Бессонница. Девятнадцатая глава

Я валялся на своем дешевом, твердом диване, покрытым клетчатым пледом и думал, что мне катастрофически не хватает денег. Выкинуть все вещи, конечно, было интересным поступком, многозначительным, но крайне не практичным. Мне, вообще-то, очень мало надо для существования, тем более  я люблю простор, соответственно, пустотой в комнате меня не напугать, а вот уютненькие вещицы, коврики, пледы «люблютебяхи», такие мягкие и теплые, что укутываться в них одному просто кощунство, еще больше тушили мое желание вести нормальное существование среди особей моего вида. Самое странное и страшное в этой истории то, что я сам натаскал в свою обитель этого барахла. Вследствие помутнения рассудка, не иначе.  Я люблю свою кровать, свой стул и письменный стол, свою пепельницу, холодильник, кофеварку и микроволновую печь. Я люблю свой книжный шкаф и пустые стены моей комнаты. Лишняя статуэтка, или (лучше прострелить себе голову) ковер приведут меня в недееспособное состояние. Вот мои любимые вещи, которые меня понимают и поддерживают, и не смейте меня осуждать, а лучше обнимите и поблагодарите свою подушку, она так много пережила вместе с вами. Тут в голову ворвалось  воспоминание: мы сидим с Денисом на мокрой траве, уже вечереет, а мы бухие просто в ничто. Он начинает говорить о всеобщей деградации, политической сублимации, психологической прокрастинации и прочей бессмысленной ерунде, которая кажется жизненно важной в состоянии, когда ты  собственных ног от чужих не отличишь. Я практически засыпаю, - хотя, как хороший друг, был обязан хотя бы неубедительно кивать головой время от времени, - в голову мне врезается только одна фраза, которая относилась скорее к прокрастинации, нежели к чему-либо еще из скучных тем, обсуждать актуальность которых можно лишь с бутылкой. Он говорил: "Неважно скольких людей ты любишь, одного, десятерых, тысячу или даже всех на планете ( учти, что тогда ты больной на всю голову). Больше остальных ты всегда должен  любить себя." Вот, собственно, и все. «Возлюби ближнего своего». Я себе самый ближний, значит, надо начинать любить.
Заработать больше денег. Все сейчас упирается в деньги, так что желание ими обладать, вполне логично и обосновано. Не будет рублей в кармане – нечего будет есть, негде жить, не будет друзей и семьи, и вообще люди начнут тебя избегать, а то вдруг у них попросишь? Не будет этого – не будет ничего, не будет ничего –  сдохнешь с лицом обглоданным помойными кошками, потому что даже они окажутся гораздо более жизнеспособнее тебя. Замечательно, теперь у меня появилась стойкая нелюбовь к кошкам. Из этого всего нужно сделать вывод. Какой? Поднять задницу, заставить себя перестать бояться провала и отправить свои резюме в крупные печатные издания. Да, может быть, я слишком переоцениваю свои способности, может быть, над моими жалкими потугами выбиться к небожителям лишь посмеются, но я ведь этого не узнаю, пока не попробую.Если получу удар по своей самооценке, так что теперь? Ниже места под плинтусом мне все равно не опустится.  А надежда, что редактор скажет: «Да, этот парень гений»,- все же вылезала наружу.
Мне было откровенно нечего делать, и я лишь ходил в небольшие уютные кофейни пить чай, так как от излюбленного мной бодрящего напитка пришлось отказаться. Кофе вообще сыграло со мной злую шутку. Слышали вы когда-нибудь о передозировки кофеином? Я тоже не слышал, пока на пять дней не утратил сон. Промывание желудка - жутко неприятная вещь, скажу я вам.
Время от времени  я договаривался пообедать с Сашей.  Она стала необыкновенно серьезной молодой девушкой, с точной постановкой своей цели и спланированными возможностями ее достижения. Черные жесткие  волосы стали коричневого цвета с мягким золотым оттенком, зеленые глаза больше не обрамлял толстый слой черных теней, а лишь едва заметные мазки туши видневшиеся на ресницах. Мне нравилось, как она рассказывала о своей практике в детских домах, психиатрических больницах, даже о работе с заключенными она говорила  с нескрываемым восторгом. Поле ее деятельности было широко, а жажда помочь всем была по нему удивительно равномерно разбросана. Довольно странно было слушать это, зная обо всех ее прошлых грехах и образе жизни. Такое ощущение, что этим она пытается возместить отсутствие контакта с подругой, которой так и не смогла помочь. Вина, все- таки, сильное чувство. Своеобразный синдром выжившего.
