Мотороллер

          Этот мотороллер он вспоминал всю свою сознательную жизнь – и когда был Колькой, и когда Николаем. А когда его стали называть Николаем Евгеньевичем, воспоминания о мотороллере приходили всё чаще, подробности отчётливей и ярче окрашенные.
          Мотороллер «Вятка» его родители купили во времена развитого социализма. В конце шестидесятых годов в таёжных поселках северных областей страны народ хорошо зарабатывал на заготовках и поставке в «центр» деловой древесины, в основном, прекрасного соснового кругляка. В посёлке, где родители жили и работали железнодорожниками, как раз и располагался один из леспромхозов по добыче и переработке леса. Леспромхоз был не особенно богат, но вот знаменитые двадцать процентов северных, которые все получали, заметно пополняли бюджет местного населения. Все считали эти проценты заслуженными, но дармовыми и поэтому с удовольствием тратили их на покупку нужных предметов для домашнего хозяйства и недорогих вещей.
          Таким нужным в хозяйстве и престижным предметом считался мотороллер. Легковых автомобилей в тех краях в продаже ещё не было, да и купить их могли только два человека – директор леспромхоза и начальник железной дороги. Потому что стоили машины как кооперативная квартира недалеко от Москвы. А мотороллер стоил, примерно, рублей двести пятьдесят - всего одна зарплата, нормально зарабатывающего человека вместе с «северными». Если поднатужиться, то за несколько месяцев можно было вполне накопить денег на эту покупку. Мотороллер и мотоцикл считались очень полезными вещами в хозяйстве, потому что с их возможностями возили сено и траву для домашней скотины, запасали грибы и ягоды из тайги на зиму и ездили туда же на охоту. Для местного народа это было большим подспорьем в их жизни, так как в магазины всё меньше завозили продуктов, а одними газетами о «достижениях» в народном хозяйстве сыт не будешь. Вот и добывали в тайге кто чего сможет, чтобы меньше носить деньги в магазины за еду. И как могли экономили на этой самой еде, а сэкономленные рубли складывали на сберкнижку. Никто и предположить не мог, что эта самая сберкнижка через несколько лет обездолит и их, и несколько десятков миллионов, честно работавших советских людей, а несколько миллионов просто загубит своей ненадёжностью. В те годы в этой пресловутой сберкнижке был основной смысл существования местных жителей. За этим и приезжали сюда, и работали, и экономили на всём, чтобы поднакопить, а потом, в будущем, уехать куда–нибудь в тёплые края «Союза». Например на Украину и прожить там в достатке всю оставшуюся жизнь. В то время люди свято надеялись на свою сберкнижку, сохранность денег на которой гарантировали авторитет КПСС и мощь тогдашнего СССР. Как потом оказалось, не совсем авторитетные и мощные, как верилось…
          Так вот, родители Кольки  по причинам, прежде всего хозяйственным, и купили мотороллер. Обрадовался бы такой покупке и Колька, который в это время служил срочную службу на Чёрном море. Служил он там добросовестно и заслужил долгожданный отпуск домой, который случился весной. Домой он летел как на крыльях в прямом и переносном смысле, потому что флотские службы выдали ему требование, которое позволяло купить билет на любой вид транспорта и он в свой посёлок добирался самолётами. С юга страны на юг Коми АССР дорога заняла всего сутки. В аэропорту Колька купил на свои деньги грузинский коньяк и с ним заявился к родителям – красивым, статным молодым парнем, одетым в матросскую форму. Такой неожиданной встрече все были рады.
          – Клопами пахнет, – сразу объявил отец, Евгений Николаевич, выпив первый стаканчик коньяка, когда они, вдоволь наобнимавшись, сидели за празднично накрытым столом. Наверно в своей жизни он в первый раз пробовал этот напиток и не знал, как правильно реагировать на коньяк, поэтому повторил то, что слышал от других, а может и показать сыну, что лучше русской водки ничего нет.
          – Что ты такое говоришь! – одёрнула его мать, Полина Ивановна. – Дорогой, небось, Колька? – спросила она.
          – Да нет! В Грузии их коньяк стоит как наша водка, – соврал тот, чтобы не расстраивать родителей дороговизной бутылки.
