Армейские мемуары...

Самым
Лучшим
Уроком
Жизни
Была
Армия


Всё это происходило в эпоху развитого социализма, когда служба в армии считалась почётной обязанностью каждого уважающего себя мужчины. Если парень "косил", то у него просто не было будущего. Он считался,  чуть ли не третьесортным человеком, и ему трудно было получить хорошую работу, а уж о карьере, не имея "мохнатой руки", можно было сразу же забыть. Что говорить, если даже девушки на таких внимания не обращали. Правда, и тогда находились "уклонисты", но их, к счастью, было не так много. В любом правиле есть, конечно же, исключения, как например учёба в средне-специальных и высших учебных заведениях, плохое состояние здоровья, маленькие дети или престарелые (инвалиды) родители. В большинстве же своём, юноши, достигшие восемнадцатилетнего возраста, всеми правдами и неправдами, стремились попасть в армию. "Козырными" родами войск считались, как и сейчас, воздушно-десантные. А следующие позиции в рейтинге занимали флот, авиация и ракетные войска. Везунчики зачислялись в Кремлёвский полк. Хотя завидовать им мог лишь тот, кто там не служил. Сказать честно, сам я не особенно рвался в армию, в силу своего слабого здоровья и ужасного характера. Не очень-то хотелось мне на собственной шкуре испытать "дедовщину", о которой был наслышан из рассказов "бывалых воинов". Когда к нам в школу приходили "покупатели" из военных училищ, с целью набрать будущих рекрутов, то все мои одноклассники дружно записывались. По иронии судьбы в армии, кроме меня, никто не из них не служил.
Ещё в шестом классе я решил связать свою жизнь с биологией. К счастью, у нас в школе была одна из лучших учительниц в республике и мне эта наука давалась очень легко. Я участвовал в олимпиадах, занимая места не ниже второго, и готовился пополнить ряды учёных-биологов. Быть может, мне была уготована слава Карла Линнея или Николая Вавилина. Во всяком случае, заниматься любимым делом, намного лучше, нежели протирать штаны, выполняя нелюбимую работу. Людмила Петровна, моя учительница, горячо поддерживала меня. И это придавало мне ещё больше сил.
И вот наступила пора выпускных экзаменов. Мне предстояло сдать химию с биологией, физику с математикой, историю и написать сочинение. Сказать честно, я никогда не боялся экзаменов, да и особо к ним не готовился, полностью надеясь на свою память. Единственное, что меня тревожило, так это сочинение. Я переученный "левша" и сколько бы ни бились со мной учителя русского языка, пытаясь выправить почерк, он так и остался неразборчивым. Словно курица лапой писала. К счастью, мне удалось сдать экзамены на отлично и, получив серебряную медаль, я подал заявление в приёмную комиссию университета на биологический факультет. На этот раз всё же решил подстраховаться, и оставшееся время до вступительных испытаний посвятил закреплению полученных в школе знаний.
Набрав максимально возможное количество баллов, я был зачислен на первый курс. Мои родители были счастливы. Так, постепенно, моя мечта начинала осуществляться. Никогда не забуду это время! Каждый день что-то новое: опыты в лабораториях Академии Наук, занятия под руководством светил биологии и химии, эксперименты в области генетики и селекции. Профессора были довольны мной, и я пытался оправдывать их доверие, всё своё время, посвящая учёбе. Казалось, что до достижения долгожданной цели совсем чуть-чуть, каких-то четыре года. И вскоре мир узнает имя нового Жана Батиста Ламарка! Но… я никогда не отличался сдержанностью, просто терпеть не мог несправедливость, лицемерие и ложь. Был у нас на кафедре один доцент, который невзлюбил меня с первого дня моего появления в университете. Как потом выяснилось, перед приёмной комиссией стоял непростой выбор между мной и его племянником. Доцент всячески ставил мне "палки в колёса" и, наконец, я не выдержал. Как-то весенним вечером взял и высказал всё, что о нём думаю. Не трудно догадаться о последствиях. А ведь мне удалось проучиться всего лишь год...
