Ущербный. Окончание. Иван Чичинов

         Аня же первое время почти не замечала квартиранта. Нравился ей свой, деревенский парень. Хоть и постарше года на три, но человек надежный, тракторист, шибко не употребляет и не заносчивый. Все умеет делать, Степаном зовут. Аня же звала его Стенечкой. Стенечка особых знаков ей не оказывал. Так, проводит иногда вечером до крылечка, а дальше дело не продвигалось. То ли боялся Аню, то ли гордость не позволяла. Унижаться перед девчонками, трепыхать корявым языком про звезды, да вздыхать перед ними казалось парню фальшивой дребеденью. Вот и образовался перед ними порог, который они так и не могли преодолеть.
         Ане казалось, что молодость так и будет вечной и все еще далеко впереди, еще успеют они со Стенечкой когда-нибудь близко посмотреть в широко раскрытые глаза друг друга и тогда… Тогда она все узнает точно. Не смогут Стенечкины глаза соврать и ее тоже. Тогда она смело, не таясь, сможет пропеть, повернувшись к нему спиной, такие слова: «А кто его знает, чего он вздыхает, чего он вздыхает, а кто его знает… » И будет ждать, когда Стенечка дотронется сзади до ее плеч, а она поведет ими и убежит, стукнув калиткой. Или нет, она повернется к нему, и их широко раскрытые глаза будут долго изучать друг друга… Но Стенечка внезапно заболел, сделали ему в районе одну операцию, затем другую, надолго отодвинув исполнение Аниной мечты.

         А Борис, квартирант, сразу стал обращаться к ней запросто, и слов ему хватало всяких, и сочинять небылицы был он мастер. Поутру, выходя из летней кухни, где он спал на раскладушке, Борис сразу включался: «Анюта, где ты? Тута? Гутен морген, гутен таг!» На что Анюта про себя отвечала: « Вымой морду, просто так!»

– Ты это, тащи-ка стакан молока! А то мое поросячье нутро не успокоится!

– Щас!  А ты, случаем, не умывался еще? Тогда и не раскатывай губу! Ха-ха-ха! - заливалась Аня искренне, запросто, своим, звонким, рассыпающимся по округе безвинным смехом.

Вскоре Борис казался ей уже давним знакомым, вроде гостящего у них по утрам и вечерам родственника, чуть ли не брата.

– Ну, смотри! – грозил пальцем Борис, – Еще приучишь меня к гигиене, Мойдодыр. Подамся тогда в интеллигенцию, галстук нацеплю…

– Тебе лучше хомут подойдет – дразнила его Аня.

После чего Борис срывал, морщась от ожогов, ветку крапивы и устремлялся за девушкой. Но та хватала ведро с помоями и становилась в решительную стойку… .

         Прошло две недели. Основную работу городские шофера сделали, потому все чаще по вечерам «калымили», вывозя сено с покосов на подворье жителям. Привезли и сметали в сеннике и тетке Поле. Она тоже не захотела ударить в грязь лицом, и на столе четырех мужиков поджидал наваристый суп из петуха, соленые огурчики, хрустящие грузди, свежая рассыпчатая картошка…  Аня бойко обслуживала гостей, а тетя Поля подняла первый тост:

– Дай бог вам всем здоровья, хороших жен, да счастья! Спасибо за помощь. Один, как говорится, горюет, а семеро – воюют. И от коровы Зорьки отдельное вам спасибо! – поклоном закончила хозяйка набор благодарственных чувств.

– Ух! Водка мерзость, водка яд, но сто грамм не повредят! – напутствовал на святое дело и самый старый шофер дядя Гриша.
Все засмеялись и молча пропустили по первой.

– А что, дочь-то не садится? - Заметил дядя Гриша. – Пора бы уж и приучаться тоже.

– Нет, нет! – замахала руками тетя Поля. Ей всего – то девятнадцать. Еще успеет, не дай Бог, попробовать.

– А я вот еще пацаном, в шестом классе когда учился, это дело попробовал. И смех, и грех – вспоминал второй шофер.

