Спецпоселенцы

Рассказ

        Устал я писать об ужасах ХХ века. Ни сердце, ни мозг мой не может охватить и осознать той трагедии, в которую человечество ввергло себя в этот самый кровавый, жестокий и «урожайный» на потери людские век. Досадно и больно, что ЧЕЛОВЕК оказался на ТАКОЕ способен! Написать же о предках своих, объявленных спецпоселенцами по национальному признаку и угодивших в гигантские жернова лютости и насилия, считаю себя обязанным. Как изуверски звучит всё же — ты враг, потому уже, что национальность твоя такая — немец!
        Всё понимаю: и ситуацию начала войны и опасность «пятой колонны»…. Республика немцев Поволжья была как в «глазу бельмо». Не хочу говорить о политике, правых-неправых искать не стану. Хочу только из мелких осколочков воспоминаний, которыми, с большой опаской, но делились иногда с нами, молодыми, наши старшие, сложить хотя бы набросок картины тех дней, как видится мне самому то далёкое время. Ради памяти. Перспектива забвения тех событий и судеб страшит меня, чем дольше живу. Мелькают годы, месяцы и дни; из календарей стремительно уносятся листочки кошмарных тех дней в серый сумрак забытья. Чтобы дети мои и внуки хотя бы имена вспомнить могли близких своих, сгинувших в муках сибирских зим или выживших, но всю жизнь носивших на себе взгляды пренебрежения, а то и ненависти.
        Семья наша: мой дед, бабушка, их дети: 5-летняя Маша, 12-летняя будущая моя мама, немного старше её возрастом брат Саша, в самом начале войны были сосланы из Поволжья в Сибирь, в маленькую глухую деревеньку. Пока деда не забрали в лагерь, он,  мужик мастеровой, многое успел для своей семьи сделать, чем возможно и спас её от надвигающейся зимы. Соорудил небольшой, размером чуть больше баньки, крепкий домик, выложил в нём добротную русскую печь — занимала она полкомнаты. Поставил сараюшку для живности. Небольшой участок под овощные гряды и хозяйственный дворик дед огородил забором из редких столбиков и горизонтально расположенных берёзовых лесин.
        Много необходимых в хозяйстве мелочей приходилось покупать или обменивать. Когда семья покидала родину, им был дан всего час на сборы. Только документы, ценности и одежду, которую можно было унести в узелке, разрешили взять. Никто не думал тогда, что вернуться в своё жильё и к себе на родину, им не доведётся уже никогда. Да и возвращаться-то будет почти некому — суровые края возьмут свою смертельную жатву.
        А Родину свою насколько любили, настолько и боялись поволжские немцы, на протяжении трёх веков, ещё со времён Екатерины Великой, здесь проживавшие. Никогда на судьбу свою нескладную не роптали. Упрямые, усердные и работящие, всегда и во всём немцы блюли чистоту и порядок. Даже в ссыльном поселении всегда отличить было можно, чей это дом и двор — местных или немцев-переселенцев.
        Воспитанные по советским лекалам, при просмотре фильмов всегда «болели» за наших, краснозвёздных. Не помню случая, чтобы даже после просмотра хроники, кто-то сочувствовал солдату-немцу. И разговаривать и читать на родном языке тогда запретили. Говорили дома, украдкой, почти шёпотом. Никто не носил обиды на власть, и теперь их потомки тоже не носят. Война была страшной — быть или не быть стране, — и все это понимали! Но каждому важно СВОИХ помнить. Вся Русь безымянными костьми усыпана — разве это по-божески?
 
