Времена не выбирают

Времена не выбирают, в них живут и умирают.
А. Кушнер

 

Наблюдать за незамысловатыми передвижениями песка в сосуде было истинным наслаждением. Необъяснимое спокойствие дарила эта площадь, в центре которой располагались «песочные часы». Это была внушающих размеров посудина из небьющегося прокаленного стекла в форме знака бесконечности, по которой постоянно перемещался песок. Одна восьмерка, другая, третья… Просто наблюдать, следить глазами за каждой песчинкой. Кажется, будто ты сам растворяешься во времени. Всего лишь мгновение – и ты сам несешься песчинкой, исполняя танец бессчетного количества туров «восьмерки».

 

 

 

 

 

1
На улице Presquile, в старой части Парижа, царил жаркий летний день. Небо вздымалось над городом, словно гигантский шелковый шатер. Воздух, щедро прогретый солнцем, был наполнен пьянящим ароматом цветущей липы и запахом выпечки, уловимым с переулка, где находилась небольшая булочная. Кроме нее на этой улочке, мощенной белым камнем, расположились невысокие жилые дома из желтого ракушечника причудливой архитектуры, частное ателье мод, парикмахерская «Chez Louis», и открытое кафе «Grand App;tit» с множеством столиков, укрытых от солнца ажурными зонтами светлых тонов, и мраморным фонтаном у входа в заведение. Улица утопает в зелени кустарничков и деревьев, а скамьи, расположенные в тени их крон, так и манят насладиться поистине восхитительным уличным пейзажем. В разгар туристического сезона Presquile казалась цитаделью спокойствия и тишины. Ни снующие толпы любопытных приезжих, ни привычный для мегаполисов гул транспорта не нарушали его столетиями устоявшегося неспешного течения жизни, и лишь журчание воды в фонтане и неугомонное щебетание птиц вносили оживление в эту картину.

Несомненно, для любого, кто оказался бы сейчас в Париже, это место показалось бы идеальным для неспешной прогулки или обеда на свежем воздухе. Впрочем, если вы решили в скором времени посетить самый романтичный город континента, не спешите отыскивать эту улочку в справочниках и путеводителях Парижа, там о ней никогда не упоминалось, как и в самых точных картах города. Так же бессмысленным занятием будут попытки найти ее самостоятельно, вряд ли вам это удастся, если, конечно, вам не посчастливилось родиться и вырасти на этой улице. В противном же случае, вы непременно натолкнетесь на материю, отталкивающую зевак и делающую ее недоступной и даже невидимой с любой стороны света. Это место не знает временных рамок, не ведает течения лет, месяцев, дней. И эта улица является лишь частью целого города, скрытого от любопытных глаз, застывшего во времени и не пускающего в этот маленький Эдем посторонних.

Итак, к полудню кафе «Grand App;tit» не было заполнено даже на треть: за столиками по правую руку сидели две пожилые дамы, коротающие время за чашечкой кофе, и трое студентов, головы которых было не разглядеть за грудой учебников и пособий. По левую руку было занято лишь два стола. За ближайшим ко входу сидела компания молодых людей, рассматривающих меню и что-то увлеченно обсуждающих между собой, а за самым дальним столиком, в углу, расположился мужчина лет тридцати-тридцати пяти, погруженный в чтение местной периодики. По внешнему виду можно было бы предположить, что он родом из Норвегии: темные волосы с пепельным отливом, волевой подбородок, крупный нос, тонкие губы с едва заметными морщинками в уголках и яркие темные глаза. В то время как посетители наслаждались легкими закусками и тихими беседами, размеренное спокойствие улочки было грубо нарушено звонким, разносящимся по Presquile цоканьем каблучков, а затем раскатом беззаботного девичьего смеха. Люди за столиками и немногочисленные прохожие заинтересованно оглядывались, привлеченные этим звуком, и так и застывали на некоторое мгновение, позабыв о своих делах. Темноволосый мужчина, не обративший сразу внимание на звук, но заметивший реакцию посетителей, решил взглянуть на предмет раздражения покоя, минуту назад царившего на улице.