          – Клопами пахнет, – повторил отец после второго стаканчика.
          – Вот идол упрямый! – ругнула его мать и строго посмотрела на своего супруга.
          – Давай лучше выпьем нашей самогоночки, – неуверенно предложил отец, взглянув на мать.
          – Нет, я не хочу, – сказал Колька
          – Ну и дурак, – заключил захмелевший отец.
          – Ничего хорошего не послушаешь от тебя! – опять выругала его мать.  И они стали перебраниваться, одновременно вспоминая и рассказывая о том, что произошло на посёлке за время отсутствия сына.
          А Колька не обиделся на такую характеристику отца. Он был очень рад, что опять дома, что за время его отсутствия ничего плохого не случилось ни у родителей, ни в посёлке. То, что отец любил выпить, он ему прощал, хотя ему частенько доставалось от пьяных «заскоков» отца и в детстве, и в юности. Он всегда помнил какая судьба и тяжёлая военная, и послевоенная жизнь выдалась его родителям.
          В 43–м году в Белоруссии семнадцатилетним пареньком тогдашний Женька бегал к партизанам в лес и учился у них стрелять из винтовки. Его по доносу соседа схватили полицаи, когда он пришёл из леса и отсыпался на чердаке дома. Мать, для Кольки – баба Ганна, не успела предупредить своего сына. Женька попал в гестапо, но ему очень повезло в его молоденькой жизни. Через два дня он заболел холерой и немцы, уверенные, что он и так околеет, за шиворот выбросили в канаву, где нашла его мать, вытащила полуживого и тайно выходила. Выздоровев, Женька ушёл насовсем к партизанам и с ними, уже  в 44–м году, попал в Красную Армию, которая освобождала от фашистов их леса и болота. Их переодели в солдатскую форму и отправили сразу на фронт как подготовленных к боям бойцов. Там то он и попробовал, что такое водка, которую командование не жалело для победы, к питию которой пристрастилось всё военное и не военное мужское население страны. Потом, после войны,  это пристрастие к выпивке, так аукнулось на нашем народе, что и не знали, как избавиться от этой болезни. На фронте отцу опять повезло. В третьем или четвёртом бою его легко ранило в ноги двумя минными осколками и война для него закончилась. После госпиталя в далёком узбекском городке Чирчик молодого белорусского паренька перевели в конвойные войска и он попал на Север сторожить зеков. Не отправили его на фронт по простой причине - советские власти понимали, что молодым мужчинам надо жить, работать, создавать семьи, производить детей, увеличивая население для того, чтобы эта власть и дальше продолжалась и укреплялась. В 45–году война закончилась Великой Победой для нашей страны. Начались массовые сокращения количества военных, особенно молодых солдат, которые нужны были для восстановления народного хозяйства. Будущего отца Кольки демобилизовали и он поступил работать кочегаром на паровоз на железную дорогу, где проработал до самой пенсии. К пенсии он заработал себе звание машиниста паровоза – в те времена это была очень уважаемая и хорошо оплачиваемая специальность. Он бы и раньше стал машинистом, но плохо выговаривал слова по – русски: белорусский язык крепко сидел у него в голове. Тряпку называл – «трапка», картошку – «бульба», а на ружьё говорил – винтовка: так ему легче было выговаривать. Про свою родину и белорусских родственников вспоминал редко и нехотя. Колька знал про своего деда по линии отца только то, что его звали Николай Михеевич, что семья была зажиточная, что с такой фамилией как у них народу в Белоруссии очень много и что взяли деда за что–то в конце тридцатых и больше его никто не видел. А баба Ганна, наверно полячка, потому что дед Николай молодым попал в Западную Белоруссию, увидел её грязную и голодную, пожалел её, пришёл в их бедную семью и сказал:
          – Отзайтэ мнэ вашу дзэвоньку. Я з нэю буду жыть.
          – Забрай. Тильки в зад нэ прэвадзи, – ответили ему и он привёз её в свою деревню.
          Приближалась полночь. Они всё ещё сидели, неспешно беседуя уже о разной всячине.
          – А ты знаешь, Колька, я в прошлом году с медведем встретилась в лесу, –  вспомнила мать.
          – Да что ты! Как же это случилось?
