Морские рассказы. 10. Про войну

       Вернувшись в очередной раз из рейса, я получил отпуск, и сразу направился на Украину, где в это время находились все родные.  Не помню, по какой причине, может, билетов на самолет не было, но поехал я на поезде Ленинград-Львов, в обычном купейном вагоне. Эта поездка запомнилась мне на всю жизнь следующим эпизодом.

В нашем купе ехали две женщины, одна постарше, другая – может моего возраста. Судя по их акценту, они явно возвращались домой. Был еще один мужичок неопределенного возраста, с изможденной внешностью, который располагался на нижней полке, подо мной.

Поезд отправлялся из Ленинграда поздно, поэтому все сразу расположились на ночлег. На следующий день, когда все пообедали, прямо в купе, чем бог подал. Женщины завели между собой нескончаемый разговор, как водится, ни о чем и обо всем. Старшая занимала в разговоре явно главенствующую роль, именно от нее исходили новые темы для обсуждения. Мы же с мужичком сидели рядом на противоположной нижней полке и являлись невольными слушателями. В основном, у женщин шел разговор о жизни и о шмотках. На Западной Украине некоторые местные жители имели родственников за границей, и бывало, что получал оттуда посылки. Разумеется, факт родства с родственниками за границей не приветствовался режимом, но 37-й год давно ушел в прошлое и власти тихо мирились с этим фактом.

Когда старшая женщина, голосом Трындычихи из кинофильма «Свадьба в Малиновке», в очередной раз стала говорить о том, что: «вот там жизнь совсем отличная, гораздо лучше, чем у нас и там все есть», я вспомнил встреченных в Канаде эмигрантов, не выдержал и сказал в ее сторону

- Извините, но вы ошибаетесь, далеко не все так, как вы говорите, - и вышел из купе, не дожидаясь ответа.

Следом за мной в тамбур вагона направился сосед. Мы закурили и мужичок заговорил

- Наверно, вы правы, но вот со мной приключилась такая история, - и продолжил
- Перед войной я учился в летном училищ на механика. У нас, где учился сын Сталина, такой же курсант, как и остальные, тоже нужники чистил. После выпуска направили меня служить механиком на аэродром на Западной Украине. Помню, был воскресный день, много командиров отсутствовали на аэродроме, как вдруг налетели немецкие самолеты и стали бомбить наш аэродром. Почти все самолеты были у нас из фанеры, поэтому загорелись прямо на земле. Во время бомбежки началась несусветная паника, никто не знал, что делать и куда бежать. Через час, когда бомбежка закончилась, появились немцы, которые стали собирать метавшихся военных в колону, а потом повели ее на запад.

Начала и конца колоны видно не было. Мы шли, построенные по пять человек в каждом ряду, а по обеим сторонам колоны шли автоматчики, некоторые были с собаками. Когда нас вели по пыльной дороге через колосящееся ржаное поле, за которым был виден лес, мы, человек десять из соседних рядов, договорились и разом, по команде, рванули в рожь, в сторону леса. Немцы заорали «Хальт!», «Хальт!» и открыли стрельбу. Я несся к лесу, ничего не видя, с разрывающимся от страха сердцем. Впервые в жизни по мне стреляли и могли убить.

Немцы, вероятно, побоялись, что оставшаяся колона тоже разбежится, поэтому собак в погоню не пустили и ограничились только криками и стрельбой.

Когда я добежал до леса и немного отдышался, попробовал позвать тех, кто тоже спасся, но никого так и не услышал. Я еще углубился в лес и решил двигаться с большой осторожностью на восток. Несколько раз по пути попадались какие-то хутора и села, но везде были немцы, поэтому я обходил населенные пункты. Так скрываясь в лесу, я двигался на восток, откуда была слышна артиллерийская канонада и звуки автоматной стрельбы. Питаться пришлось только тем, что находил в лесу. Не помню, сколько прошло времени, но наконец, я догнал фронт, и мне удалось перебраться к своим. Меня сразу привели в СМЕРШ, где допросили, как перебежчика, и приняли решение – «Расстрелять!». Вывели меня из землянки, и повели исполнять приговор. По дороге я увидел знакомого мне по училищу командира. Я сразу закричал, обращаясь к нему, и когда он обратил на меня внимание и остановил конвой, я дал пояснение, каким образом оказался под конвоем. Командир узнал меня и подтвердил, что я именно тот за кого себя выдаю. Расстрел был отменен и я был направлен для дальнейшего прохождения воинской службы на кокой-то аэродром под Киевом.

Пару месяцев я служил на этом аэродроме, снова механиком. Сам я родом из Украины, все родственники к тому времени уже были на оккупированной территории, поэтому получаемое денежное довольствие, оставшееся после обязательных  займов, складывал себе в чемоданчик, который находился у нас казарме.

Однажды ко мне на аэродроме в сопровождении нашего командира подошли два человека в одинаковом реглане, и когда убедились, что я именно тот, кого они ищут, попросили пройти в казарму и предъявить свои личные вещи. В казарме я достал свой чемоданчик, открыл его и обомлел. Поверх моего запасного личного белья, лежали немецкие прокламации и перевязанные ниткой немецкие марки.

Ясное дело, доверия к человеку, прибывшему из-за линии фронта, быть не может,  хоть за него и ручался командир высокого ранга. Быстро прошло заседание «тройки», и вместо расстрела решено было меня сослать на урановые рудники куда-то под Ташкент.

На руднике я работал около  года. Когда я превратился в настоящего «доходягу» и еле шевелил ногами, охранники решили не тратить на меня пулю, а потом возиться, чтоб закопать труп, поэтому просто выгнали за ворота лагеря, думая, что все равно скоро подохнет, а шакалы съедят труп.

Не помню, как я шел дальше, куда глаза глядят, полностью истощенный, без еды и воды, только вскоре вышел к какому-то поселку. Ничего не соображая, набрел на комендатуру и рассказал там: кто я и откуда. Война шла уже к завершению, и комендант решил оставить меня под арестом до окончательного принятия решения. В камере, куда меня пометили, я стал постепенно возвращаться к жизни, т.к. там кормили и давали воду.

Когда кончилась война, меня просто выгнали из кутузки, не дав никакого документа. А что они могли написать для незнакомого человека, неизвестно откуда взявшегося?!

Без документов я добрался до своих родных краев на Украине и устроился работать на шахту. Только туда можно было попасть без документов. На шахте я потихоньку выправил документы и через десять  лет ударного труда, был даже премирован путевкой в санаторий. Правда, остатки здоровья оставил в шахте. Сейчас я уже на пенсии и в последнее время часто задумываюсь «А как бы все вышло, если бы тогда в рожь не побежал?».

Когда он закончил, мы с ним  выкурили еще по одной сигарете и молча вернулись в купе. До самого Львова разговор на эту тему мы больше не возобновляли.

Думаю, что если написать повесть о судьбе этого человека и экранизировать ее, то получился бы неплохой фильм.