Головоломка

Я все же поехал в аэропорт. Конечно, поехал, куда мне было деваться? После того, как за ней закрылась дверь (а я лгал, что провожал ее!), в доме наступила тишина. Как будто уйдя, она забрала с собой все звуки.

Минут десять после того, как она ушла, я слушал музыку. Прекрасную бессмертную композицию Элтона Джона. Слушал, тупо крутил в пальцах ее проездной на метро и автобус. Оставила. Не взяла даже на память. Рядом листок. Странно - в наш электронный век оставлять записки от руки, на листке из подарочного блокнота.

"В холодильнике молоко и фрукты. Проездной на столе. Сигареты, где обычно. Белье я поменяла. Твои духи в столе."

Отчиталась. Больше сказать, похоже, и нечего было. Она не предполагала, что я вернусь домой. А я... Я знал. Знал обо всем. И о том, что она заказала билет себе (а я врал, что заказывал я), и о том, что она заняла деньги, чтобы оплатить его. В принципе, по работе она могла бы и бесплатно улететь. Работа была. Но... Она - гордячка из гордячек. Как же! Билет ей бы купили туда и обратно. А она выбрала - в один конец.

Я зашел домой, зная, что она вот-вот поедет в аэропорт. Помню ее лицо в тот момент, когда она увидела меня.

- Не думала, что ты зайдешь. Там записка...

- Да ну? Смелости попрощаться без нее нет?

Она отвела взгляд. А я рывком бросил ее к стене. Ну вот что в ней такого было?!

- Не уезжай. Я что-нибудь придумаю! Обещаю!

- Не могу. Извини.

Замедленное кино. Я люблю его. За возможность задержать дыхание, а потом - снова дышать. Я помню, что даже поднял руку. Но не ударил. Смысл? Она не хотела оставаться.

- Помнишь, мы сидели на кухне и мечтали, что у нас будет дом? Или забыла?!

- Помню.

- Так что? Мне вернуться туда?! Этого ты хочешь?! У меня нет денег выкупить ту квартиру! А жить там... Да черт с тобой, я согласен! Ну?!

- Извини. Не могу.

Я отпустил ее. Она молча взяла вещи. Я сел за стол.

- Мне пора.

- Убирайся. Катись к чертям. Вон отсюда! Из города, страны, моей жизни. И не смей больше лгать всем и каждому о своей любви! Не смей! Завяжи со стихами, с рассказами. Давай, убирайся! Проваливай! Я возненавижу тебя. Давно надо было это сделать. Ну?!

Она посмотрела на меня. И... Улыбнулась. Грустно, очень нежно. А потом ушла.

Когда я приехал в аэропорт, регистрация на ее рейс кончилась. Зашел в кафе. Но чудес не бывает, конечно же. Обменялся sms с приятелем, потом телефон сел. Я не стал заряжать его у местной раздатки. Зачем? Так у меня хотя бы оставалась сумасшедшая надежда на то, что она позвонит мне и попросит отвезти ее домой. Она не позвонила, конечно же. Я ехал домой и представлял себе ее - в самолете. Вот боинг разворачивается над городом, ложась на нужный курс. Вот в салоне гаснет свет - ночной полет все же. Вот экипаж, набрав высоту, расслабляется. А она? О чем она думает? Или просто заснула? Она всегда мало спала. В этом тоже была одна из причин.

Вернувшись, я заговорил с тишиной. Впервые я дал ей имя. Ее имя. Я старался говорить спокойно и ласково, перебирал безликие вещи, практически не анализируя, до чего я дотрагиваюсь. К утру я понял, как сходят с ума. Лег на диван, глядя в потолок. Рассвета я не заметил. Бутылка с виски картинно валялась на полу, допитая до дна. Но странно! Я не был пьян. Мне было просто никак.