– С тех пор так и не отвыкаешь – подначил его дядя Гриша. –  Хоть бы раз одну стопку пропустил мимо рта. Хотя… тогда речка бы вверх побежала.

– Ну, чтоб не захромать! – напомнил дядя Гриша о необходимости продолжить застольные действия…

           А после, когда Аня убирала со стола, невидимые руки коснулись ее плеч. Она вздрогнула, вывернулась и… выронила тарелку. Обе фигуры нагнулись за ней и столкнулись лбами. Потирая ушибы, одновременно засмеялись. Аня забыла, что надо было высказать Борису недовольство его  выходкой, дать понять, что не с каждой он может так заигрывать, но лишь сказала: «Руки-то не распускай шибко. Я ведь и тарелкой могла запустить.»  Борис в ответ натужно рассмеялся и поднял руки кверху: «Пардон, мадам. Впредь – только с вашего разрешения». Помолчав, уточнил: «А вообще-то можно рассчитывать на него?» «На что?» – не поняла Аня. «Ну, на разрешение?»

         Аня не могла кривить душой. Чем–то ей нравился этот вихрастый парень. Наверное, простотой. За словом в карман не лезет. Почему–то мысли о Стенечке все реже стали возвращаться к ней, потому и подала надежду Борису: «Посмотрим… на ваше поведение». Бдительная тетя Поля кашлянула в сенях, и квартирант поплелся на ночлег в летнюю кухню.

         Через день жизнь в деревне пошла по правилу: «Небольшой дождишко – лодырю отдышка». Председатель сельсовета самолично разрешил торговать водкой, наказав продавцу: «В одни руки – не больше литра!» Командированные шофера, приведя в порядок свой внешний вид, ударились в проведение культурного досуга, основу которого составляли карты, да посещение клуба вечером.

         По дороге в клуб за Аней всегда заходила подружка Зина, с ней и возвращались обратно. Сегодня Борис улучил момент, когда подруги вышли из клуба и пристроился к ним: «Грязь кругом, а у меня фонарик. Чего ему зря лежать в кармане? Пусть светит нам. В дорогу дальнюю, дальнюю идем…». Девчонки засмеялись в ответ, и их светлые платьица изредка вспыхивали в грязной темноте под ярким лучом фонарика. Зинин домик дожидался хозяйку в сотне шагах от Аниной калитки. Борис хотел продлить прогулку, проводить сначала Зину, а затем, не спеша, вернуться с Аней, но в темноте раздался предостерегающий голос тети Поли: «Это ты, Аня?». После чего девчонке только и оставалось юркнуть в приоткрытые воротца покосившейся ограды родного домика. Борис от досады натянуто бодро рассмеялся и бросил вдогонку Зине: «Найдешь дорогу–то по грязи?» - и неспешно прикрыл за собой калитку. «Вот старая кочерга! – досадовал он на бдительность хозяйки. – Часовой бессменный! Дрыхнула бы себе на печке. Чего сторожить–то?». И, уже ложась на скрипнувшую от старости раскладушку, засыпая, пригрозил: «Все равно объеду старую на пятой скорости!» - И провалился в бесчувственную невесомость. А в избе Аня впервые в жизни пыталась показать, что недовольна чрезмерной заботой матери. Недалеко стоящие друг от друга кровати затеяли короткое вечернее перешептывание:

– Ты чо, мама, до пенсии меня будешь сторожить вечерами? Отдыхала бы, я ведь уж не маленькая поди…

– Да знаю я, вижу, что выросла. Но ума – то ведь еще не шибко набралась…–  скрипнув, кровать ускорила шепоток: – ты ведь еще не дружила ни с кем, а тут – городские, шоферня. У них одно на уме – как обмануть такую девку, как ты. Вон, кажную осень кто-то, да попадался на их удочку. Ты не смотри, девка, что он с виду такой хороший да пригожий. А попадесся в темном углу… Тьфу, не дай Бог! – перекрестилась фигурка на кровати. Потому и не на спокое у меня сердце, пока не уедут. Должны скоро укатить. Смотри у меня! Держи его на энтой, на дистанции! Ладно, давай спать! – Обе кровати тихо повздыхали и, скрипнув напоследок, растворились в ночной темноте.