Мы подолгу  разговаривали о том, что нас ждет в будущем. Представляли, как достигнем успеха. Я решался на мечты о потрясающем карьерном взлете, о том, как беру интервью у сильнейших мира сего, у красивейших, знаменитейших и прочих "ших". Представлял, как люди восхищаются красотой моего слога и силой пера. Мне так это нравилось, что перед сном, я мысленно кланялся своим поклонникам. Потом ухмылялся своей собственной наивности и, наконец, засыпал. 
 А через  неделю мне пришел ответ из редакции. Моя статья пришлась по нраву главному редактору, и он хотел бы видеть меня у себя в офисе еще через неделю в десять тридцать утра по московскому времени. Все семь дней превратились для меня в мучительные и будто утроившимися в количестве минуты ожидания. Итог:  в следующий четверг я уже выходил из аэропорта "Домодедово". 
Примерно через два часа я стоял напротив  дома, чей фасад из красного кирпича с белым обрамлением и оконными переплётами, напоминает дома старых европейских улочек, к которым я так привык в Калининграде. А еще через два часа я вышел оттуда же внештатным репортером одного из крупнейших журналов, но по-прежнему без гроша в кармане. Мне было сказано остаться и работать здесь, в грязной колыбели мировых пороков. Здравствуй, Москва, я вынужден тебя покорить.
Первую ночь в столице я провел в комнате небольшой, дешевой гостинице, за тысячу восемьсот рублей в сутки. Я не люблю занимать деньги, но сейчас это вынужденная мера, к которой я прибегнул за неимением других вариантов. Я позвонил Саше и попросил одолжить мне некоторую сумму, чтобы продержаться первый месяц.  Дальше мне будут платить, и я уж как-нибудь выкручусь. Голова ведь нужна не для того, чтобы в сложные ситуации не попадать, а чтобы уметь из них выбираться. Саша согласилась выслать мне деньги, была рада за меня и сочувствовала моим работодателям. Убедившись, что на улице я точно не останусь, я, напевая себе под нос "Rock  on", пошел принимать душ, чтобы смыть толстый слой пыли с тела. Мне слишком свободно дышится в городе, где нет кислорода.
                Алекс
 Это был теплый мартовский вечер, примерно тот промежуток времени, когда улицы наполняются возвращающимися с работы прилежными налогоплательщиками и школьниками, оттрубившими пять или шесть уроков во вторую смену. Я собиралась заехать к Денису, спросить о его самочувствии и получить молчаливый кивок головой в ответ. Ну а потом попросить его о маленьком одолжении. Он оказался очень стойким человеком, а я и не предполагала. Он, конечно, едва вздрагивал от звука имени сестры, мол, вообще таких не знаю и сестры у меня никакой не было. Его никто не осуждал, потому что обстоятельства при которых она уходила не позволяли этого сделать. От простых косяков, которые курили мы все, она перешла на героин. Тот единственный случай с экстази, пусть и хорошим, дал понять нашей компании, что мы простые позеры и ничего круче травки (иногда допускалось ЛСД) нам в принципе не нужно. Не настолько еще наглотались дерьма и не настолько устали жить. Ну разве кто-то из нас знал, что наша подруга все-таки пересытилась им по самое не хочу? Поэтому все сидели с закрытыми ртами и как Денис, не поднимали тему болезни Насти. Каждый понимал, что в случившимся есть доля и его вины. И как обычно эта "всеобщая" вина, была запрятана в дальний угол.
Никто его не осуждал, нет.  Никто, кроме меня. После того случая в клубе, когда Леон сорвался, а наш план покатился  в лапы к сатане, Настя обвинила меня во всем случившимся. Вопила о моей откровенной тупости, о нежелании никого, кроме себя слушать и о таких вещах, о которых обычно не говорят вслух. В моем лице воплотилось  все то, что она так яростно ненавидела всю свою жизнь. Это было, кстати, в женской уборной того же клуба, спустя десять минут после трагедии. Закончив свою невероятную по силе истерику, она опустилась на корточки, вцепилась себе в волосы и разрыдалась.  Я боялась подойти к ней - ее всхлипы пронизывали иглами воздух вокруг,- а когда все же решилась, горько об этом пожалела. Это было что-то вроде настоящей истерии: она вскочила и с размаху ударила меня, от чего я буквально отлетела к раковине в противоположном конце комнаты. Она стояла напротив с сжатыми в нитку губами и тяжело вздымающейся грудью. Я тоже росла со старшим братом, как и она, и приступами гнева меня не напугать. А в тот раз в меня действительно прокрался страх, но только не за себя.   