Как раз шёл осенний призыв в ряды вооружённых сил и я, как отчисленное лицо, тут же попал "под раздачу". Как сейчас помню, собрали нас бедолаг в здании республиканского военкомата, пересчитали, забрали паспорта, выдали сухой паёк и денежное довольствие. Мы сидели в актовом зале в ожидании вызова лейтенанта для распределения. Кто-то молча читал книгу, кто-то играл на гитаре, а кто-то просто сидел, уставившись в одну точку. Наконец, дошла очередь и до меня. Я спокойно встал и пошёл к лейтенанту. Сердце бешено колотилось в груди, ноги были ватными, даже испарина на лбу выступила. Лейтенант пристально на меня посмотрел, порылся в бумагах у себя на столе, недовольно что-то пробурчав себе под нос. А затем отправил обратно, приказав ожидать дальнейших указаний. Я был готов ко всему, но никак не к такому повороту! В зале становилось всё меньше и меньше призывников,  и страх неизвестности постепенно брал верх над всеми остальными чувствами. Так прошло два часа томительного ожидания. Когда осталось всего шесть человек, вместе со мной, в зал зашёл какой-то лейтенант. Он оказался представителем одной из частей, дислоцированных в городе. Мы, не спеша поднялись и, забрав вещи, побрели вслед за ним.
Оказалось, что нас оставляли на "карантин" в "дикой дивизии". Об этой части по городу "ходили" ужасающие слухи. Говорили, что там всем правят, отбившиеся от рук, "дедушки", которых все боятся, включая офицеров. Большая часть  "срочников" была не в ладах с законом. Зная об этом, мы приготовились к худшему.
Первый же поход в солдатскую столовую стал для нас последним, из-за моего непримиримого характера. Как сейчас помню недобрые взгляды "дедушек", когда мы вошли внутрь. Но по не писанному армейскому закону, нас не имели право трогать. Ведь мы были даже не "духи", а так, "запахи". То есть только что оторвавшимися от "маминых пирожков". Нам выдали ложки и мы встали в очередь с подносами, то и дело оттесняемые "срочниками". В столовой было шумно: гремели кастрюлями на кухне и алюминиевыми мисками на столах, громко беседовали солдаты о чём-то своём. Вдруг,  стало тихо…  Мы оглянулись узнать причину — в столовую вошёл "старослужащий". Среднего роста, сапоги с обрезанными голенищами, ремень спущен ниже пояса, несвежая "подшива" и шапка набекрень. В общем, типичный представитель, обуревших от вседозволенности, "дедов". Он вальяжной походкой подошёл ко мне и, тоном, не терпящим возражений, прорычал:
"Ну,  ты, "запах", быстро дал "дедушке" ложку! Я плац топтал, а ты в это время баб валял! Можешь и руками пожрать! "
Я всегда был и остаюсь свободолюбивым человеком, не терпящим несправедливости и хамства! Смерив "дедушку" взглядом и собрав волю в "кулак", я ответил таким же тоном:
"Нам дали ложки под личную ответственность! И я не собираюсь её Вам давать! Возьмите и попросите на кухне!"
К слову, в армии всегда была беда со столовыми принадлежностями. "Дедушки" брали для "чаепитий" посуду и никогда не возвращали её обратно.
"Дедушка" сначала оторопел.  Мол, как же так, "сопля" посмела повысить голос на него, на "старослужащего"?!
"Ты оборзел, "запах"? Давно не получал?" — прорычал он и приготовился меня проучить за "дерзость".