          – Прошлым летом мы нашли большой малинник в стороне от дороги на старой делянке, – начала рассказывать мать. –  Я и собралась одна прямо с утра. Думаю, днём похожу, пособираю малины пока все на работе, а к вечеру пойду на своё дежурство. Пришла туда, беру малину и слышу – кто–то тоже недалеко собирает. Я подумала, что это или наши железнодорожники, или  леспромхозовские прознали про малинные места. А малина там хорошая была – и крупная, и много. Вот, думаю, повезло и собираю её, не шумлю да побыстрей хочу, чтобы только мне такая малина досталась. Слышу: уж близко кто–то сопит. Как кусты–то с малиной отвожу, а там – медведь! Малину обирает, меня не видит. Я обмерла, а он вдруг обернулся на меня да как посмотрит! Я с испугу и заорала – такой, рассякой да матом! Он рявкнул, тоже видать испугался и в кусты от меня. А я от него, да и ору что есть мочи – помогите, люди добрые, медведь!
          На этих словах все откровенно рассмеялись. Кольке стало так смешно, что он даже согнулся над столом: уж больно красочно мать рассказывала, как она напугала медведя своим матом. Потом они начали фантазировать, что с медведем стало дальше со страху, сколько куч он навалил и жив ли остался. Колька смотрел на смеющихся родителей и радовался за них, что сейчас у них всё хорошо. А вот в детстве матери его, Полине Ивановне, досталось горя да ещё и как...
          Её отец Иван Васильевич Червяков, ещё один Колькин дед, с двух войн, японской и финской, вернулся без царапины. А с Великой Отечественной в 43–м году его привезли в деревню Высокую без ноги. Как мог, он помогал своей жене Настасье Филипповне растить троих детей. Четвёртый, старший сын, уже воевал на фронте. Дед и токарил на ручном станке, и столярил, и, в основном, работал по дому – ремонтировал инвентарь, одежду, обувь и всякую разную деревенскую работу делал, которой было в избытке у них в деревне. Старшая дочь Полинка, ей в ту пору было четырнадцать, работала и на ферме, и в доме, и в поле, и смотрела за младшими. Настасья Филипповна, Колькина бабушка, неизвестно как появилась в их деревне - никто не знал откуда она и она ничего про себя не рассказывала. А в 45–м году, за несколько месяцев до Победы, она скоропостижно скончалась от ложного крупа, выпив холодного кваску после бани. Иван Васильевич пережил свою супругу всего на полгода: началась гангрена ноги и он помер. Тогда–то и досталось Полинке кормить и выхаживать своих младших, брата и сестру, и тащить на себе всю тяжесть послевоенной колхозной жизни. Всегда, когда мать рассказывала, как они в то время варили и ели щи из лебеды и крапивы, потому что нечего было есть, у Кольки наворачивались слёзы. Какой–то просвет в их жизни наступил в 46–м году, после возвращения старшего брата Николая из армии. Колькин дядя, Николай Иванович, Червяков, на своём танке дошёл до Берлина, говорил, что даже рейхстаг видел, потом был направлен в сторону Праги и уже оттуда его демобилизовали. В деревне он был назначен председателем их немощного колхоза, поработал два года и застрелился по неизвестным причинам. Мать говорила, что, мол, кто–то, якобы уполномоченный, написал донос на него и он, чтобы не позориться, таким образом распрощался с жизнью, а как было на самом деле – никто не знает. Оставшись опять втроём, они всё же выжили в своём деревенском доме, но все потом, когда разрешили покидать колхозы, разъехались по стране. Сестра вышла замуж за освободившегося из лагеря украинца и уехала к нему на Украину, а брат женился на доброй девке из их деревни и поехал в город на Волге. Полинка тоже вышла замуж за молоденького солдата, Колькиного отца, и они, завербовавшись в таёжный леспромхоз, приехали сюда на Север искать своё счастье.
          Наступила полночь. Отец пошёл спать, а мать поделилась интересными подробностями.
          – Бракованный мотороллер нам достался, Колька, – пожалилась она, – отец ни разу на нём толком и не поездил.
          – Почему?
          – Да кто его знает. Плохо заводится, а батька ничего в нём не понимает, – с сожалением сказала она.
