Мои дневники

               
               


 Поэт Валерий Куницын, пожалуй, единственный человек, к голосу которого я прислушиваюсь. Иногда выручают его строки:
"Жива душа преодоленьем боли.
И Бог меня заблудшего спасет."
 Как интересно воспримет он  мою "Песнь о тмине"?
Валерий углубляется в чтение:
"Дремлет сонный дедов тын.
По траве натыкан тмин -
Серый и не яркий -
Наступить не жалко.

Но вглядишься, лепестки
В зонтики сложились,
И воздушные цветки
С пчелками сдружились.

Будто спросит вдруг земля:
Много ль проку от тебя?
Всем ты ближним в тягость.
Дать не можешь радость."
 Вижу, что напротив строки "Будто спросит вдруг земля" мой критик ставит вопрос. Я тут же подлетаю к столу:
- Ошибка?
- Хочу живой образ родины почувствовать. А если соединить слово "земля" со словом "мать"?
Я благодарно киваю головой:
- Валерий,
Вы гений!
Он гасит улыбку и пробегает глазами по следующим строфам:
"А вот этот медонос
Неприметен глазу, прост,
Но он с миром дружен,
На лугу всем нужен.

В срок завяжет скоро он
Плодики-семянки.
Запасался в зиму впрок
Этот полевой укроп
Всей семьей славянской.

Тмином хлеб посыпан чуть
На горбушке черной,
Точно истиной для уст
Отрезвляют зерна.

И в капусте сладкий хруст,
Вкус ее ядреный.
Да не будет стол ваш пуст -
Тмин растет зеленый."
 Валерий делает выдох и его глаза, как мне кажется, напитываются живительным блеском светского куража:
-У всякой пташки
Свои замашки.
 Но все же, думаю, предпоследнюю строку надо сделать жизнерадостнее: "Да уйдет из сердца грусть"...
Трудно не согласиться ,
Когда поэзия струится...
                ***
 Моя Татьяна, кажется, влюбилась. Мне больно на нее смотреть. Глаза провалились, речь обрывается на полуслове, задумчивость все больше завоевывает временное пространство. К вечеру она начинает лихорадочно примерять одежды. И я, наконец, решаюсь ей предложить:
- Хочешь, доча, я почитаю тебе свои дневниковые записи о любви?
- Ты думаешь я стала хуже себя чувствовать? Вовсе нет... Я счастлива!
 Но я уже иду к ней со своей тетрадкой и сажусь на диван, откуда она любит смотреть телевизор:
- Только не иронизируй:  "Любовь - это неудержимое безумное чувство, которое порождает рабскую привязанность  к избранному вами человеку. Нет на земле места, где бы можно было бы от нее скрыться. И в воздухе,  и на воде , и на вершине гор она найдет эту очарованную душу, чтобы истязать ее своими великими муками: грезами о встрече, образами  вчерашнего, неистовой жаждой видеть дорогое лицо, слышать обращенный к вам голос. Это может продолжаться бесконечно долго.
 Если вы пытаетесь робко противиться ей, то вряд ли войдете в прежнее русло жизни. Эта стихия захлестнет вас, как в шторм лодку, сделает прерывистым дыхание. А сон - ровный и глубокий, восстанавливающий силы, сладостный и безмятежный  с тайной улыбкой на устах будет положен в жертву этой огнедышащей чувственности.
 Мало кто на земле сопротивляется ей, ревнующей о продолжении человеческого рода. На струнах вытянутых жил души играют неведомые доселе ощущения печали, терзания, страдания, надрывы. Истерзанная плоть готова отречься от щемящего упоения-экстаза. Но  поздно! Все ваше существо от помутневшей головы до кончиков пальцев уже принадлежит не вам , а какой-то посторонней  неистовой силе страсти. Зачем бесконечно с трепетом всматриваться в этот избранный образ? Боготворить все, что исходит от возлюбленного?
Не далее, как месяц назад вы были просто знакомы друг с другом.  А сегодня вас  соединило нечто ошеломляющее своим вхождением в душу:" Вы - мои пленники!"
Трудно узнать себя. Слабая, безвольная, обезоруженная душа захвачена врасплох. Все смешалось... Где же ангел-хранитель?! Может быть это падший Люцифер  стал властителем всех пылающих дум?
 Любовь - это добровольное сумасшествие заблудшей очарованной души..."
 Татьяна, кажется, пыталась взять себя в руки.  В глазах мелькнула настороженность: а не рискую ли я? Ей нужно было побыть одной, разобраться в  себе, и я, вздохнув, предоставила ей такую возможность: "Да помоги тебе Боже!.."

                ***
 
 Этой ночью я неожиданно проснулась, как будто меня ждала исповедь. Рука потянулась к листу. И я почувствовала, что кому-то  нужна...  "Господи! Подумаю, все время стою на краю пропасти. Один неосторожный шаг, и  я могу
оказаться в бездне. Искушений так много, что порой я не могу их распознать. А когда спохвачусь, то готова выть волчицей. Как будто во мне два человека. Один ненавидит всякую страсть, похоть, томление плоти, а другой, закрыв глаза на все это,  хочет подняться выше. Но как не стать жалкой рабой порока?  Несчислимое нарушение воздержаний в  пище, зрелищах, вожделенных разговорах приводят к чувственности сердца."
 В трепете я вывела заголовок стиха, чувствуя, как он пробивает дорогу:
"СПАСИ!"
 Почти без правки послушно ложились строки, как будто написанные заранее. И мне нужно было заручиться поддержкой свыше, чтобы быть понятой и прощенной за нелепые прегрешения:
 
Спаси отчаянную, Отче,
Падучей павшую звездой.
Дотла сгоревшей темной ночью
И воскрешенную Тобой,

Спаси обласканную всуе,
Залюбленную лестью вдруг
Твою ослепшую святую,
Теплом растроганную рук.

Спаси от дьявольской истомы -
Довольства благами земли,
От зова стадного и гона
Земной погибельной любви...
 
 Кажется я сказала то, что хотела, и душа облегченно вздохнула. Священно действенное слово было принесено  в бескровную жертву исповеди.За окном блистали серебристые подковы пролетающей мимо тройки... Куда?!
 В ту  затаенную обитель,
 Где не касается уст ложь
 И светел ангел мой хранитель...