно в этом деянии было всё его назначение и весь его долг, а также последний отчаянный шаг к приобретению надежды, лучезарной и умиляющей до слёз надежды, дарящей покой и кротость не претендующего ни на что сердца... надежды на спасение среди геенны огненной, когда она придёт, чтобы очистить от скверны города и деревни – повсюду, где есть хотя бы одна человеческая душа...
И вот один человек пытается взобраться на плечи другому, после непродолжительных усилий это ему наконец удаётся и он оказывается почти лицом к лицу с повешенным, тот не-много выше одинокого путника, которого застали в пути буря и ночь, он смотрит ему в глаза – и во взгляде его насмешка. Нож извлечён из-за пояса, по лицу промокшего до нитки человека хлещет холодная вода, но он облизывает губы и пытается сделать то, что ему велено, он тя-нет руку вверх, к натянутой, как струна, верёвке, уже остро отточенное лезвие ножа коснулось её, а другая рука уткнулась в грудь мёртвого висельника...
На лице повешенного, освещаемого молниями, странная гримаса и путник чувствует, как чьи-то неведомые руки прикасаются к нему и словно гладят его по спине, трепет идёт по позвоночнику вверх и вот одна из рук притрагивается к его лбу, другая останавливается на шее – это прикосновение напоминает о скользком теле змеи...
Что это?.. Разве он думал когда-нибудь и мог знать наперёд об этой встрече с явлениями, стоящими на ступень выше его понимания?!. Он, путник, которого ожидает уютный дом, тепло очага и удобная постель, ощущает на себе чьё-то таинственное прикосновение, при одной мысли о каком ему должно пригрезиться невесть что... А он не потрясён, только ему кажется, что одним ударом ножа он перерубит нить, связывающую его с телом, находящимся напротив. Ему кажется, что между ним и тем, кто барахтается в петле, не много разницы, и до него доходит вдруг, что между ними происходит неслышимый диалог...
Повешенный. Я здесь, рядом, ты мой брат...
Путник. Я тебя узнал. Десять лет мы не виделись. Однажды на базарной площади ты предлагал купить мне меч. Я сказал: «Зачем он мне?.. Я не собираюсь никого лишать жизни...» Ты ответил: «Не спеши с ответом...» И вот ты явился ко мне опять...
Повешенный. Никогда не знаешь, что тебе пригодится завтра. В дороге тебя застала ночь, дождь хлещет, как из ведра, и если на тебя нападут злые люди – ты не сможешь отразить ударом меча, которого у тебя нет, покушающегося на твою жизнь врага!..
Путник. Я бедный человек, у меня нечего отнимать...
Повешенный. У живого есть жизнь, а это самое дорогое, что может у тебя быть...
Путник. Так что же мне делать?..
Повешенный. Купи меч...
Путник. Мне нечем заплатить...
Повешенный. Перережь верёвку – это будет твоя плата!..
Удар ножа, волокна рвутся – и уносится прочь это тело, и нет никаких рук и прикосновений, только в подсознании ещё живёт: «Не забывай, что я тебе сказал, не забывай, если хочешь, чтобы всё обошлось хорошо!..»
Такое ощущение, словно петля сжимала только что горло, а превратилась вдруг из верёвки висельника в приличный галстук модной расцветки; точно незаметно промелькнули столетия и в его руке не узелок с пожитками, а воронёный «дипломат», а в нём – список не-благонадёжных лиц, которых следует убить...
Мать, беседующая с сыном, не сводящим немигающих глаз с языков огня, пляшущих в очаге на куске обуглившегося дерева, задумывается и некоторое время молчит, она припоминает лицо того, кого долго ждёт, – может быть, думает она, он не придёт раньше зимы или не придёт совсем, она будет смотреть в мутное, застеклённое и покрытое морозным узором оконце, но увидит только укатанную дорогу и какого-нибудь горшечника, везущего в повозке свой товар на городской рынок, а того, которого ждёт, уже никогда не увидит. Может быть, тело его уже давно склевали вороны или другие хищные птицы, а белые кости обмывает этот беспощадный дождь, зарядивший надолго, как во время наступления Большой Воды...
Откуда берутся эти потоки разразившегося ливня, обрушившегося на землю этой страшной, незабываемой ночью, о которой люди долго сохранят память?.. Может быть, где-то в пустынях очень жарко и кто-то в эту минуту гибнет от жажды, от испепеляющих лучей беспощадного солнца, что выжгло вокруг всё до последней травинки и всю имеющуюся влагу устремило в небеса, чтобы она, улетучившись, собралась в одном месте – здесь, и низверглась вся в одну ночь тут, затопив эту землю, словно в наказание за человеческое неразумие, позволяющее говорить чуткому сердцу: «Это всё пройдёт и будет лучше, потом, когда-нибудь...» Может быть, будет лучше, когда на землю придёт смерть вместо жизни, может быть, тогда будет лучше, потому что не придётся бояться засух и наводнений, болезней и войн, старости и смерти, предательства – и молиться всё равно кому, глядя хоть на распятие Христа, хоть в огонь очага, хоть в то немногое, что ещё сохранилось в твоей душе?!.
Сколько раз задавал себе одинокий путник, двигающийся в ночи по телу большой, не останавливающейся ни на минуту планеты, совершающей свой извечный круговорот, один и тот же вопрос: «Зачем мне надо было уйти далеко от того места, где находится мой дом, что-бы взглянуть на кости праведника?!.» Его небезосновательно тревожило подозрение, будто он обманут и мощи, которые он лицезрел в одном из храмов, двигаясь в длинном ряду несчастных, измученных людей, пришедших издалека, каждый со своим желанием и болью, – это несколько полусгнивших, коровьих костей... А может быть, он всегда знал, что святых людей не бывает и даже на вере в чью-то чистоту и богоподобие создаются легенды, чтобы было как-то веселее в этом бессовестном мире жить?.. Он не мог ответить исчерпывающе на свои вопросы, в его сознании было место только для чёрного и белого, думать полутенями – казалось ему слишком сложным, и однако же он ведь предпринял поход к святым мощам...