 Я узнала, что она на игле спустя две недели после этого, от друзей друзей, видевших ее в "Подсолнухе", месте для людей с надписью "потрачено"  на лбу, и  сразу последовал вопрос: как родной брат, который всегда находился рядом, не смог увидеть что с ней происходит. Не смог предотвратить катастрофу и сказать "стоп" вовремя? Она еще больше обозлилась, опустошила его кредитку, а купленный героин рассыпала по дому. Денис тогда зашел в квартиру и впал в ступор: вокруг была пыль из сероватого порошкообразного вещества. Затем она сбежала и несколько месяцев никто ее не видел. Появилась, когда поняла, что жизнь ее свелась тупо к поиску дозы. Приползла обратно к брату. А ведь Денис просто устал бороться и все это видели. И только я не устала. Искала ее каждый день по больницам, обзванивала полицейские участки, ходила в "Подсолнух" чуть ли не каждую ночь, но все было безрезультатно, и никто из завсегдатаев этого заведения ничего о ней не слышал. Отчаяние захватывало порой настолько, что я долбила кулаками стены и кричала в подушку,  а по ночам обычно не смыкала глаз, терзаемая муками совести, что, возможно, стараюсь не в полную силу. 
Денис больше не жил в их доме, он перебрался в более престижный район, в большую двухкомнатную квартиру. Теперь финансы позволяли ему очень многое и он не стеснялся ими пользоваться. Оплатил частную психиатрическую больницу за две тысячи рублей в день, обеспечил хорошее питание, все сделал для сестры, как считал сам. Только вот не навещает ее почему-то.
  Наш разговор был краток. Я попросила немного денег взаймы, он без вопросов сказал, что переведет мне их на карту сегодня же или завтра с утра. Затем, спешно распрощавшись, вытолкал меня из квартиры. Стоя спиной к двери, я могла думать только о своей обиде, о том, что он отказывается принимать мою помощь, хотя я готова побросать все и всех, если он только назовет мое имя. И так хочется взять от него все лучшее: мудрость, стойкость, умение чувствовать, глубоко и самоотверженно любить одного человека, а не всех, но помаленьку. Все-таки есть вещи, которых нельзя добиться благодаря упорству, деньгам, связям, знакомым. Это как раз тот случай: если человек тебя не полюбил, то, вероятно, и не полюбит, хоть ты разбейся подножным пластом перед его ботинками.
Глубоко вздохнув, я спустилась вниз, села в машину и надавила на газ.
                Ненс
Я наркоманка. Это было первым шагом реабилитации - признать, что ты зависима.  Пошла вторая неделя моего пребывания в этом доме идиотов. Все пытаются быть веселее, внушают себе, что все идет по прекрасному плану врачей и они с ним, самое главное, согласны. А я вот не согласна. И не нравится мне этот план. 
Просят написать свою историю на какой-то специальный сайт, чтобы еще раз предупредить заблудшие души об опасности наркотиков и заодно "высказаться". Они и понятия не имеют насколько мне плевать. О, на самом деле, то пренебрежение, которое я обычно показываю окружающим, только маленький скользкий наконечник огромного айсберга, как если бы весь Тихий океан стал тем самым айсбергом. Хотят – пусть втыкают иглу в свои ручонки, не хотят – так пусть живут, без допинга. Я не собираюсь заделываться новым Миссией и наставлять людей на путь истинный, они ничего не сделали для меня хорошего, чтобы я им помогала. Пошли бы они все со своим лечением.
- Настя, как у тебя дела, как себя чувствуешь?
Ты идиот? Я несколько месяцев жила в подъездах и спала на отбросах, трахала своего поставщика ради дозы для себя и «друзей», а он, чтоб знала твоя лоснящаяся морда, вонял как твоя круглая накаченная задница после спортзала. Я с иглы только-только слезла. У меня вены искромсаны. Эти сраные люди проходили мимо, задравши носы и делая вид, что не видят меня, лежащую на асфальте посреди тротуара, рыдающую, грязную.  Я семью свою разрушила, и вообще…
- Знаете, намного лучше. Рука неметь перестала, не дрожит больше, хватать ей могу уже,- сижу, улыбаюсь.
Три четыре раза в неделю, по рекомендациям доктора, приходится смотреть в зеркало и осознавать, что ты не продвинулась ни на шаг. Ни в чем. Не бросила курить, доставать санитаров, скандалить, пить втихаря. Книжка валяется посреди комнаты, неприкасаемая, как господь бог, а должна быть уже прочитана. А ведь обещала все это сделать тогда, когда в прошлый раз разглядывала свои мешки под глазами и обещала не опустошиться до отметки в сорок кг на весах. Мне даже иногда хочется стать лучше, но все как-то не получается осуществить задуманное.