          – Зачем же вы такой купили?
          – Думали хороший. Сначала нормально заводился, а потом перестал.
          Для Кольки такая неприятность не казалась большой. Главное, что сам мотороллер есть, а уж починить и отрегулировать он его сумеет с своими пацанами. Так оно и произошло. Знакомый кореш, у которого был мотоцикл «Урал», выставил зажигание – оно оказывается было настроено на опережение и всё наладилось. Колька погонял по посёлку, поездил на скорости по бетонке – так называли насыпные дороги с бетонными плитами для вывоза леса из тайги – мотороллер ездил нормально. Мать была очень довольна, а отец только и сказал в своей манере:
          – Барахло! – он всегда говорил так, когда ему что–то не нравилось.
          Знакомые ребята, узнав о приезде служивого моряка в звании старшего матроса, предложили отметить приезд выездом на охоту. Договорились в выходные ехать на ток, пострелять тетеревов, благо время было подходящее: в тайге повсюду токовала пернатая живность. Колька просмотрел все свои охотничьи принадлежности. Убедился, что ружьё в порядке, почистил его, смазал, приготовил охотничий нож и подумал, что хорошо бы перезарядить патроны. Патроны, что были в патронташе, были снаряжены ещё до службы, почти два года назад, и, чтобы быть уверенным, что его патроны не подведут и не дадут осечки на охоте, надо бы их переснарядить.
          – А лучше их все перестрелять. Заодно и потренируюсь в стрельбе, – вслух объявил он.
          С утра, взяв свою тульскую укороченную одностволочку, завёл мотороллер и поехал по бетонке подальше в лес, чтобы не привлекать внимание жителей посёлка частой стрельбой, потому что надо было отстрелить двадцать четыре патрона, весь патронташ.
          Отъехав от посёлка километра четыре, Колька остановился и не слезая с мотороллера зарядил ружьё первым патроном с дробью № 2 – «двойкой», приготовленной на косачей. Поглядев, куда бы всадить первый заряд, он вдруг услышал с правой стороны характерный и быстрый шорох – шум крыльев, садившегося на дерево рябчика. Его сразу охватил мелкий охотничий озноб предчувствия дичи.
          – Рябчик, ёшки – матрёшки, – подумал Колька.
          Ружьё и патрон его не подвели. Сидя на сидении мотороллера, медленно поворачиваясь в сторону, где должен был сидеть рябчик, Колька поворачивал и ружьё в ту же сторону и одновременно взводил курок. Боковым зрением он увидел на берёзе тёмное пятно и не торопясь, направил в то место ружьё, одновременно выпрямляя руку. Когда рука и ружьё слились в одну линию, направленную на предполагаемого рябчика, Колька нажал на курок. Ружьё он удержал, но испугался звука раздавшегося выстрела, таким громким этот выстрел ему показался. И увидел сквозь дым, что пятно упало под дерево.
          – Ёшки – лепёшки, попал, – вскрикнул радостно Колька.
          Он выскочил из мотороллера, тот сразу же завалился на бок. Колька, не обращая внимание на мотороллер, бросился к берёзе. Рябчик, а это был действительно он, валялся на снегу и уже не трепыхался, потому что попавшая в него дробь была крупнее, чем дробь на рябчиков. Это был самый удачный выстрел в его жизни и за всё время, когда Колька имел ружьё. Он уже представлял, как будет рассказывать во всех деталях всем, желающим послушать, об этом счастливом охотничьем случае и, самое главное, о способе – с одной руки он сумел такое сделать. Подняв мотороллер и привязав рябчика к сиденью сзади, он, радостный, стал заводить его. Целый час, не менее, регулируя всё, что можно крутить и вертеть, – пытался завести мотороллер, но всё было бесполезно.
          – Вот, собака! –  выругался он, поставил мотороллер на подставку, вынул ключ зажигания и пошёл в лес, чтобы перестрелять все патроны.
