Конфетные фантики, граммофонные пластинки, книги и

Памяти Леопольда Давидовича Гольденштейна, фанатичного коллекционера, талантливого предпринимателя, искусствоведа, прекрасного товарища, хорошего человека.


У меня было несколько попыток написать рассказ о Леопольде Давидовиче Гольденштейне и включить его в цикл моих рассказов о работе, друзьях, товарищах под общим названием «Моя инженерия», главы из которого опубликованы в книге «Волшебный фонарь» и в журнальной, газетной и интернетовской периодике. Пытался, но не мог решиться это сделать, так как боялся , что тема предпринимательства, неразрывно связанная с коллекционированием, помешает доброжелательному восприятию образа моего лирического героя. Не оговорился: именно «лирического героя», так как любой рассказ не от его лица – самого персонажа, обязательно будет содержать неточности и дополняться воображением автора.
Недавно прочёл в новостях сообщение, что в Москве предполагается открыть выставку частных коллекций. Событие знаменательное, которое позволит ценителям изобразительного искусства познакомиться с произведениями, которые хранились на квартирах и в домах коллекционеров – позволит прекрасным произведениям выйти на «свободу».
И тогда я решился написать о Л.Д. Гольденштейне.

***
Название рассказа, который основан на событиях, действительно имевших место, может показаться странным, но между всеми перечисленными в названии предметами коллекционирования автор увидел определённую связь.

***
В конце войны и в первые послевоенные годы среди школьников младших классов была популярна игра в «фантики». Причина возникновения игры объяснима: конфеты –редкость, а сладкоешки имели ещё и замечательный фантик – обёртку конфеты,  что продлевало сладостное переживание от съеденного лакомства и с очевидностью вызывало зависть обделённых. Я тоже был попеременно среди тех и других.
В «фантики» играли мальчики, может быть, и девочки – не знаю, так как обучение было раздельное. Игра заключалась в следующем: надо сложить фантик в небольшой квадратик, положить его на ладошку и ударить ладошкой по края стола, фантик при этом взлетает вверх и падает на стол на каком-то расстоянии от края. Мальчик-соперник повторяет этот приём со своим фантиком, и если его фантик отлетел на большее расстояние от края стола, чем у первого игрока, то первый – проигрывал свой фантик. Таким способом наиболее опытные и удачливые игроки копили фантики.
Фантики все любители игры ещё и коллекционировали по каким-то им известным признакам . Фантики становились детской валютой, их обменивали поштучно или сериями, по тематике картинок и цвету, на них можно было получить бутерброд, а время было голодное, лишив завтрака «страстного» коллекционера или приобрести что-то «очень нужное» в детской жизни. Вот так состоялось моё первое знакомство с коллекционированием.
После собирания фантиков мальчики, мои сверстники, стали коллекционировать этикетки со спичечных коробок, потом монеты и ассигнации советской и досоветской эпохи и, наконец, почтовые марки. Поиграв в таком собирательство, я к нему в старших классах охладел, так как стал заниматься в историческом кружке в Эрмитаже и знакомился с иными коллекциями. При этом, совершенно не предполагал, что существует мир серьёзных, современных частных коллекционеров, предметом собирательства которых могут быть разнообразные вещи из мира искусства и быта.
Какие могут быть частные коллекционеры в советском обществе? Скудость послевоенного быта, вместе с  социалистической доктриной о собственности, делало такой вопрос правомочным.
Однако по мере того, как послевоенная нищета стала сглаживаться, стали популярными коллекционеры-филателисты. В специальных магазинах можно было приобрести красивые тематические марки и погашать на Главпочтамте конверты и марки в памятные даты истории и красного календаря. Дальше этого мои знания о филателии не распространялись.
Как обычно и бывает, некий случай позволил познакомиться с настоящим частным коллекционером, стать его приятелем-коллегой по работе и получить возможность наблюдать создание и эволюцию его коллекций.