Вся моя жизнь - головоломка. Для знакомых, коллег, соседей, друзей. И для меня - в не меньшей степени. Я честно пытался ее сложить. Иногда даже казалось, что сложил. Но... Всегда не хватало одного элемента. Этим элементом была она. Непроницаемая маска, которую она носит много лет, позволила мне - много лет - не понимать того, насколько она нужна мне и важна для меня. Я знал, что могу прийти домой под утро, а вместо упреков получить улыбку. Знал, что могу прийти пьяным или набраться до чертиков дома, а в ответ - вместо проклятий и отвращения - получить ласковое прикосновение к щеке. Я мог молчать, а мог говорить с ней - она принимала все, как должное. Почему - не знаю. Говорят, потому, что любит. Но как можно любить - и не хотеть быть с тем, кого любишь?! Как?!

- Чертова дура! Дура!

Бутылка полетела в стену. Я принял ледяной душ. Кофе. Покрепче. Нельзя? Пусть! Пусть лучше сейчас, вот здесь. И все. Больше не будет ничего. Но ничего не произошло. Только стало очень холодно. И страшно. Как будто черная пустота, которая так часто накатывала в детстве и юности, наконец захлестнула разум.

- Пожалуйста. Вернись. Просто позвони.

Тишина, носившая ее имя, молчала. Я оделся и ушел. Бродил по утреннему городу, обманывая себя. Придумывая, что она просто на работе, а ее уход - только сон. И вечером все будет хорошо. Мы закажем еду какую-нибудь китайскую, я больше не буду грубым. Не буду играть в безразличие. Я стану самым внимательным и нежным любовником, стану слушать ее мысли, ловить ее взгляд.

Не выдержал. Зашел в только что открывшийся магазин, прыснул на руку духи, которыми она пользовалась. И заплакал, стоя у зеркала, стараясь не показывать своих слез продавщицам.

А потом, уже на работе, я набрал ее номер. Долгие гудки. Безразлично-усталое "да?"

- Ты в порядке? Как полет?

- Да, в порядке. Отлично. Устала немного.

- Ну да... Конечно...

- Извини, у меня вызов второй.

- Ага. Ну давай. Счастливо.

- И тебе.

В баре я сорвался. Долго, с каким-то неимоверным наслаждением, бил по лицу и ниже совсем, в принципе, ни в чем не повинного человека. С полицией разобрался быстро. В тот же день я улетел в Лондон. Не потому, что дела были. Просто... Находиться в квартире той я не смог. Струсил. Тишина, впрочем, последовала за мной. Она сидела напротив меня в ресторанах и пабах. Она спала со мной в одной постели. Она пряталась в полотенцах, в этих белоснежных гостиничных полотенцах, которые такие мягкие на ощупь и так больно царапают лицо, когда ими вытираешься.

Возможно, я хотел быть ближе к ней. Возможно, нет. Я искал ее глазами - в толпе людей на Сиркус. В магазинах, возле прилавков с косметикой, которую она так любила. В музеях, где она могла бродить часами, замирая возле той или иной картины. В лондонских переулках. На набережной, по которой проходят сотни женщин, но нет одной, единственной.

- Привет. Как ты?

Ответа не было. Не потому, что она молчала, нет. Я просто не звонил. Не мог. А "привет" и "как ты" я говорил в ветер. В дождь. В туман. Они молчали. Конечно же, молчали.

И я представлял себе ее. Дома. Там, где было так тепло и уютно. Где горел неяркий свет. Где так хорошо было сидеть и смотреть на нее, сидящую напротив. Там тишина была иной. Не пустой, не злой, не жестокой.

У нее удивительные глаза. В них было все. Пока я этого не увидел, они просто казались мне необычными. То ли дело было в разрезе, то ли в выражении, не знаю. Факт есть факт. Они - удивительные. И взгляд такой же. Мягкий, всепрощающий. Глубокий. Теплый. Манящий. Таинственный. Горький. Грустный. Проанализировав ее стихи, я наконец понял то, что так долго ускользало от меня. Ее глаза действительно светились. Необычным светом. В те моменты, когда она смотрела на меня. Но я не верил. Тогда. Сейчас. Не хотел. Не хочу. Так ведь проще.