По направлению к кафе, переговариваясь и весело смеясь, шли две молодые девушки. Решив, что ничего необычного не произошло, мужчина вновь обратился к газете, которую держал в руках. А в это время подруги уже переступили порог уютного заведения и, оглядевшись немного, через мгновение стояли у дальнего столика, за которым расположился мужчина, увлеченный чтением газеты.

- Здравствуйте, месье Вейнс! Вы позволите? – обратилась одна из девушек, присаживаясь за его столик. Рядом с ней сразу же устроилась и вторая.

- Добрый день, - пробормотал мужчина, внимательно вглядываясь в лица этих особ, изрядно удивленный их вниманием. – Мне интересно, возможно ли было появиться здесь еще более заметным способом?

- Теоретически возможно многое, - ответила одна из его собеседниц, которую он узнал.

- Мадемуазель Бланш, не хотелось бы показаться неучтивым, но у меня назначена встреча в этом кафе, так что я вынужден попросить вас занять другой столик, - эти слова были произнесены таким тоном, что любой, даже малосообразительный человек, не решился бы ему возразить. Сейчас он понял, что встреча с мадемуазель Бланш, бывшей слушательницей его лекций в университете, абсолютно случайна, и у него нет причин терпеть общество этих девиц, которые недавно вопили на всю улицу. К тому же у него на самом деле была назначена важная встреча, а его «коллеги», как выразился месье Пелле, глава их объединения, должны были появиться еще пять минут назад. Но тут, к немалому удивлению Вейнса, в разговор вступила вторая девушка.

- О нет, неужели Филипп не предупредил вас! Я говорила ему, что идея «сделать вам сюрприз» обречена на провал, вы ведь явно не из людей, которым по нраву неожиданности, но он все равно настоял на своем.

Вот теперь он был на самом деле поражен. Судя по всему, эти хихикающие создания и есть его «коллеги», причем одна из них запросто называет уважаемого человека, Филиппа Пелле, в три раза старше ее самой по имени, и без особых сомнений делает выводы о личных качествах самого Вейнса. Подняв чашку кофе и сделав пару глотков, чтобы разглядеть свою собеседницу, не показав при этом своего замешательства, он скользнул взглядом по ее лицу. Пожалуй, эти глаза цвета гречишного меда он уже видел однажды, как и саму девушку.

- Мадемуазель Жантиль, не думаю, что вы достаточно осведомлены, чтобы судить о моих пристрастиях.

В ответ на раздраженную реплику он был одарен лишь теплым взглядом. Софи Бланш и Кристина Жантиль были выпускницами университета, в котором он читал лекции несколько лет назад, однако насколько он сам помнил, мадемуазель Жантиль была несколько старше своей подруги.

- Конечно, вы правы, месье. Вы не будете возражать, если, прежде чем приступить к делу, мы закажем кофе?

После того, как девушки заказали себе напитки, они, не вдаваясь в подробности будущей миссии, договорились о явках и паролях, передали Вейнсу список необходимых документов и чертежи главной площади города. Затем вежливо попрощались и покинули заведение, оставив Кристофа Вейнса наедине со своими мыслями.