В столовой как будто все вымерли, пролети муха, и её жужжание было бы подобно звуку "вертушки"! Все ждали развязки, и кто-то даже поспорил, правда, против меня. Я мысленно собрался, напряг мышцы рук и ног и вспомнил то, чему меня учил тренер по боксу. Прекрасно понимал, что пострадаю. Если не от этого увальня, так от его "друзей". Однако я совсем не боялся, ибо считал себя правым. Положение спас вошедший дежурный офицер, по приказу которого нас вывели из столовой, выдав "сух пайки". Как потом рассказал наш сержант, с уважением глядя на меня, этот "дед" был "бельмом на глазу части". Никто не решался что-нибудь сделать с ним,  и он чувствовал себя "королём". Как-то один из офицеров попытался "поставить его на место", но всё закончилось поножовщиной. Как не странно, но обнаглевшему "вояке" всё сошло с рук. А офицер пролежал в госпитале полгода и навсегда остался инвалидом. Натолкнувшись на моё сопротивление, "дед" поклялся сравнять меня с землёй. Но так ни разу и не выполнил своего обещания. В дальнейшем, сержанты еду приносили прямо из столовой.
Знали бы вы, как тоскливо нам было! Спасибо сержантам, большую часть дня они загружали нас работой или просто рассказывали об армейском бытии. Но долгими вечерами мы себе места не находили, ибо по-страшному хотелось домой. Особенно, когда наблюдали за "гражданскими". Как мы завидовали их свободе. Признаюсь, меня порой посещали мысли о побеге. Благо, Карелия большая и в ней полным-полно Богом забытых деревень. Да и лесов вокруг видимо-невидимо. Можно было затаиться и выждать несколько лет. Но, во-первых, это не состыковывалось бы с моими принципами. Во-вторых, жить в постоянном страхе, шарахаясь от людей, подобно загнанному зверю, не так хорошо, как кажется поначалу. А в-третьих, два года не двадцать пять, как было при царе. Так пролетело два месяца. В конце концов, в казарме остались только я и парень из пригорода, Сашка Иванов. Мы долго обсуждали с ним наше положение, строили планы и даже договорились проситься в одну часть. Но: "Человек предполагает, а судьба располагает!" Тридцатого ноября к нам пришёл высокий капитан и рассказал об артиллерийском полку, дислоцирующемся в Кандалакше, что Мурманской области. По его словам, в большой и удобной казарме были все условия для нормальной человеческой жизни: большой телевизор, спортивные тренажёры и живой уголок. Последнее меня и подкупило. А на вооружении полка находились БМ "Град" и "Ураган", аналогов которым в то время не было в мире. Я тут же представил себя на месте наводчика, тщательно прицеливающегося и готового в любую минуту дать отмашку механику-водителю. Среди "срочников" были представители почти всех национальностей Советского Союза.  Чеченцы, ингуши, дагестанцы, грузины, абхазцы, поволжские немцы, удмурты, русские и азербайджанцы. В части царил мир и покой. Я так устал от ожидания, что был готов ехать хоть на Северный Полюс! Мы с Сашкой тут же стали проситься туда. Но капитан, забрав мои документы, сказал:
"Я уполномочен забрать только одного человека, так что извините меня, парни"
И уже же вечером мы с ним были на вокзале. Я вообще не люблю,  когда меня провожают, а тут вся родня пришла, с любимой овчаркой в придачу. Честно сказать ком в горле сидел. Наконец, поезд тронулся, и я направился к месту службы, даже не представляя, какие приключения готовит мне судьба. Но, мысленно возвращаясь в прошлое, совсем не жалею о том, что служил в армии.

В поезде я недолго бодрствовал и вскоре уже мирно спал, набираясь сил перед предстоящим. Хотя, где-то глубоко в подсознании, мне всё равно было не по себе. Ведь до этого я отлучался из дома максимум на летние каникулы, но то были смены в пионерских лагерях. В них  мне не всегда нравилось. А тут совсем другое — два года без права самостоятельного возвращения. Больше волновало не то, как меня встретят в части, а то, как я поведу себя в совершенно иной обстановке. Смогу ли до конца службы остаться самим собой. Незаметно пролетела ночь. Когда я проснулся, то на часах было уже семь утра. Капитан сидел, облокотившись о стену вагона, и спокойно читал книгу, попивая чай из стоящего на столике стакана. Заметив, что я уже проснулся, он широко улыбнулся и поприветствовал меня:
"Ну,  ты и спать горазд! Как говориться: "Солдат спит, служба идёт!" Ладно, иди, приведи себя в порядок, а потом будем завтракать"
Я оделся и, взяв полотенце, пошёл умываться, но, как обычно, у туалета была очередь. Заняв за молодым парнем, решил пойти покурить в тамбур. За окном шёл снег, покрывая могучие лапы елей и сосен, делая труднопроходимыми дороги и доставляя сущее удовольствие детям. Быстро покурив, так как в тамбуре было довольно-таки холодно, я помылся и уже через пять минут завтракал. Капитан посмотрел на часы и, достав из чемоданчика какие-то бумаги, произнёс:
"Слушай, боец, скажи честно, зачем ты пошёл в армию? Такие люди,  как ты,  там долго не задерживаются, а, прослужив месяца, два, ложатся в госпиталь и комиссуются".
