Тонька...

    У Тоньки никогда не было проблем с мужчинами. Она будто родилась с каким-то внутренним компасом, точно указывающим, кто рядом слаб, а кто — потенциально полезен. Уже в детском саду она знала, чем отличается мальчик от девочки — и знание это было не из книжек. После одного слишком откровенного детского "открытия", родители в спешке перевели её в другой сад, где, как говорили, "воспитатели поумнее и глазастее". С тех пор сюрпризов больше не случалось — то ли Тоня поняла, что в жизни есть вещи, о которых лучше молчать, то ли просто стала хитрее.

В школе она была уже почти взрослой. Ни сказки про аистов, ни разговоры о «поздней любви» — всё это она считала пошлым лицемерием. Её первый поцелуй случился где-то между седьмым и восьмым классом, а первые разочарования — чуть позже, когда стало ясно: мальчишки — это просто ступени.

Тоня росла красивая. Раннее расцветшее тело, медово-светлые волосы, бойкий взгляд и лёгкая курносость — она точно знала, что может нравиться. Да и нравилось ей — нравиться. Её походка была не просто походкой, а выверенным жестом, её смех — инструментом. Её жизнь уже тогда текла по наклонной — вверх.

С соседом Витькой, старше её на пять лет, всё случилось просто и без драм. Он был первым мужчиной, но отнюдь не последним. Витька влюбился, пытался повторить «прекрасный момент», но, получив отказ, сник, запил и вскоре исчез с горизонта. А у Тоньки были другие цели.

Она отлично сдавала экзамены, особенно по гуманитарным предметам. После школы — Москва. Юрфак. Новая жизнь. Новый уровень. Столицу она впитала, как губка: ритм, запахи, взгляды, правила. Очень быстро поняла: красота в этом городе — капитал, который только дурак не обналичит. Общагу с прокуренными стенами и липкими кухнями она променяла на квартиру на Чайковке — напротив американского посольства. Всё, что для других было мечтой, стало её буднями.

Юру она встретила в университетском кафе. Несколько неторопливых взглядов — и он уже сидел рядом. Сын олигарха, юный, нежный, восторженный. Он влюбился всерьёз. И если она исчезала на пару ночей — он молчал. Простил бы и неделю.

Отец Юры был крупной шишкой в нефтяной сфере, когда-то учился с Аликперовым в Баку. Дом на Рублёвке, в четыре этажа, с флигелями, прислугой, сауной, бассейном — всё это стало новой реальностью. Мать Юры пьянствовала, младший брат терялся в золотом одиночестве. А Тонька расцветала. Её красный "Феррари" был вызовом, её наряды — заявлением. Жить она умела красиво.

Когда Юра уезжал по делам в Штаты, она не скучала. «Я не изменяю — я сравниваю», — смеялась она подругам. Мужчины сменяли друг друга, но никто не держался долго. Никто, кроме одного.

Олег, отец Юры, появился в её жизни неожиданно и прочно. Всё началось почти невинно — с утреннего плавания в бассейне. Вода, солнце, запах сосен... и взгляд. Он стоял у бортика, потом оказался в воде. Без слов. Всё случилось так, будто повторялось: и прикосновения, и жар, и хриплое дыхание.

Он был совсем не юным — и в этом была его сила. Ни один её мужчина не умел так владеть собой и ею. Они встречались в сауне, в оранжерее, в потаённых комнатах. Она тонула в этих встречах. И знала, что играет с огнём.

Юра ей опостылел. С ним — тишина, с Олегом — безумие. Всё бы шло по кругу, если бы не задержка. Три месяца. Потом — тошнота. Потом — страх. Аборт был уже невозможен.

Олег, как настоящий нефтяной магнат, взял всё на себя. За ужином он всё и объявил. Все сидели — как будто ничего не произошло. Юра молча встал, налил себе виски, закурил сигару и ушёл в ночь. Мать едва кивнула. Никто не кричал. Никто не ломал мебели. Всё было странно спокойно. Как в дурном сне.

После развода Олега, Тонька осталась в доме. С бывшим мужем — и бывшей свекровью. Родился сын — Ваня. Юра уехал в Америку, женился на японке. Мать спилась и умерла. Никто никому не мстил, никто не проклинал. Как будто всё было не всерьёз.

Иногда Тонька сидела у окна и смотрела, как за каменными стенами глухо падает снег — медленно, почти лениво. Будто время само устало и, сбавив шаг, стало идти на цыпочках. В доме было тихо, даже слишком. Ваня рисовал что-то цветными карандашами, а она думала: жизнь не строится — она случается. Как авария, как вспышка, как встреча взгляда в бассейне.

Вся её история — как шёлковая лента, запутавшаяся в винтах вентилятора. Красиво, ярко — и с перебоями в сердце. У каждого своя правда, у каждого свой пожар. Её пламя уже не жгло — оно тлело где-то глубоко, напоминая не о страсти, а о том, как тонко грань между лестницей и пропастью.

Она не жалела. Не гордилась. Не оправдывалась. Просто жила. Жизнь не требовала от неё подвигов — только умения держаться на плаву, когда вода уже давно выше плеч.

А любовь... что любовь?
Она приходила и уходила, как ливень летом: внезапно, с шумом, оставляя за собой запах асфальта и капли на стекле.

Иногда этого достаточно.