Двуликий мир Глава 1

Середина октября в лене* Вестерботтен, в северной Швеции, все еще баловала не по сезону теплыми солнечными деньками. Но постепенно яркие краски осени угасали, блекли, уступая место скучному пейзажу межсезонья.
Глеб Лавров раньше уже не раз приезжал погостить в семью супругов Свенссон, Никласа и Даны. К тому же, между ними были не только дружеские, но и почти родственные отношения: Дана и его теперь уже экс-супруга Дина были сестрами-близнецами.
Излюбленным отдыхом у них обычно была рыбалка, реже охота в горных районах шведской Лапландии. Родители Никласа в этой местности владели землей и несколькими домиками, вполне комфортными для проживания.
О путешествии в край саамов**, простирающемуся аж к самой границе с Норвегией, мечтали целый год, и особенно радовались поездке дети Свенссонов, Линда и Лео.
И не удивительно! Однажды увиденная пронзительная звенящая красота заснеженных горных вершин, прозрачных рек, местами неожиданно бурных, с каменистыми неровными скользкими берегами, местами тихих, задумчиво-созерцательных, в легком кружевном обрамлении невысокого леса, запоминалась на всю жизнь.
Глебу потом еще долго снилась безбрежная водная синяя гладь с купающимися в ней облаками и в изобилии плещущимися хариусами и форелью, сигами и щуками.
У него только в голове до сих пор не укладывалось, что щуку шведы вылавливали только как хищника, угрожающего другой рыбе. Ее не готовили в пищу.
- Это мусор, - деловито пояснял каждый раз Никлас, выбрасывая улов.

Но на этот раз поездка случилась отнюдь не развлекательная.
После полутора лет скитаний по больницам: сложнейшей операции, химиотерапии, облучения, Глеб чувствовал себя инвалидом а, по сути, таковым и являлся. Некогда спортсмен, успешный бизнесмен, да просто здоровяк, балагур и красавец, душа любой компании, теперь безжалостно выброшенный из водоворота привычной жизни он, напоминал сам себе старую рухлядь. Он жил через боль. Трудно было глотать, дышать, двигаться.
В его неполных пятьдесят, когда, казалось, наступило время подводить некие итоги: не разбрасывать, а «собирать камни», не отдавать и вкладывать, но получать и наслаждаться, на него смертельным приговором обрушился диагноз.
И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы, по счастливой случайности, летом этого года Свенссоны не приехали в Петербург навестить мать Даны.
- Привет, друг! – однажды в трубке телефона Глеб услышал знакомый голос, - а мы с Даной в России и не против заглянуть к тебе на шашлыки. Ну, помнишь, как раньше?
Теплая волна доброжелательности, радушия в оживленном голосе Никласа захлестнула душу, немедленно омыв ее от смрада безнадеги, горького ожидания небытия.
Помнят! Надо же! Глеб смутился. Они не виделись и не созванивались уже больше двух лет, с тех пор как он развелся с Динкой…
Но что он может сказать им теперь?.. Он болен, болен смертельно… Чем они могут помочь? Он знал, что супруги Свенссон оба врачи, практикующие в крупной университетской клинике, обслуживающей весь север Швеции. Но они же не боги...
- Никлас…, - в следующую секунду Глеб, как бы со стороны, услышал свой отчаянный голос-хрип, - я умираю…
Через час Никлас уже сидел на террасе загородного дома Глеба.
- А стекла с материалом биопсии где? – сразу, ухватив суть, перешел к делу Никлас. История Глеба выглядела чудовищной до дикости, и хороший понимающий врач, он быстро оценил ситуацию.
- Стекла? – потухшим голосом переспросил Глеб, - у меня на руках. Мне их выдали, когда ложился после операции в центр облучения. Сказали, там должны еще раз перепроверить.
- Перепроверили?
- Да. Не сомневайся, Никлас!.. Я, наверное, раз пять и до операции, и после сдавал биопсию в разные лаборатории: и в платные, и бесплатные, по блату и с улицы. Диагноз стопроцентный.
- Давай сюда! Пусть еще раз наши гистологи посмотрят, а потом будем думать, что делать. Надо будет, поедешь в нашу клинику…. На всякий случай подготовлю тебе приглашение.

Через месяц Никлас позвонил, и, не дав опомниться, с ходу сообщил:
- Не подтвердился!
- И!?..
Сначала Глеб испытал шок, потом недоумение, а сердце, подчиняясь непреодолимому инстинкту жить, встрепенулось и устремилось навстречу бурно прорастающей надежде.
Но сомнение мутной тенью тут же задавило еще нежные ростки. Все было слишком невероятно. Да и беда, давно стала частью его мироощущения. Вцепившись в мозг, она давила на сознание, не выпуская из-под пресса безысходности ни на мгновение, даже во сне.
- Но, как же так?.. Ничего не понимаю...
- У нас лучшие гистологи во всей Швеции! – заверил Никлас, - тебе надо приехать на дополнительное обследование. Не тяни только.
- А как же? Зачем тогда такая сложная операция, облучение?..
- Боюсь, что не нужно было ничего этого делать. Извини! Пока. Мне звонят, – успел сказать Никлас, прежде чем отключиться.
- Но, ведь эта операция сделала меня калекой… Я калека! - сказал он вдогонку, и слово, которое он так боялся произносить вслух, вырвавшись, потрясло своей очевидностью.