"Понимаете ли, товарищ капитан, я хоть и не собирался служить, но, раз уж так получилось, с честью выдержу это испытание. У меня отец военный моряк. Я даже после восьмого класса поступал в речное училище, однако меня не приняли. Сказав, что не подхожу по здоровью. Закончив десятилетку, поступил на биофак в университет но, проучившись, год, повздорил со своим куратором и попал в армию. Однако совсем не жалею об этом. Ведь каждый мужчина, если таковым себя считает, должен отдать свой долг Родине", — ответил я ему.

Внимательно выслушав мой ответ, он, широко улыбнувшись, сказал, протягивая мне руку:
"Вот истинный ответ настоящего мужика! Ты сможешь вынести все тяготы службы! Я верю в это!"
Я крепко пожал его руку и почувствовал, что какая-то живительная сила проникла внутрь меня, заставляя сильнее биться сердце и обостряя сознание. Это была уверенность в том, что, несмотря ни на что, мне удастся всё выдержать. Мы ещё почти час говорили с ним об армии, и я навсегда запомнил его советы, которые в будущем помогли сохранить себя:
"Всегда оставайся самим собой, чтобы не приключилось! Старайся не вступать в конфронтацию с офицерами, ибо за это можешь потом дорого заплатить! Никогда не позволяй себе рукоприкладство, по отношению к лицам младшего призыва! Уважай тех, кто прослужил больше тебя, но не становись шестёркой! Внимательно слушай то, чему будут тебя учить, ибо от этого зависит не только твоё положение в табеле о рангах, но и отношение к тебе!"
В одиннадцать утра поезд стал замедлять ход и вскоре показался вокзал конечного пункта моего следования.
"Вот и Кандалакша, где тебе предстоит провести ближайшие два года. Возьми свои документы и спокойно выходи на перрон, там тебя должны встретить, а я поеду дальше. Кто знает, может быть, когда-нибудь ещё встретимся", — сказал капитан,  и мы пожали друг другу руки.
Выйдя на перрон, я мысленно поблагодарил себя за то, что оделся потеплее. Ведь в день моего отъезда было сравнительно тепло, а в Кандалакше стоял еле терпимый мороз. Мимо спешили по своим делам люди, одетые в дублёнки и шубы по погоде, о чём-то несколько раз сообщил хриплым голосом громкоговоритель. Я замёрз и решил подождать на вокзале, ибо там тепло и можно было спокойно посидеть в кресле, разгадывая кроссворд или читая книгу. Незаметно прошло полчаса. Вдруг моё внимание привлёк вошедший в зал ожидания молодой лейтенант, одетый в зимнюю офицерскую форму. Ему было около двадцати трёх лет, хотя держался он как: "старый солдат, не знающий слов любви". У лейтенанта было приятное, тщательно выбритое, лицо. Его живые голубые глаза, как будто смотрели в самую душу. Чуть вздёрнутый нос, ничуть не портил внешнего вида, а лишь придавал ему молодцеватость. Тёмные непослушные волосы постоянно выбивались из-под шапки и он, время от времени, поправлял их. Лейтенант, заметив меня, подошёл поближе. Он стал пристально меня рассматривать.