          Рядом оказалась большая вырубка. Он вышел на неё и замер. Посреди этой вырубки стояла большая сухая сосна – сухара, а на ней сверху сидел глухарь. Колька медленно пригнулся. До сухары было примерно метров сто, а между ним и сухарой  лежало вывороченное дерево, корнями смотревшее на него. Колька снял телогрейку, чтобы она его не выдавала на белом снегу, и на корточках стал приближаться к упавшему дереву. На глухаря он не смотрел, чтобы своим взглядом не спугнуть птицу. Добравшись до поваленного дерева, осторожно выглянул из–за корней – глухарь сидел на сосне и смотрел  в его сторону.
          – Отлично, – подумал Колька, – сейчас мы тебя, родимого, попробуем взять.
          До сухой сосны было метров пятьдесят, значит, до птицы чуть подальше. Ближе уже нельзя подползать: улетит.
          – Надо пробовать, – решился молодой охотник.
          Он зарядил ружьё патроном с картечью, которая предназначалась на волков, рассудив, что там и заряд мощнее и глухарю хватит всего одной картечины. Прицелился, взяв немного повыше, выстрелил. Глухарь неуверенно переступил с ноги на ногу, продолжая смотреть в его сторону.
          – Промазал, мазила, – ругнул себя Колька.
          Он опять зарядил картечью и выстрелил. Глухарь не пошевелился. Ещё три патрона с картечью ушли на добычу глухаря. Тот не шевелился и всё также смотрел в сторону Кольки.
          – Странно, – и тут он засомневался. – Может это ворона? Но ведь в лесу вороны очень пугливые и осторожные и не подпустила бы ворона к себе охотника на такое близкое расстояние да и улетела бы от первого выстрела.   
          Птицу привлёк какой–то другой шум, она повернулась в другую сторону и стала казаться чуть побольше. Колька достал патрон с пулей. Выстрелил. Никакого эффекта. Опять пулей – ничего. Колька впал в раж и стал быстро перезаряжать и стрелять всем, что у него есть в патронташе. Целился по–разному: и выше, и прямо, и навесным.  Ружьё нагрелось от выстрелов и мушка стала плавать перед глазами горе – стрелка. Всё, патроны закончились, ружьё стало совсем горячим. Колька встал из–за корней, весь грязный от растаявших под ним снега и земли, заорал что есть мочи и свистнул. Глухарь повернулся к нему и, как бы нехотя, взлетел, но улетел восвояси очень быстро.
          – Как повезло–то мне сегодня, – радовался моряк в фуфайке. –  ребятам на корабле будет что рассказать, посмеяться.
          Колька подошёл к оставленному у дороги мотороллеру, вставил ключ в замок зажигания и сильно нажал ногой на заводную педаль. Мотороллер сразу завёлся, чем очень удивил и обрадовал. Дома с удовольствием сдал рябчика матери, чем и её привёл в большой восторг, а своей грязной одеждой – расстроил. Но не надолго. Все домашние любили супчик из рябчика, который был редкостью у них. Вкус его, особенно запах этого деликатесного супа всем им нравился. И готовился он очень просто: вода, немного лука и картошки, и сам рябчик, размером с небольшой кулак, когда его ощиплешь. А дух его!.. Словами этот супец не опишешь, а кто пробовал, тот знает!
          – Мы в субботу с ребятами поедем на охоту с ночёвкой, бензин–то у вас есть? – спросил Колька у отца.
          – Посмотри в белой канистре в сарае, – подсказал тот.
          Колька пошёл в сарай. Пластмассовая канистра была пуста. Где–то надо было искать бензин. К дому подходил сосед, дядя Миша, явно подвыпивший.
          – Здорово, соседи! Привет, Колька! Приехал, отслужил?  Приходи опять ко мне работать. Полинка, а ведь ты не знаешь вашего Кольку! – сосед явно напрашивался на длинный разговор.
          – Мишка, ну что ты буровишь? Это же мой сын! Как же я его не знаю! Напился, иди проспись, – стала корить соседа мать.
          – Нет, Полинка, ты не знаешь своего Кольку, – настаивал пьяненький сосед.
          – Да пошёл ты к лешему, – ругнула его мать и пошла щипать рябчика.
          – Дядя Миша, подскажи, где можно бензином разжиться, – спросил Колька, совсем не надеясь на положительный ответ.
          – На путях стоит цистерна, там его полно, бери сколько хочешь, – ответил тот. – А ты знаешь Галька–то... Гальку помнишь? Так вот, она развелась со своим мужиком и уехала куда–то, а ты говоришь…, – и сосед пошёл домой, напевая свои замысловатые татарские песни.