То, что непонятно – таинственно, оно привлекает, и человек спрашивает себя, чело-век, не берущий на себя ответственность отвечать перед богом за всех людей, за их низменные, лишённые благородства поступки: «Как можно быть святым, будучи человеком?!.» Можно хотеть святости, но хотеть и иметь – это разные вещи...
Помышляющего о святости можно заподозрить в предательстве и безмерной гордыне, дающей ему повод проводить черту между собой и остальными, погрязшими безнадёжно в грехе, – «Где были, пусть там и остаются, им не дано пить из высшего источника мудрости и прозрения!..» Но кто поручится, что святые мощи, придуманные теми, кому нравится одурманивать перед лицом бога, которого они не знают, всех, кто тёмен или стремится быть обманутым, не принадлежат невинному животному, никогда не помышлявшему о том, что его бренные останки будут выставлены на всеобщее обозрение, дабы внушать всем жаждущим то, что они стремятся себе внушить?..
И вот в дверь, закрытую на прочный засов, обитую железными полосами дверь, за которой можно было чувствовать относительную безопасность среди ночи, когда мирные люди спят, а не шатаются по улицам и не вламываются в чужой дом, – раздался чей-то глухой стук.
– Жена, открой, это я, твой муж!.. – раздался простуженный, просящий голос.
Женщина недоумевала, – как он может явиться этой жуткой, кошмарной ночью, она стояла у двери и прислушивалась. В этот момент её оглушил такой силы и мощи невиданный грохот с улицы, а за окном стало неожиданно так светло, как будто бы все очертания предметов вместе с ними самими растаяли.
– Хозяйка!!! – дикий вопль заставил женщину отпрянуть назад.
Больше никто не отзывался, только слышен был шум дождя, как он с вновь и вновь возникающим азартом продолжал хлестать по каменной мостовой.
Подбежавший мальчуган отодвинул в сторону железный засов, словно лязгнули кандалы узника, приговорённого к смерти – и распахнулась со скрежетом тяжёлая дверь. Взвизг-нули петли, давно не смазанные маслом – и в дом рухнуло чьё-то тяжёлое тело...
Это оказалось тело старика, он был мёртв, удар молнии поразил его, – видимо, то была воля провидения. Черты его лица поражали благолепием и спокойствием, нельзя было поверить, глядя на него, что в нём уже нет жизни. Белые волосы и борода красиво обрамляли это одухотворённое лицо неизвестного пришельца...
При нём оказался небольшой узел с вещами, но самое удивительное – к поясу этого старца был привешен хороший, в ножнах, длинный меч. Рука старика в последнюю секунду сжала рукоять его со страшной силой, словно хотела его извлечь наружу, точно этот человек хотел объявить войну небесам, сразиться с самим богом – но не успел...
В открытую дверь ворвались холод и ледяные брызги ночного ливня... Убийство свер-шилось, но, возможно, то была месть бессмертных богов, оттолкнувших от себя человека, ибо судьба его в другом...
Так был закончен путь по Земле человека, чужого для всех, в том числе и для самого себя... Ночь ещё долго бушевала – и это была едва ли одна из её жертв, ибо многие в ту ночь не могли найти своё пристанище, понять свою истинную суть. Дождь был их слезами, молнии – озарениями их сознания, а громы и завывания бури – их муками, стонами и воплями разуверившихся и навсегда потерянных... И не только в эту ночь они попали в свой дом, где встретили их как подобает, ведь это извечные скитальцы, они как незаживающие раны Земли!..
Их покинутые душами тела погребают неопознанными, нет у них ни одного родственника в человечестве, и считают их заплутавшими и объятыми ужасом и ищущими приюта на чужбине и не находящими теплоты и отзывчивости в сердцах людей, что в страхе прижимаются друг к другу и устремляют очи на огонь и на своих богов, мучающихся за них до сих пор и вовеки...
Набухшие воды мелких речушек наутро уносят куда-то выплаканную небом влагу, люди счастливо минули обещанного возмездия, которого боятся они, при мысли о котором трепещут, но и ждут его в тайне, занимаясь греховным прелюбодеянием с предчувствиями и явлениями картин, соблазняющих их жизненную силу и уносящих отсюда вдаль... «где родина их незыблемая и где всё полно неиссякаемого могущества, любви и знания...»
Когда придёт потоп разом для всех, лопнут артерии вод Земли – и её твердь захлебнётся, значит не будет ни правых, ни виноватых, ни живых, ни мёртвых. Но для этого надо жить и ждать, и сколько понадобится времени?..
Наутро, когда буря рассеялась и небо очистилось от тяжёлых туч, когда от мрака не осталось и следа, мир дышал полной грудью и отдых его был благословен, радовались цветы и травы в полях, выстоявшие в ночной схватке с силами зла деревья. И было много поверженных, вывернутых с корнями, переломленных надвое и подвергнутых действию небесного огня, – от них всё ещё исходил едкий дым... На одном неимоверно изогнутом, похожем на нелепое по виду и смыслу чудовище, ветвистом и сухом дереве, на каком нельзя было обнаружить ни одного зелёного листочка, ибо это было дерево-труп, дерево-мертвец, видна была свисающая вниз верёвка, конец которой болтался слишком высоко в воздухе. Она свисала к земле, покрытой травой и снегом, ещё многие годы, давая пищу любопытным умам, и то место прозвали люди Кладбищем Сатаны...
20 марта 1982 г.