Тут к некоторым приезжают родственники, друзья. А ко мне никто не приходит, не носит шоколад с сигаретами. А сладкого до ужаса хочется. Была на воле - сгущенку банками ела, а здесь одну конфету в день в лучшем случае, и то если санитары не заберут. Люди здесь этому не возмущаются, им все равно, да и забывают об этом быстро. Я так даже по именам никого запомнить не могу, а рот лишний раз открывать совсем уж лень. 
Прошло целых десять дней. Ко мне все так же никто не приходит. Хожу из палаты в общий зал, там все сидят на полосатых диванах и креслах, в тех же позах, что и вчера и позавчера. Кто-то разговаривает, кто-то смотрит телек. Моя соседка по комнате стоит у окна и теребит за волосы старую куклу Барби, качая головой.  Она вообще здесь самая странная. Когда мы в комнате, она вся выпрямляется, задирает повыше голову и ходит  туда сюда, от стены к стене, периодически бросая на меня взгляд из под еле приоткрытых глаз. Всегда вздергивает одну бровь. Это вообще ее любимая привычка. Когда я ночевала здесь уже в пятый раз, она среди ночи подошла ко мне, и смотрела до тех пор, пока я не проснулась (подозреваю,  что стояла она так долго), а потом улыбнулась мне и говорит: "Спи, доченька, спи, котенок",-затем просто вышла за дверь, а вернулась лишь под утро. Со мной она высокомерна и неприступна, но как только в нашей комнате больше двух человек, в ее мозгу будто что-то щелкает и она переключается на другую личность. И личность эта - маленький ребенок, зажатый, забитый, грустный, вечно ждущий тепла и ласки. Всегда с единственным другом - пластмассовой куклой. Интересно безумно узнать,  что с ней, но спросить не решаюсь. Раньше - да, могла сказать все, что душа пожелает, а сейчас какая-то жалкая пародия  на себя же. Как актеры гримируются под известных певцов и певиц и ездят по городам с представлениями. Вот и я так же. Выступаю в цирке уродов. Ненавижу.
Дико раздражает, что я по-прежнему здесь одна  и никто, совсем никто не приходит и не желает мне  выздоровления, удачи и прочей дребедени. Не говорит, что мыслями со мной и прочий бред, который никак не помогает на деле. Хотя, первые  десять минут от него так  хорошо на душе, пока не поймешь, что услышала просто дежурную фразу и на самом деле никто и не думает о тебе заботиться и за тебя переживать.
На одиннадцатый день я подралась с соседкой. Точнее, это она со мной подралась,  а я даже защититься не пыталась. Я лежала на кровати с открытыми глазами: спать не хотелось. Было около двух часов ночи, когда она, спящая, перевернулась на бок и резко открыла на глаза. На ее лице была такая злость, оно все скривилось, и я уже подумала, что оно сползет и останется только мясо и глаза. А потом она вскочила, схватила меня за волосы и потащила в угол комнаты. Я не знала, что делать и просто молча сидела, ожидая следующего действия. А она сняла с джинсов ремень и начала хлестать им меня по рукам, ногам, когда я отвернулась к стене, то и по спине тоже. Из ее рта вырывались оскорбления и проклятия, что-то вроде - зачем я вообще появилась на этот свет, от меня больше горя, чем счастья, ни черта делать не умею, а лишь служу живым напоминанием о том, что она когда-то была счастлива, когда-то до меня. Когда стало больно, я начала кричать, и на мои вопли вскоре прибежали санитары. Я не помню, что было дальше, мне вкололи успокоительное, и я заснула.
Утром двенадцатого  дня,  лежа в отдельной палате, я рассматривала свои исполосованные красными рубцами руки. Скоро появятся синяки.
На тринадцатый день, улыбчивая молодая медсестра постучала в мою комнату, чтобы сообщить о визите гостей.  Это были два человека, которые толкали мне наркоту, а с одним из них,  худым крашеным блондином, что стоит ближе, я спала. Они долго и быстро объясняют мне план, которому я должна следовать, чтобы сбежать из больницы. Уверяют, что мне здесь не место и я не больна, как все остальные. Говорят, я совсем другая. Приятно, когда тебя считают особенной.
Я вспомнила, что признала себя наркоманкой, кода перетягивала руку резинкой.