***
Познакомился я с Леопольдом Давидовичем сначала заочно, когда в первый день выхода на преддипломную практику в лабораторию автоматизации научно-исследовательского института, застал там переполох – в Большой Дом на Литейном проспекте (КГБ) вызвали всеми любимого, как позже я узнал, инженера лаборатории. Этим инженером был Леопольд Давидович, которого в «народе» в шутку называли «муж гражданки Соколовой», чтобы не произносить его очень еврейскую фамилию. В этом рассказе будем называть его Лёней – так к нему обращались друзья. Впервые имя «муж гражданки Соколовой» Лёня приобрёл после публикации фельетона в газете «Вечерний Ленинград», где он был не главным фигурантом, и автор фельетона решил избежать упоминания его еврейской фамилии, акцентируя внимание на фамилии его жены, которая была жертвой преследования соседей-хулиганов по коммунальной квартире. Основой конфликта был антисемитизм, но прямо об этом корреспондент написать не мог.
Причина вызова Лёни в КГБ была связана с арестом кого-то из его случайных знакомых, с которыми у него были контакты, связанные с приобретением граммофонных пластинок. А в это время, 1958 год, в Ленинграде было повальное увлечение музыкальными записями. Пластинку с записями хорошей музыки известных исполнителей приобрести было трудно, поэтому владельцы таких пластинок пользовались большой популярностью, у них на дому собирались компании меломанов для прослушивание редких музыкальных записей. Иметь хорошие записи стало предметом престижа в определённых кругах, а дефицит пластинок, совершенно естественно, привёл к созданию чёрного рынка пластинок, а это, как положительная обратная связь, привело к исчезновению хороших записей из магазинов и процветанию продаж изподполы. Ценились не только новые записи, каким-то неведомым способом доставляемые с Запада, но и раритеты – довоенные пластинки.
Лёня, обладая предпринимательской жилкой ещё со времён игры в фантики, преуспел на этой «ярмарке тщеславия» и собрал огромную коллекцию пластинок, которая насчитывала несколько тысяч экземпляров. Коллекционирование пластинок было не только любимым делом, но и выгодным коммерческим предприятием. По случаю, Лёня закупал пластинку одной и той же записи в нескольких экземплярах, а потом с выгодой продавал либо обменивал на чёрном рынке.
Когда я с Лёней через несколько лет познакомился по-настоящему, то получал приглашение на музыкальные вечера к нему домой. Благодаря общению с ним мои скудные знания музыкальных произведений и исполнителей существенно возросли.
В небольшой комнате, где он жил с женой и сыном, собрать большую компанию было трудно, поэтому Лёня нередко по несколько раз организовывал прослушивание какой-нибудь особенно интересной записи, которую удалось приобрести. Друзья ценили такое бескорыстное  просвещение.
Через какое-то время коллекционирование в прямом и переносном смысле позволило Лёне произвести выгодный обмен небольшой комнаты на большую, а затем – на две комнаты в старой барской квартире с высоченными потолками, но, увы, коммунальной. Склока именно в этой квартире и была озвучена в упомянутом фельетоне.
Для пластинок были построены роскошные антресоли в одной из комнат, и нескольких тысяч пластинок перекочевали из картонных коробок на полки. Друзья Лёни и гражданки Соколовой, охотно посещали преобразованную гостиную. С появлением магнитофонов музыкальные записи стали доступнее, интерес к граммофонным пластинкам сошёл почти на нет.
Но его величество Дефицит подкинул народу новое увлечение – собирательство книг. Лёня основательно «почистил» свою коллекцию пластинок, верно и вовремя почувствовав появление новой моды в собирательстве, и изменил коллекционированию пластинок, почти полностью переключившись на книжный рынок.
Когда после трёх лет работы на заводе я стал сотрудником лаборатории, то часто ездил с Лёней в командировки и мог наблюдать технологию создания им прекрасной библиотеки. Оказываясь в провинции, Лёня посещал все доступные по расстоянию и времени книжные магазины, скупая книги, которые были ему интересны или пользовались спросом на книжном рынке. Ради приобретения книг Лёня легко соглашался на самые долгие и трудные командировки, что устраивало его научного руководителя. Инженерное дело Лёню мало интересовало, карьерных амбиций не было. Работа была «крышей» его увлечению. Сотрудники лаборатории, естественно, не оставались в стороне, получая возможность читать редкие книги. Лёня никогда в просьбах почитать или приобрести книгу не отказывал.
Человек он был контактный, доброжелательный, готовый помочь в непростых бытовых ситуациях. Поражала его неприхотливость во всём, включая скромность в одежде, комфортности бытовых условий в командировках, в гастрономических вкусах. Неприхотливость была объяснима – экономились деньги, чтобы тратить их на книги, как прежде на пластинки. И это была не корысть, не скупердяйство, а страсть к коллекционированию, не накоплению книг, а возможности собрать книжные раритеты. А тут без рынка и обменного фонда книг было не обойтись.