         А деревня, чуя дыхание близкого бабьего лета, решила взять отгулы и поплакаться перед своим увяданием. Зная, что в таком напоенном, набухшем состоянии она и грязна и неухожена, она спрятала за тугими, тяжелыми тучами подсветку солнечных фар, напустила на горы и улицы густого тумана, загнала людей хлесткими водяными струями по домам, чтобы лишний раз никто не увидел ее и не сказал: «Ну и неряха же ты сегодня, Кедровка!»

         Командированные водители от безделья могли бы и расслабиться, но старые водители решили не искушать судьбу, чтобы не упасть в грязь лицом перед всей деревней. Мол и так свиней в деревенских лужах хватает, а мы уж дождемся конца ненастья и по – человечески расстанемся с Кедровкой, а уж после… После они найдут и время и место и для их заслуженного расслабления.
Сегодня к ним явился Борис почесать язык да забить «тысячу и одно очко», или на худой конец, в «шубу» перекинуться.
 
– Смотри, Боря, эта дама пикей на твою хозяйку похожа, вылитая тетка Поля – начал один картежник по совместительству чесать язык.

– А вот и сам Борис Батькович – поддакивал второй, кидая на нее виннового валета.

– А где же молодуха-то? Что-то не видать нигде. А? – Продолжал первый игрок.

– Где, где… У Бориса, в узде. Видать, уж обломал, да привязал в избе, - искоса взглядывал на Борю второй игрок.

– Пустой разговор, банковать не приходится, – спокойно парировал Борис. Начальник караула у нее – еще сталинской закваски, хрен объедешь. Так что – сливай воду, приехали. Пустые хлопоты.

         Все засмеялись и сменили бы тему, да первый игрок оказался въедливым и, развивая начатое, выдал не то байку, не то быль про схожую ситуацию, когда-то случившуюся то ли с ним, то ли еще с кем-то. Начал он издалека и просто: «А был случай…». И понеслось. Неформальное состязание красноречия, необузданной фантазии его участников, сопровождаемое взрывами смеха, похожими на раскаты грома пронеслись незаметно и пополнилось существенно коллекцией уникальных разносортных амурных похождений шоферского братства. А после, вечером, Борисова раскладушка долго размышляла над стратегией и тактикой дальнейших его действий. Все услышанные истории подавали надежду на положительный результат в отношениях с Аней. Надо только выбрать для себя, применительно к ситуации какой-то один вариант и решительно действовать, не оглядываясь назад и не забегая сильно вперед…

         На следующий день Аня заметила изменения в поведении постояльца. Стал тот задумчив, невесел, будто все время решал какую-то сверхтяжелую проблему или получил из дома неприятную весть. При встрече с девушкой он тоскливо глядел в синие Анютины глаза и почему-то невесело легонько вздыхал.

– Ты что, заболел? – С тревогой осведомилась она и даже взяла парня за рукав.
Борис, вроде как заикаясь, нервно начал отвечать:

– Так- то… ну, физически что – ли… здоров конечно. Как бык… А вот морально…

– Как морально? – еще тревожнее становилась Аня и ухватилась за второй рукав Борисовой рубахи.

– Да так… Сердце чето гложет… А тут еще Иван наш… вот вчера… говорит…Отобью у тебя твою хозяйку, тебя то есть. Конечно, я ему показал… В общем, нравишься ты мне!

         Тетя Поля тоже удивилась перемене в поведении молодого квартиранта и тоже справилась о здоровье, получив в ответ:

– Конечно, не совсем как бык… Есть один недостаток. Ну, дефект, что ли… 

И, когда лицо тети Поли стало тревожнее и любопытнее некуда, зажал всю свою совесть в кулак и, … была не была! Не веря себе, не глядя на весь мир честной, по–воровски невнятно, а потому, наверное, убедительно, выдохнул:

– Однококий я…– и опустил голову, вроде как от стыда за свою неполноценность и добавил для убедительности, – вон, Иван наш, все хочет подкатиться к вашей Ане. А что я сделаю?