          На посёлке их соседа все звали Мишка – татарин и никогда по отчеству не называли, потому что оно было такое мудрёное и такое заковыристое, что не выговоришь. И дядя Миша по той же причине совсем не обижался на Мишку да ещё и потому, что он выглядел молодо, хотя ему было около пятидесяти лет. Знаменит он был ещё и тем, что всегда, когда шёл по улице, пел татарские песни и никогда не рассказывал, о чём же он в них поёт. После получки всегда напивался, песни не пел, а бил свою жену с красивым именем Роза. Она молча переносила побои, чтобы не срамиться и не срамить своего мужа перед соседями. А на следующий день, не пряча синяки, ходила по двору и говорила, что муж её таким образом очень любит. Участковый, тоже татарин, много раз приходил, стращал Мишку, что посадит его на пятнадцать суток, но странная любовь продолжалась и мало кто уже обращал внимание на них. Поди, разберись, какая любовь нужна женщине...
          Конечно Колька помнил Галину. Он, когда учился в школе, два лета подрабатывал в путейской бригаде дяди Миши, где он и познакомился с ней. В бригаде у Мишки в основном работали бабы старшего возраста, а Галя была помоложе их и выглядела лет на двадцать пять. Была замужем, детей у неё не было. Она была как раз из тех женщин, которой действительно не хватало любви в семейной жизни – это Колька, вглядываясь, отмечал в грустных глазах Галины. Иногда она приходила на работу с царапинами на лице и синяками на открытых ногах и очень стеснялась этого. Колька жалел её всегда, но старался не показывать своей жалости, чтобы не усугублять её такое положение. Много раз, работая вместе в бригаде, когда они с Колькой оставались вдвоём, она со страстью в голосе признавалась:
          – Эх, Колька, был бы ты немного постарше – я бы тебе такую любовь показала!..
          – Так покажи, я не знаю, что такое любовь, – просил её Колька.
          – Нет, не могу! Я испорченная женщина, я не хочу и тебя испортить! – и смотрела на него зовущими глазами, а потом неожиданно громко смеялась и переводила разговор совсем на другие, обыденные темы.
          Колька всё время пытался понять: про какую такую любовь ему говорила Галя. Наверно он был действительно очень молод и не мог ещё понять, что же это такое – настоящая любовь. В этой бригаде он много узнал житейских мудростей о женщинах от самих же женщин. Например, как они со смехом говорили:
          – Колька, не бери замуж толстопятую!
          – Почему?
          – Женишься, тогда узнаешь, –  и пели частушку: – Дура, дура, дура я – дура толстопятая! У него четыре дуры, а я – дура пятая! – и опять смеялись.
          В свою очередь Колька рассказывал им анекдоты, разные истории и случаи, якобы происходившие с ним или с его знакомыми, а на самом деле, о которых он читал в книгах и журналах. Они с интересом слушали его, а сосед Мишка удивлялся: откуда он столько знает. Поэтому и говорил Колькиной матери о том, что она его совсем не знает, имея ввиду, видимо, Колькину начитанность.
          – Сейчас бы встретить эту Галю, когда она стала свободной, – мечтательно подумал он, взял канистру и пошагал искать цистерну с бензином.
          Бензин и масло для заправки своих транспортных средств поселковый народ брал из цистерн на автобазе леспромхоза или отливали шлангами из проезжавших лесовозов. Причём о деньгах даже и речи не заходило, потому что в то время бензин стоил копейки, а в сельской местности никаких заправок для личного автотранспорта и не было. В чём, в чём, а в горюче – смазочных материалах в те времена у нас давно наступил коммунизм. Все заправляли свои мотоциклы и мотороллеры разведённым маслом и бензином не по правилам и на глазок, и таким бензином, какой есть. Поэтому эта техника плохо заводилась и часто ломалась. 