2

На центральной площади города N было привычно немноголюдно и, как всегда, до абсурдности стерильно. Белый камень, которым были вымощены все улицы, даже с течением времени не тускнел, а в воздухе невозможно было разглядеть пролетающую на крыльях ветра пыльцу. В центре площади располагались «песочные часы», величественно возвышающиеся на пьедестале. Он был украшен сотней маленьких зеркальных осколочков, выложенных в форме замысловатых узоров необычайной красоты. Если приглядеться, то можно было заметить, что у самого подножия стеклянного сосуда, на мраморной плите, выгравированы слова, гласящие: «Для великих дел необходимо неутомимое постоянство». И эти слова – не просто девиз, для многих это была религия, в которую жители веровали вдохновенно и неистово.
За «песочными часами» располагается величественное здание, выполненное в викторианском стиле, стены которого покрыты причудливым мишурным орнаментом. Его квадратные крыши мансарды украшает роскошный немецкий щит, на котором изображен свернувшийся в кольцо змей, кусающий себя за хвост. Это здание Ордена Уробороса, исключительно почитаемая организация в городе N, на котором лежит ответственность даже большая, нежели на правителе города. Они отвечают за постоянство времени. Каждое утро члены Ордена переносят «сегодня» во «вчера», таким образом, что, получается, горожане живут в одном дне на протяжении многих лет. Уроборосцы исполняют свой долг в строжайшем секрете, не посвящая посторонних в дела Ордена. Жители уверены, что манипуляции с временными рамками дарят им уверенность и стабильность.
Однако нельзя было бы сказать такое в отношении месье Вейнса. Он, как и все члены объединения, возглавляемого Филиппом Пелле, не одобрял устоев, когда-то привычных для обывателей города N. И это было их главным бременем. Время от времени ему казалось, что все их недовольство – это порождение излишней информированности, они слишком много знали о жизни, которую хотели бы вести. Это была бы жизнь в мире, полном не только светлых и теплых тонов, где царит вечное лето, но и холодных, порою мрачных, с дождем, градом и снегом. Он хотел бы каждый день отрывать лист с настенного календаря, чувствовать течение времени, а не зависать посреди нигде и ничто. Он хотел ощутить это чувство, когда хорошо только одно: после ночи с рассветом неизменно приходит утро нового дня. Он бы хранил старые поддержанные книги в надежде, что они восполнят его прошлое, прожитое в одном дне, станут наследством, которое ему никогда не завещают милые сердцу прародители. И все книги будут в толстых переплетах, с золотым тиснением, свидетельствующие об истории, которую он не имел, традициях, которых он не ведал. Каждый, имеющий отношение к объединению, уверен, что город N – это некая вертящаяся сцена, эстрада. И благодарные зрители могут наблюдать представление с любого ракурса. Только вот город N ничего не придумывает, не пишет, не создает… он томиться в постоянстве одного единственного и бесконечного дня. Тупик. Если бы Кристофа Вейнса спросили, он бы ответил, что торчит здесь в небытие уже целую вечность, и его усталость и растущая раздражительность это полностью подтверждали.

- Добрый день. Прошу прощения, мой мальчик, - оторвал Вейнса от размышлений знакомый голос. – Я немного припозднился, надеюсь, ты простишь мне этот невежливый проступок.

- Здравствуйте, месье Пелле. Рад вас видеть.

После короткого рукопожатия они медленно двинулись вдоль площади, стараясь говорить как можно тише.

- Я тоже. Полагаю, ты был приятно удивлен, увидев сегодня мадемуазель Бланш и мадемуазель Жантиль, - мягко проговорил пожилой мужчина. – Всегда приятно видеть, что твои ученики следуют по твоим стопам, не так ли?

- Едва ли я могу смело назвать себя их учителем, месье. Это было давно, и в университете я читал лекции всего лишь год, - просто ответил Вейнс. – И эти воспоминания отнюдь не из приятных.

- Отчего же? Ах, да, да. Тебе же не нравилось работать по принуждению Ордена…

- Дело даже не в этом, месье Пелле, - возразил мужчина, с трудом понижая свой низкий тембр голоса на полтона тише. – Тот бред, который даже в самом страшном сне, не может присниться адекватному человеку, что я доносил до студентов, вызывал во мне бурю противоречий. Я рассказывал о необходимости баланса в мире, философствовал о «точке равновесия», которую щедро даровали нам Уроборосцы…

На его переносице появилась глубокая складка, говорящая о задумчивости, а в груди проснулось какое-то новое, незнакомое ему доселе чувство.

- Как же я рад, что скоро все это закончится, - едва ли не с благоговением произнес Филипп Пелле, глядя в лицо своего собеседника. 

- Это исключительно ваша заслуга.

- Я бы не был в этом так уверен, Кристоф. Подождем до вечера, - они дошли до конца площади и, понимающе кивнув друг другу, остановились. – Излишнее внимание нам сейчас ни к чему. До вечера, мой мальчик.

- До свидания.

Вейнс свернул в переулок, ведущий к его дому, надеясь добраться самой короткой дорогой. Обычно привыкший скрывать свои истинные чувства, Кристофу становилось все сложнее обуздывать свое волнение. Их сегодняшнее мероприятие обещало быть весьма опасным и рискованным. В прошлом за подобную авантюру Орден Уробороса приговорил к смертной казни десятерых  нарушителей размеренного течения жизни горожан, а многие жители и по сей день строго контролируются, в некоторых случаях и караются властями за любые компрометирующие правительство и Орден лозунги. Их было много, а благодаря деятельности объединения Пелле, стало еще больше: «Постоянство хуже пыток огнем, водой и каленым железом», «В одном дне мы жили, в одном дне и умрем», «Нас наказывают за желание развиваться», «Жители города N против ограниченности» и многие другие, выходившие из под пера несогласных с идеологией неизменности. И вот сегодня, возможно, это последняя попытка жителей взять время их жизни в собственные руки.