Жить по легенде... Как это мерзко и тяжело! Чтобы легенда стала достоверной, думать, мыслить, чувствовать, как тот, кого ты играешь. Жизнь подло забирает твою собственную жизнь. Надо же! Я почти философствую, а ведь мне до философов, как до звезд. Как до луны. Как до нее. Но жил ведь. Меня спросили, как я могу все держать в себе. А как иначе? Разве кто-то виноват в моих проблемах? В моих бедах? Я часто спрашивал об этом у тишины. Она молчала, саркастически звеня у меня в ушах. Она была жестока, к сожалению. Или к счастью. Прояви тишина ко мне участие, легенда была бы разрушена.

Иногда я думал - а кто сейчас помогает ей? Кто согревает ее, когда накатывает та противная дрожь? Кто утешает ее, когда она, дрожа всем телом, ревет, уткнувшись в подушку? Кто дает ей перед сном лекарство? Кто слушает ее рассказы о чем-то далеком, те самые рассказы, от которых в ее глазах появляется прекрасная искра света? Она - увлекающаяся натура. Не в плане людей - в плане тем.

Кто знал ее так, как я? Или даже не так. Кому она позволила - знать себя? Она всегда расспрашивала других о том, что с ними, о чем они думают. Старалась развеселить, утешить. Развлечь или отвлечь. А кто это делает теперь - для нее?

- Однажды я устану отвечать на вопросы. Тогда пристрели меня, милый. Потому, что тогда я стану бесполезной.

Она говорила это спокойно, с легкой улыбкой. Но губы ее дрожали, а лицо становилось таким, какое бывает у ребенка, которого несправедливо наказали.

По сценарию, я не должен был ничего помнить. Общение с ней должно было стать лишь эпизодом. Странная немного женщина, далеко не модельный эталон, не богатая, не влиятельная. Но что они знали о ней... Ничего. А я - знал. Она была ЖЕНЩИНОЙ. Той самой, которую воспевают поэты, которую пишут художники. Вопреки некоторым мнениям, она не была ни святой, ни идеальной. И хорошо. Святым поклоняются. Идеальных боятся. Я не хотел ни того, ни другого. Я хотел - ее. Такую, какой она была. Хотел, вопреки всем препятствиям, вопреки голосу разума. В тот самый час, когда она заснет на моем плече, а я буду знать, что больше мы не расстанемся, я стану счастливым. Головоломка сложится.

Так я думал. Но... Я был ленив, наивен, глуп. Я таким и остался. Оберегая свой зыбкий - и такой прочный с виду - мирок от штормов и катаклизмов, я забыл самого себя. Фактически, я себя предал. И бесполезно говорить, что первой предала меня - она. Сейчас я говорю о себе. О ней говорю тоже. Я не могу не говорить о ней, ведь она больше, чем я сам.

Однажды, в одну из зимних сырых ночей - в Англии все ночи такие, если честно - я встретил на набережной странного человека. Внешне он походил на бездомного. Присмотревшись, я понял - на нем был костюм, схожий с национальной одеждой жителей Непала.

- Не кури. Тебе нельзя. У тебя сердце больное.

Я видел в жизни всякое. "Пророками" могли оказаться и те, кто видел мое досье. Поэтому я нарочито закурил вторую сигарету, едва затушив о камень - первую. Человек пожал плечами.

- Упрямец и гордец. Зачем? Не читал я твоего досье. Я тебя просто вижу. Ты прозрачный. Добрый. И несчастный. Еще ты трус.

- И все?

- Не все. Поговорим?

- Попробуем.

- Ты меня слышишь, но не слушаешь. Зачем говорить?

Странный он. Но я почему-то пошел рядом с ним. Мы незаметно разговорились. Обсудили историю Англии, яхты, погоду. А потом он вдруг остановился. Взял меня за руку.