          Цистерна стояла отдельно на запасном пути, наверно, подготовленная к слитию или уже слитая. Она представляла собой тридцатитонную чёрную бочку, установленную на четырёхколёсную железнодорожную тележку с горловиной на своём верху. Колька нашёл внизу цистерны кран для слива, подставил канистру и попытался открыть кран. Ничего не получилось как он не напрягался. Наверно, это был правильный кран и он открывался только специальным ключом. Колька оглянулся вокруг, чтобы найти железку себе в помощь, но ничего похожего не увидел. Он полез на верх цистерны – посмотреть, нет ли там чего–нибудь. Крышка горловины была закрыта и закреплена болтом с гайкой. Гайка легко открутилась. Сдвинув крышку, Колька отпрянул от сильного концентрированного запаха бензина. Через некоторое время опять заглянул в цистерну и обнаружил, что она была наполнена примерно на треть. Вниз шла металлическая лестница. Колька слез с цистерны, чтобы взять канистру.
          Потом он много раз себя спрашивал: почему ничто не остановило его в этом его глупом намерении залезть в цистерну и зачерпнуть там бензин. О последствиях, что станется с ним после такого опрометчивого поступка, он даже не задумался. Наверно потому, что с ним был похожий случай на корабле, когда он залез не в бензиновую цистерну, а в масляный бак. Тогда, перед выходом в море, возникла необходимость промыть масляный бак в машинном отделении. Причём именно изнутри, что всегда делалось только в доке во время ремонта. Там от бака отсоединяли все трубопроводы и его снимали для промывки. Но в тот момент кораблю была поставлена задача – срочно выйти в море на поиск пропавших школьников и командир принял решение промыть бак собственными силами, чтобы доказать командованию высокую боеготовность и корабля, и личного состава.
          – Товарищи матросы! Дан приказ на выход корабля в море в течении шести часов. Нужен доброволец худого телосложения с задачей прочистить масляный фильтр в БЧ–5. Добровольцы – шаг вперёд!
          Вперёд шагнула вся команда. Командир всех поблагодарил, распустил строй, а худых матросов стали примерять на проходимость через горловину бака. Попробовали нескольких, среди них кандидаты не определились: никого не смогли затолкать в злополучный бак. Когда очередь дошла до Кольки, он разделся до трусов, правую руку вытянул вверх, приложил к голове, а левую опустил вниз и прижал к телу, сказав:
          – Возьмите меня четыре человека и как бревно попробуйте головой вперёд протолкнуть в бак.
          Сначала ничего не получилось, потом кто–то догадался смазать Кольку маслом и его тяжело, но протолкнули через горловину. Все радостно заорали, а механик спросил:
          – Как же мы тебя обратно вытащим? Не придётся ли нам бак резать?
          Но об этом уже не думали. Все стали подавать Кольке чистую ветошь и он, встав на коленки, согнувшись в три погибели, в этом, оказавшемся маленьким, баке, протирал грязное масло с трубок отовсюду и везде, куда доставали руки, а масляную ветошь отдавал в горловину. Через час в баке всё было сравнительно чисто, Колька очень устал от такого своего стоячего положения, всё у него затекло, ноги дрожали мелкой дрожью. Механик дал отбой работам и наступил самый ответственный момент извлечения спасителя боевой готовности корабля. Колька сложился в ту же фигуру в форме одной линии, высунув ноги из горловины. Но за ноги его не смогли вытащить: он почему–то своей задницей уже не проходил через горловину, да и руки моряков только скользили по его промасленным ногам, больно дёргали за ступни и царапали ногтями. Стали опять думать, что делать дальше. Колька никакого страха не испытывал: знал, что бак разрежут, если не удастся его достать через горловину. Слышно было как моряки снаружи предлагали разные способы его извлечения. Ему предложили развернуться, чтобы попробовать вытащить «страдальца» за руку и голову. Сделать это было очень трудно и больно: Колька так изогнулся, что рёбра стали касаться друг друга. Разворот получился. Он высунулся рукой и головой в горловину и матросы, схватив его многими руками за голову и руку, всего измазанного маслом, с болью для Кольки, выдернули на свободу. Все опять радостно заорали. А Колька пошёл в приготовленный душ и тщательно вымылся. Боцман его уже ждал с новыми трусами и банкой китайской тушёнки в награду. Командир объявил ему благодарность перед строем и обещал при первой же возможности отпуск на родину. Корабль вовремя снялся с якоря и они пошли в шторм искать ребят. Их нашли через день. Не они, а другой экипаж.