***
Однажды, в дождливый осенний вечер, Саша, сын Лёни, вынося мусор на помойку, обнаружил на земле рядом с баком полу развёрнутый свёрток из мешковины, на внутренней стороне которого было что-то изображено. Любопытство взяло верх над брезгливостью, и мальчик забрал свёрток домой, чтобы рассмотреть его получше.
На довольно грязном холсте была изображена масляной краской сцена из какой-то несегодняшней жизни. «Выбросить? Но тогда надо опять идти на улицу». Саша поленился
и оставил картину до утра. А утром показал родителям, которые, по его мнению, разбирались в живописи, так как закончили курсы изучения живописи в Эрмитаже.
Эта находка совершила переворот в Лёниных увлечениях. Лёнино предположение, что это старинный холст с изображением сцены, возможно, из голландской жизни, подтвердил известный искусствовед и предложил купить у Лёни эту картину. От продажи и дальнейшего исследования картины Лёня отказался. «Зачем? Отреставрируем картину и, если понравится, купим раму и украсим комнату в кооперативной квартире, в которую скоро можно будет переехать».
Возникло сразу несколько гипотиз о том, как картина оказалась на помойке. Одно из предположений, что картину вывезли из оккупированной Германии, а потом хозяин, не разбирающийся в живописи, решил, что она ему не нужна и не вписывается в интерьер его комнаты, или испугался, что кража картины в Германии может посчитаться криминальной. Кто знает?  Как мы дальше увидим, такое предположение могло оказаться правдой.
Этот случай заставил Лёню заинтересоваться рынком картин. И, как он мне сказал через несколько лет, запоздал  на три-четыре года с решением коллекционировать картины.
Составление книжной библиотеки отошло на второй план. Дома остались редкие и любимые книги, альбомы и пластинки. Все свободные средства теперь тратились на картины и рамы для картин.
Лёня глубоко заинтересовался живописью, реставрацией и атрибуцией картин. Стал авторитетным специалистом по живописи и в постперестроечное время пользовался большой популярностью как консультант у «новых русских» при покупке картин.
За несколько лет его собственная коллекция картин стала такой большой, что не осталось свободных мест на стенах трёхкомнатной кооперативной квартиры.
Наслаждались его картинной галереей семья и друзья. Лёня не афишировал своё занятие и никого, кроме хорошо знакомых людей, не приглашал к себе. Огорчало Лёню, что не может открыто и широко гордиться своим собранием картин и не может разместить всю обширную коллекцию у себя дома.
Возник замысел отдавать на хранение картины друзьям – картины будут украшать их жилища, а Лёня удовлетворит на малую толику свои амбиции удачливого коллекционера прекрасных произведений искусства.  Благодаря этому замыслу у меня и моих коллег по работе, наиболее близких друзей Лёни, появились на стенах комнат картины. Одно неудобство – к картинам привыкаешь, а неизбежно наступит момент, когда с ними придётся расстаться.
О какой-либо выставке картин для публики нечего было и думать. Во-первых, опасно со всех сторон: заинтересуются спецслужбы и воры, во-вторых, среди его коллекции могли быть разыскиваемые картины из разграбленных музеев и домов Европы. Хотя Лёня следил за информацией о разыскиваемых картинах, но полной уверенности, что у него нет похищенных картин не было.
Подтверждением такого опасения был случай, свидетелем которого я был сам. Мой близкий друг Миша как-то пригласил меня и Лёню в обеденный перерыв съездить на квартиру его отца, заинтриговав нас тем, что покажет нечто интересное.
Когда мы зашли в кабинет его отца, известного в городе врача, профессора, который ушёл из жизни пару лет тому назад, мой друг попросил нас помочь ему отодвинуть от стены громоздкий платяной шкаф. Шкаф отодвинули и на его задней стороне обнаружили три больших холста, прибитых к шкафу, один над другим. Мы были сильно удивлены, ждали рассказа, а пока осторожно сняли холсты и разложили на полу. Миша молчал, а Лёня со знанием дела начал изучать холсты.
Три картины: одна была на библейский сюжет, другая изображала зимний пейзаж , а третья, наиболее невзрачная на мой вкус, – каких-то экзотических птиц. Все картины требовали безусловно реставрации. Особенно последняя, она была настолько тёмная, что птичек трудно было рассмотреть в деталях.
Миша рассказал историю приобретения этих картин. Это был подарок. Отец Миши в конце войны был полковником, начальником медслужбы в штабе маршала, командующего фронтом. Могу здесь оказаться не точным, но это не меняет замысла рассказа. В какой стране это происходило, не знаю или не помню, но вполне очевидно, что это одна из стран Европы, а уточнять поздно – ни Миши, ни Лёни уже нет.
Маршал вызвал к себе своего врача, указал ему на стоящие в углу комнаты свёрнутые в рулоны холсты и предложил взять в подарок любые три. Врач не посмел возразить и взял три первых попавшихся рулона. Позже он рассмотрел холсты и понял, что это картины, доставленные маршалу из какого-то хранилища или спасённые из повреждённых войной особняков.
Повесить картины у себя в доме в военное время было недосуг, а позже показалось опасным реставрировать, приобретать рамы и посвящать случайных людей в историю подарка. Поэтому картины были спрятаны известным теперь нам способом. Миша знал давно эту историю, но решился поделиться с нами об этом уже в перестроечное время. Собственно, он делился этой историей в первую очередь с Лёней и предложил Лёне любую из картин в оплату реставрации двух оставшихся. Деликатность сделки мы все понимали – картины могли быть в поиске.
Лёне выбрал для себя картину с птичками, а другие взялся забрать для реставрации. Дальнейшая судьба картин мне неизвестна, но Лёня мне сказал, что «птички», предположительно, – картина круга Рембрандта.
Лёня не дожил до нашего времени и не смог воспользоваться возможностью показать свою коллекцию широкой публике. Как мне стало известно, коллекция после его смерти была распродана наследниками.

В нормальной стране судьба коллекции Леопольда Давидовича была бы иной к удовлетворению самого коллекционера и любителей искусства.


Рецензии