Тетя Поля замерла с раскрытым ртом, затем прикрыла его ладошкой и, оглушенная признанием квартиранта, засеменила к двери.
          Весь день каждый в доме в одиночку переваривал неожиданное признание Бориса. К вечеру тетя Поля повеселела и, подозвав Аню, тихонько предупредила:

– Аня, ты вечерами-то, того… ходи уж в клуб с Борисом…, а то мало ли чего, хулиганы развелись всякие… . А он вроде как уж свой, смиренный, в обиду не должен дать…

Аня, вспыхнув от радости, отвернулась и, не дослушав мать, бросила на ходу:

– А я сама…  Вон, с Зинкой… никто нам не нужен!..

          ...«Почему так происходит в жизни?» – думала Анна Сергеевна, грустно глядя из окна машины на зеленые волны горной речки Катуни, – «Пока человек наберется жизненного опыта, ума да разума, глядь – и вот уже порог рядышком. Шагни за него – и все! Хочу, не хочу – никто и не спросит, все там будем, прости Господи!…» Мерный шум движения не позволял остро воспринимать нахлынувшие воспоминания давно ушедшей деревенской юности.

         «А может быть, в том и есть смысл жизни, что молодость и дана человеку для совершения необдуманных действий? Если б я тогда, тридцать лет назад имела сегодняшний опыт, все могло быть по-другому. Может, осталась бы в деревне, стала передовой дояркой или бухгалтером, или продавцом. Нарожала бы Стенечке кучу детишек… Может, ордена и медали б заработала, как Зина – подружка. И также скрутил бы мне кости полиартрит от вечно холодных резиновых сапожек, без которых ни зимой, ни летом нечего делать на дойке… И выглядела б в свои пятьдесят лет семидесятилетней старушенцией… Но что было – того уж не изменишь, не вернешь. А безотцовщина, суразенок Мишка, рос веселым и шустрым и не стал в тягость Семену Николаевичу. Наоборот, души друг в друге не чаяли. Хорошо, что нашли мы друг друга в нужное трудное время. Прожили вместе вроде бы незаметно, но легко двадцать шесть лет. Сейчас Миша – капитан армейский, гордость наша семейная. А если даже этот шофер тот самый Боря, а не Чурин Михаил – Бог ему судья. Ему, видать, тоже от жизни досталось… Вот хитрый черт… Надо ж было так разыграть. А мама и уши развесила, мол, чего от инвалида ждать? Бдительность потеряла, а я и…»

         Анна Сергеевна вдруг улыбнулась, а затем и вовсе расхохоталась. Семен Николаевич тревожно оглянулся к жене, ничего не понимая, не отрывая от нее глаз. Однако смех женщины был таким веселым и заразительным, что тревоги и сомнения, державшие всех в напряжении, быстро куда-то исчезли, и вскоре все трое хохотали открыто, честно, по-детски, до мышечной боли в желудке.
«Точно, смех его! Такой же остался!» – разом прервала приступ смеха Анна Сергеевна и погрустнела, а сердце вдруг забилось так же сильно, как в тот далекий осенний вечер…

          «Все! Мне – хана!» – узнал и таксист ее девичий неизменившийся с годами смех. Смех – это, наверное, то единственное, что осталось у них постоянным и старый таксист, бывший по молодости привлекательным ухажером, понял, на чем его «зацепили». Он обреченно вздохнул, покрылся на миг румянцем, унял прошмыгнувший по телу легкий холодок и несмело поднял темные очки на уровень зеркала заднего обзора… На него смотрели усталые и серьезные, такие знакомые когда-то, озорные и любящие его, а теперь – всё понимающие, пронизывающие насквозь всю его человеческую сущность, глаза…


Иван Чичинов. Апрель 2002 года.