- Иногда, чтобы победить в том, что кажется непреодолимым, надо  отдаться самому страшному. У каждого свое самое страшное. Наши грехи, наши беды и проблемы - они с нами. Нам не убежать от них, пока мы не повернемся к ним лицом. Пока сами не начнем говорить с ними. Пока сами не дернем за еле заметную ниточку, торчащую из клубка наших проблем и бед.

- Другого способа нет?

- Нет.

- У меня много проблем.

- У тебя две руки. Десять пальцев.

Я усмехнулся. Философ тоже.

- Думаешь, что я словами воздух сотрясаю, а беды настоящей не видел? Видел. Вижу часто. Я ведь и странствую потому, что ищу свою ниточку. Клубок мой уже с хороший снежный ком.

- И как? Просвет виден?

- Просвет внезапно возникает. Его и не ждешь. А он - раз, и возник.

- Есть такие проблемы, которые просвета не имеют.

- Хоть одну назови. Любовь? А ты просто нужных слов не нашел, чтобы она вернулась. Не обязательно о ней. Может быть, и не о ней говорить надо. Деньги? Их всегда мало. Одни найдешь - другие потеряешь. Деньгами не решить ничего. Здоровье? Организм наш может все. И самоисцеление - не миф. Тут тоже слова нужны, стимул. Найдешь нужные - организм захочет жить. Ну, что еще?

Я молчал. Отдаться самому страшному... Меня затрясло.

- Я не могу.

- Трус ты. Не можешь? А хотеть можешь - любовь, деньги, здоровье?!

- Причем тут деньги и здоровье?

- Ты прозрачный. Добрый. И трус.

Тупик.

- Ты о будущем или настоящем?

- Я о тебе.

Мы расстались утром, выпив по чашке чая в только что открывшемся кафе. Он ушел куда-то в туман. А я поехал на работу. Была в конце нашей беседы одна странная фраза, которую я часто вспоминаю. Только недавно я понял, о чем говорил непальский бродяга. Надеюсь, кстати, что он нашел свой клубок.

А мы с тишиной продолжали жить, как жили. Иногда мне снились сны. Снилось, что за окном - утро. А она лежит рядом со мной, прекрасная и сонная. Мы целуемся, прижимаясь друг к другу, и улыбаемся друг другу. И держим друг друга за руки. Она не любила заниматься любовью утром. Никогда не любила. Ее стихией была ночь. И я не настаивал. Я просто обнимал и целовал ее, прижимая к себе, наслаждаясь теплом ее тела. А потом просыпался и плакал. Я почему-то знал, что ей очень холодно.

О ней говорили всякое. Одни открыто смеялись над ней, над ее стихами, рассказами. Над ее клятвами в вечной любви. Ей приписывали двуличие и ложь. Другие ею восхищались. Их я понимал. Сам долго не мог осознать - зачем ей, такой яркой, умной, талантливой, нужен такой, как я? Третьи безразлично пожимали плечами. Четвертые ее ненавидели. А я слушал их всех, вместо того, чтобы хотя бы один раз сесть и выслушать ее саму. Задать ей все вопросы. Посмотреть в ее глаза. Я был трусом. А она... Она не была ни святой ни идеальной. Она была самой собой.

Сейчас в Лондоне туман. Ночь так близко, что ее можно почувствовать - рукой. Мы с тишиной рисуем буквы "i" и ставим над ними точки. Я жгу фотографии. Воспоминания. Письма. Записки. Память. Сердце.

- Чертова дура...

Я ведь снова рискнул. Я позвал ее. И предложил вернуться. Но в ответ услышал привычное "не могу". Потом я узнал и еще кое-что. Она и правда не сможет. Совсем не сможет. И очень скоро.  Я долгое время убегал от своего "самого страшного". Повернись я к нему лицом тогда - я выиграл бы. А так... Нет. В результате моя головоломка разбилась на еще более крошечные кусочки.