        1942 год. Морозы страшные. В январе забрали дедушку в лагерь. Жить стало особенно тяжело. Мужик-то всегда на селе подработать за харчи сможет, а теперь …. Стала семья голодать. Редко когда Саше удавалось добыть рыбину из замёрзшего озера. Не стало деда и тепла не стало — заготавливал хозяин топливо по просекам. Заболела Машенька, простыла в избе прохладной. Вся в жару на печи металась. Бабушка всё отвары какие-то пыталась делать ей да поить больную. А вечерами молила Бога, чтоб не забирал дочку. Быстро увяла девочка, словно веточка на морозном ветру.
        В сорокаградусный мороз выдолбили для новопреставленной Марии небольшую ямку, и положили девочку в ледяную стынь, присыпав снегом. Сверху придавили камнем, чтоб найти потом место, да и подались до своей избушки реденькой скорбной процессией. Скрип-скрип — сибирский студёный наст под ногами. Бабушка шептала на своём языке молитвы, остальные брели молча, с застывшими лицами, на которых брови и ресницы куржаком, да густой пар от губ белым облаком.
        В апреле 1942 года родился наш дядя Володя. Об этом периоде жизни семьи я сказать ничего не могу. До сих пор удивляюсь и поражаюсь, как они выживали и растили маленького, и впоследствии такого любимого мной, дядю! Дед Яков, думаю, так ни разу и не увидел своего сына. Я занимался реабилитацией нашей семьи и рылся в архиве УВД. Там я нашёл всего лишь один документ на деда Якова. В нём было написано, что он с января 1942 года по 16 июня 1943 года находился в этом учреждении. И всё. Бабушке приходило извещение, что он умер в июне 1943 года. Ни причины смерти, ни диагноза болезни — ничего! Оказывается, можно прожить страшную зиму 42 года и свободно умереть летом 43-го. Где, в какой стране ещё такое возможно? Мой дедушка — отец семейства, честный труженик, не уголовник, не «политический» — был лишён свободы и убит моим Отечеством!!! Кроме всех злодеяний, что приносит война, она разлучает людей и часто навсегда! Здорового мужика может свалить не столько голод и тяжкий труд, сколько тоска по семье и разрыв с близкими!
        Вот здесь я хочу немного порассуждать. Начиная с 1997 года, нам разрешили реабилитировать своих, ни в чём не повинных и зачастую просто убиенных государством, родственников. Последним, скажу прямо, эта реабилитация вообще «до лампочки», перед остальными, я так понимаю, просто извинились. За все наши муки и унижения Власть прислала людям извинение в виде белого листка с гербовой печатью — просто ИЗВИНИЛАСЬ! Я вспоминаю, это был 2003 год. Я закончив со всеми процедурами, связанными с реабилитацией своих родных и себя лично, шел к маме с её справкой о реабилитации. У меня внутри было холодно и пусто. Не было эмоций, даже злости не было. «Кто же всё это придумал и начал?» — думал я тогда. Мама моя была в состоянии после инсульта. Могла ли она понять и принять то, с чем я к ней пришёл?
        Нет, она не поняла, что я от неё хочу, и в чём её реабилитировали. Может быть, это и к лучшему? Зато мама, в таком состоянии находясь, несколько раз рассказывала мне о Марии. Мы никто о ней ничего не знали, и только плохой оттиск на снимке говорил о том, что у мамы была сестрёнка, которая умерла здесь — в ссылке. Теперь мы будем вспоминать и о ней!
        Следующим «костлявая» выбрала Сашу. Это был рослый круглолицый парень 15-ти лет, с тяжёлым и непримиримым характером. Если говорил, то правду, шапку не ломал ни перед кем. Не любили его местные. И когда охотник тамошний, вместо уток, изрешетил дробью мальчишку-немца, никто и бровью не повёл!
        На похоронах Саши бабушка совсем почернела лицом и мало на что реагировала. Что-то бормотала себе под нос по своему, и её лишний раз старались не тревожить. Памятный крест на могилке вскоре рассыпался, холмик без оградки затоптали, и через 2-3 года могила стала едва различима.
        Суд в сельсовете являл собой очередную советскую показушность. Подсудимого выпустили из зала суда, и до окончания нашей ссылки он прятал глаза и обходил стороной Сашину мать.
        А вокруг погоста красота неописуемая. Равнина. Как волны в море, волнует ветер высоченную, в рост человека, траву, и клонит её почти к земле. Деревьев почти не видно, и только небольшими хороводами берёзки звенят кудрявой своею листвой, а как выглянет солнце — радуются и сверкают своей белизной, аж глазу больно. Небольшие холмы вокруг и озёра — озёра насколько хватает глаз. Ветер гнёт к воде камыши и бежит лёгкой волной по воде. Вдруг срывается от прибрежной травы стая уток и с гвалтом поднимается в небо аккурат в сторону красного солнечного диска. Красота! Эти места в Шарыповском районе Красноярского края, думаю, прекраснее Швейцарских Альпийских заливных лугов будут! А у нас тут — ссылкам да каторгам место….
               