          – Дур – р – ак, вот дурак! – так себя отчаянно ругал Колька, когда сидел на снегу рядом с цистерной и вспоминал то, что осталось в памяти после её «посещения». Задержав воздух как перед погружением в воду, он ступил на лестницу, ведущую вниз цистерны. Быстро опустившись по ней до самой кромки бензина, он попытался погрузить канистру, чтобы зачерпнуть бензин её горлышком канистры, но она не погружалась. Тут Колька почувствовал, что у него начинается головокружение. Ему повезло: сработал инстинкт самосохранения. Последнее, что он помнил это то, как выбросил канистру из цистерны через горловину. И всё. Как поднимался по лестнице на верх, как потом спускался с самой цистерны, как сел в снег рядом с рельсами – этого в памяти у него совсем не отложилось. Видимо организм всё делал сам, как говорят, на «автопилоте», без всякого участия Колькиных мозгов. На тот момент они у него не работали. Когда сознание вернулось к нему, он огляделся по сторонам, чтобы убедиться – никто не видел его позора? Второе, что пришло ему на ум, – красочная картинка его распухшего мёртвого тела, плавающего в бензине.
          – Дурак, вот дурак! Дурень! – опять ругнул себя Колька, но уже зло, с остервенением. –  А что потом? Нашли бы его, признали и что подумали бы о нём?
          Ему стало холодно на снегу. Он встал, залез опять на цистерну, надвинул крышку, вставил болт, навернул на него гайку, спустился с цистерны, нашёл канистру, завинтил пробку и пошёл домой. Проделал это всё как робот, машинально. По дороге домой вспоминал и переживал случившееся с ним.
          – Дурак, ну ты и дур – р – ак! Какой же ты болван! – повторял снова и снова про себя Колька. Он всякий раз себя так называл, когда позднее вспоминал этот случай похода за дармовым бензином. Дал себе слово, что никому и ни при каких обстоятельствах не расскажет про это. До настоящего момента так оно и было…
          Бензин, конечно, он нашёл без всяких проблем. И на ток он съездил в субботу с ребятами как и договаривались. Только настоящей охоты не получилось. Потому что с вечера горе – охотники выпили захваченные с собой «припасы», ночью спьяну в темноте им показались зелёные глаза волков, они стали отстреливаться от них, выстрелами распугали всю дичь в радиусе десяти километров и, радостные, утром поехали в посёлок продолжать воскресный «отдых». А по дороге у Кольки опять заглох мотороллер. Намучились с ним уже и все его друзья и посоветовали продать при удобном случае. Так и сделали Колькины родители, когда уезжали из посёлка жить на Украину. Продали удачно, за пятьдесят рублей, а старенькое ружьё и все принадлежности к нему за двадцать. Никто и предположить не мог, что через какое–то время такие предметы домашнего обихода будут стоить других денег.
          А у Кольки с той поры появилась стойкая аллергия на запах бензина. И не только бензина. Его тошнило и от запаха перегретого масла, который напоминал ему мучения с мотороллером, когда приходилось таскать того на себе. Он даже и не мечтал купить себе автомобиль – ни тогда, когда он стоил как квартира, ни в нынешние времена, когда его можно купить за две зарплаты. А с возрастом, став Николаем Евгеньевичем, вступил в партию «зелёных» и стал активно бороться и с автолюбителями, и с автомобилями за чистый воздух в своём городе.
          Посёлок же, в котором происходила эта история, постепенно хирел по причине уменьшения запасов деловой древесины. Леспромхоз был ликвидирован, а поселковые работяги со своими семьями стали разъезжаться в другие более перспективные области, расположенные вблизи Урала и в Сибири. Деревянные дома за несколько лет прогнили, разрушились и всё цивилизованное в прошлом пространство заросло молодыми елями, соснами и берёзами. Последнее, что сделали здесь люди – сняли рельсы с железной дороги и увезли куда–то.
          Вот так закончило своё существование поселение с красивым названием Пелес. На старых советских физических картах ещё можно найти маленький кружочек, вмещавшим в себе в те времена очень много других историй и разных судеб, согревающий до сих пор теплом воспоминаний души пелесских жителей.