И вот теперь Глеб здесь, в Швеции, в приветливом гостеприимном доме друзей.
Шаг за шагом под внимательным наблюдением Никласа и Даны шло обследование, шаг за шагом росла надежда на жизнь.
Он уже прошел гастроскопию, и ждал результата биопсии, которую взяли во время обследования. Ожидание было тревожным, изматывающим, и Глеб чувствовал неуверенность и страх.
Больше всего, до животного ужаса, он боялся потерять эту обретенную надежду, и каждый раз, когда Никлас приходил с работы, Глеб как собака с немым вопросом заглядывал тому в глаза, и… боялся!
Стараясь найти себе применение, и быть хоть чем-нибудь полезным хозяевам, он ухватился за возможность убирать облетевшие листья, по-осеннему непрерывно устилавшие дорожки и газон. Лавров полюбил это занятие, которое заменяло и гимнастику, и прогулку на свежем воздухе. К тому же это был почти творческий процесс - легкий взмах грабельками словно кистью, и слегка влажная трава вновь радовала глаз изумрудным чудо-колором.
Вот уж что не отнять у шведов, так это любовь к порядку, который соблюдался отнюдь не на показ, а был образом жизни, традицией, религией, патриотизмом. Глеб ни разу не видел ни одного заросшего двора или неухоженного, запущенного дома.

Сегодня ему привычно нездоровилось.
Да еще это яркое вездесущее солнце!..
Глеб чувствовал головокружение и спотыкающееся обо что-то дыхание.
Низкое северное солнце, ослепляя резко, до боли, шилом зло впивалось в глаза, насквозь пронзало мозг.
Он сильно, до слез, зажмурился, и разом став беспомощным, отбросив грабельки, шатаясь, дошел до стоявшей недалеко скамьи-качалки. Наощупь сел, попробовал приоткрыть глаза, но тут же вновь закрыл их.
Солнце настигало везде: на улице, предательски подкарауливая даже в затененных участках сада; в машине, беспрепятственно проникая сквозь лобовое стекло, игнорируя опущенный защитный козырек; нахально пробивалось с самого утра в незашторенные по шведским обычаям просторные окна и по-хозяйски шпарило во все подряд, заставляя то и дело увертываться от назойливых его лучей.
Волна бессилия не отпускала Глеба. Кто бы знал, как не хватало ему сейчас влажной питерской серости! Такой прохладной привычной и желанной.
«Только истинный петербуржец может различить двадцать оттенков серого» - вспомнил он слова таксиста, подвозившего его неделю назад в Пулково.
Не снимая рабочих перчаток, Глеб стыдливо промокнул слезы.
Не хватало только слез! В любое время могли вернуться из школы дети. Ему невыносимо было сознаться даже самому себе, что сдал. А уж детям, которые некогда смотрели на большого красивого мужчину с восхищением, забирались ему на плечи, визжа от восторга, кувыркались с ним на батуте, он ни за что не хотел показывать своей слабости.

- Дядя Глеб, привет! - он вздрогнул от глубокого чистого девичьего сопрано и открыл, наконец, глаза.
Линда от природы была наделена совершенным музыкальным слухом и глубоким чистым голосом, училась в школе с музыкальным уклоном и брала уроки сольного пения. Надежда и гордость родителей и просто красивая девочка!
Он невольно залюбовался пышными прядями волос, отливавшими золотом на солнце. Полная копия своей матери... Даны!..
- Будем обедать? – встрепенулся Глеб, соображая, что бы разогреть для ребенка.
- Нет! Я пойду эээ… к подружка, у них это… эээ…
Эх, русский язык!..
Почему-то, несмотря на все усилия родителей и педагогов, он весьма плохо приживался в детских головках. Линда и Лео прекрасно владели родным шведским и чужим английским, а в дополнение к ним еще и французским, но только русский на их фоне выглядел жалко и коряво.
Глеб вспомнил, как Линда, стесняясь своих одноклассников, которых они встретили однажды в торговом центре, попросила Дану, не говорить «по-руска».
- Ага, - что-то припоминая в плане подружки, на тлетворное влияние которой только вчера жаловалась Дана, - а я думал, мы сейчас дождемся Лео, пообедаем и в парк пойдем, к реке.
- Меня ждет Нура, у них эта…- оправдываясь, сказала Линда, подбирая слово. И, наконец, вспомнила, - еда! Пикник! И еще я хочу, буду ночью спать у Нура.
Ну, да, Дана говорила, что для дочери подружки сейчас главное! И сетовала, что подростковый возраст у девочки слишком затянулся.
«Что за комиссия создатель, быть взрослой дочери отцом!».
Наверное, очень сложно быть родителем, да еще девочки.
- А мама-папа знают?
- Я позвоню от Нура.
- От Нуры, - машинально поправил он, и тут же спохватился, - Ну, уж нет! Давай, без разрешения мамы не пойдешь!
- Мама сейчас стоит на оперция. Папа? - она немного подумала, - разрешил… эээ… вчера.
- На операции, - снова поправил Глеб.
Дана, врач-кардиолог, делала уникальные операции на сердце по каким-то супер современным технологиям.
Линда явно хитрила, используя всевозможные лазейки, разногласия и несогласованность между родителями. А он, как лох, должен был вестись на эти ее хитрости. И что делать?
Нет! Как трудно, однако, с детьми…

Примечание:
*лен - [швед. ian] - основная административно-территориальная единица в Швеции.
**саамы - (саа;ми, лопари;, лапла;ндцы; самоназвание — кильд. са;мь, с.-саамск. s;mit, sampela;; фин. Saamelaiset, нюнорск Samar, швед. Samer) — малочисленный финно-угорский народ; коренной народ Северной Европы.