        Я вот часто задумываюсь, отчего на Руси не бывает спокойной и тихой жизни? Народ наш, мученик, чего только не терпел. Сначала терпел, потом рубил себе подобных палашами да саблями. Рушил, построенное на века, а потом опять возводил. Людей собственных извели — тьма! Такие пространства земли прирастила к себе Россия, а оказалось, ни обживать её, ни защищать некому. Иногда хочется крикнуть:
        — А надо ль нам столько земли? От неё ведь все беды и беспорядок, и завистливые глаза кругом! Да боюсь, не поймут меня. Так и будем тянуть сей воз, покуда не надорвёмся!
        В генах наших сидит надежда на доброго барина, — всё от лени и страха! Никогда нам не навести благочиние на шестой части земной суши, — «кишка тонка!» Придёт царь толковый, наведёт более-менее порядок. Но на наследниках природа часто отдыхать любит и опять: « Гуляй, воруй Россия! Однова живём!»
        Сейчас любят причины бардака нашего находить в революциях, войнах, татаро-монгольском иге. Недавно прочли по ТВ выдержки из рукописей 1000 летней давности. Поразительно, что и тогда было именно это — воровали, грабили, разбойничали! Некоторые 70 лет социализма в вину ставят. Если взять последние из них, застойные, жили мы, словно по святым писаниям, как бы это парадоксально ни звучало при тамошнем строе. Более доброжелательного времени и не сыскать в мирном сосуществовании народов Великой страны. Покажется кому-то кощунственным, но тогда в алых пионерских галстуках или с комсомольскими значками на груди, мы были к божьим заповедям гораздо ближе, нежели теперь, хотя и обряды блюдём, и поклоны в церквях бьём, да неистово лоб крестим.
        Сейчас у меня, ошеломлённого сегодняшним изобилием, в голове не укладывается, чем питались, где брали еду и как выживали люди, сосланные в чужой и враждебный для них край? Обменять на продукты им было нечего. Каждый день ссыльные обязаны были отмечаться в комендатуре. Ни о каких грибах-ягодах речи тоже не могло быть. Отлучаться из села без разрешения грозило арестом и судом. В совхозе бабушка могла работать за трудодни, но в 42-м родился Володя — как они выжили? Оставляла грудничка на ещё несмышлёную сестрёнку, а сама на работу, на зерносклад.
        Недаром в детективах пишут « при раскрытии преступления самое слабое звено — сообщник». С молчаливого согласия завскладом насыпала бабушка в валенки несколько пригоршней семенного зерна. Несла домой, распаривала, чтобы дочь её и младенец выжили. Первой на краже попалась завскладом, а там, на допросах, и бабушку выдала. Тогда не церемонились, сразу и в тюрьму отвезли. 78 кило зерна тогда на бабушку «повесили» — грешки кладовщицы, видно тоже сюда приплюсовали. Началось неспешное «скрипучее» советское следствие — допросы, разбирательства….
        А в зимней промёрзшей избушке девочка-подросток с голодным грудным ребёнком мечется! Нам трудно сейчас представить ту, — в кромешной ночи засыпанную снегом, халупу. Блики печного огня, отражающиеся в единственном подслеповатом окошке. Ребёнок кричит и мечется на руках у плачущей девочки, а зловещие, уродливых форм, чёрные тени по потолку и стенам, будто в догонялки за перепуганными детьми гоняются.
        — Мамочка, мама, мне очень страшно, приходи, я не справлюсь! — шепчут губы девочки с лихорадочным всхлипом.
        Когда бабушке объявили приговор — 10 лет заключения с конфискацией всего имущества, и взыскать с подсудимой в пользу юридической консультации 200 рублей — девочка, держащая на руках своего грудного братишку, завалилась в обморок промеж стульев.
 
Валерий Зиновьев           05.02.2014