Тем временем Кристоф уже подошел к невысокому светлому домику, где на втором этаже находилась его квартира. Он поднялся по лестнице, приложил внешнюю сторону ладони к дверной ручке, и после сигнала датчика, дверь отворилась, пропуская хозяина в небольшую прихожую. Он прошел в маленькую гостиную в бежевых тонах, как и во всех домах города, с весьма скромной обстановкой. Кроме стола, за которым сразу же расположился Кристоф, здесь была кровать, стул и небольшой шкаф, ничего лишнего. Вейнс скрестил пальцы рук в замок и положил их перед собой. Оставалось лишь ждать. Ну что же, пожалуй, у него еще есть время на ожидание. Он будет терпелив.

3

Окна квартиры месье Кристофа Вейнса выходили на западе, и лучи заходящего солнца проникали сквозь них и придавали немногочисленным предметам обстановки мягкий розоватый оттенок. Вдруг, словно где-то прорвав плотину тишины и безмолвия, загудели стереосистемы на главном здании Ордена Уробороса, предписывающие жителям готовиться ко сну. Они находились на центральной площади, и звуки так оглушали, словно они валились с неба прямо в комнату. Это был знак, по которому все члены объединения и люди, поддерживающие их идеи, должны были покинуть свои дома, не подчинившись обыденного распорядку дня. Накинув куртку, Кристоф покинул свое аскетичное жилище в надежде, что никогда больше не вернется обратно.

Казалось, весь город высыпал на главную площадь, где наполняла пространство прозрачная дымка вечерних сумерек. Повсюду были слышны окрики, радостные вопли, толпа скандировала самые дерзкие лозунги, пытаясь заглушить ор стереосистем. В толпе Кристоф разглядел Кристину Жантиль с уменьшенным в сотни раз настоящим фейерверком в ее руках, с бенгальским огнем. Она с улыбкой раздавала это чудо горожанам, которые в восторге, толкаясь и крича, с благодарностью принимали эти светлые живые огоньки. Насколько он знал, по всей площади были рассредоточены молодые люди, которые дарили жителям эту сверкающую диковину. Из здания Ордена Уробороса угрожающе выдвигались люди в мантиях с вышитыми змеями на воротниках, но их было настолько мало по сравнению с толпой, что, казалось, сам город поглотил их в недра своего существа. Внезапно темное небо осветила яркая вспышка, рассыпавшая медленно угасающие искры по бескрайнему полотну небес. За ней последовали вторая, третья... Радостная пляска разноцветных всполохов над головами жителей отражала их общий настрой. Вейнс, как и многие, затаив дыхание, наблюдал за произвольными раскатами ярких и неожиданных сочетаний цветов. И впервые за долгое время, он, более не задумываясь о размеренности, стабильности и постоянстве, почувствовал себя счастливым. И в этом ощущении было сочетание всего, что он уже успел увидеть: мудрость и доброжелательность месье Пелле, звонкий раскатистый смех Софи и Кристины, теплота взгляда злато-карих глаз, предвкушение перемен. Сплоченность народа, их мечтания, более никем неконтролируемые, радостный смех, свист – все это наполняло улочки и, казалось, даже воздух превратился в ощутимую материю. Внезапно площадь оглушил резкий звук: треснул сосуд с песком, символизирующий бесконечное течение одинокого дня. Небо в последний раз озарила яркая вспышка, и Вейнс вздохнул с облегчением. Гроза раскатами заворчала, переходя с одного места на другое. Гром усиливался, пуская на землю сверкающие стрелы молний. Вдруг, будто поток серебряных монет, дождь низвергся на площадь.

Их мечты были обречены на осуществление.

В улицах по соседству с Presquile, вновь ставшими частью Парижа, медленно и неотвратимо наступал новый день. А город N исчезал, все более удаляясь от «точки равновесия».