"Здравия желаю, товарищ лейтенант! Призывник Ворон прибыл к месту прохождения службы!"--отчеканил я, как учили на уроках начальной военной подготовки.
"Ну,  здравствуй, брат! Ты откуда будешь такой горластый?"-- поздоровавшись, спросил он.
"Из Петрозаводска, товарищ лейтенант", -- ответил я ему.
"Ба, да мы с тобой земляки! — воскликнул лейтенант и, протянув мне руку, продолжил, — Меня зовут Беловым Алексеем Васильевичем. Сейчас мы с тобой пойдём в штаб, где отдадим твои документы, а потом я отведу тебя в казарму нашей части. Всё-таки здорово встретить земляка!".
Надо сказать, что вокзал находился у самого подножия высокой горы. Он представлял из себя одноэтажное деревянное здание и отапливался печкой, находящейся посреди зала ожидания. Можно сказать, что именно с вокзала начиналась Кандалакша. Рядом с ним находились: почта, сберкасса, отдел милиции и два продовольственных магазина. Мы с лейтенантом стали не спеша подниматься в гору. Вскоре показалось приземистое здание комендатуры, около входа в неё, двое солдат в ватных куртках чистили снег, под надзором сержанта с автоматом.
"Вот что бывает с нарушителями устава!", -- нравоучительно произнёс лейтенант, и я дал себе зарок, что буду, по возможности, сдерживать свой буйный темперамент.
Наконец, на самом верху горы, перед нами появилось двухэтажное здание с табличкой "Штаб войсковой части". Войдя внутрь, лейтенант повёл меня налево. Как оказалось, здание было поделено между артиллерийским полком и танковой дивизией. Мы прошли мимо пяти дверей, и остановились у кабинета с надписью "Начальник штаба войсковой части 19976". Постучавшись, вошли внутрь. Тут же нам в нос ударил устойчивый запах дешёвых сигарет, заставивший заслезиться глаза. За столом сидел высокий, седовласый и широкоплечий подполковник. Он что-то писал, время от времени затягиваясь "Примой".
"Товарищ подполковник! Разрешите обратиться?" — отчеканил лейтенант.
"Великан" оторвался от бумаг и пронзил нас леденящим взглядом зелёных глаз. Затем не спеша поднялся и, широко улыбнувшись, сказал, протягивая руку Белову:
"Алексей! Что это ты как не родной!"
И тут он обратил внимание на меня и громогласно спросил:
"Скажи честно, парень, только не ври мне! Ты на гражданке избивал военных?"
Честно сказать, я совсем не ожидал такого вопроса, однако, собравшись с мыслями, ответил:
"Никак нет, товарищ подполковник! Мне с рождения привили уважение к людям, носящим военную форму, ибо в моём роду почти все офицеры. Деды с прадедами и бабушки прошли всю Великую Отечественную Войну. Отец — офицер военного флота, а мать — капитан медицинской службы".
Видать, мой ответ пришёлся по вкусу подполковнику. Он, по-отечески потрепав меня по загривку, произнёс:
"Верю, шельма! Верю тебе, сукин сын! Если что будет не так с тобой, то не стесняйся, а сразу же беги ко мне! Лейтенант, веди его в казарму и представь Довбне".
Попрощавшись с подполковником, мы с Беловым отправились в казарму, которая располагалась недалеко от штаба. Это было трёхэтажное кирпичное здание жёлтого цвета, где на первом этаже находился спортивный зал, на втором жили артиллеристы, а на третьем танкисты. Как только мы вошли в наше расположение, так сразу же я стал объектом пристального внимания "срочников", которые, как будто бы специально остались в казарме, дабы со всех сторон оценить "новоприобретение". Лейтенант подошёл к "каптёрке" и постучался. К нам вышел широкоплечий гигант, в звании старшего прапорщика, и зычным голосом спросил Белова:
"Что-то ты припозднился сегодня, Алексей. Этого что ли надо обмундировать?"
Лейтенант утвердительно кивнул и прапорщик, пропустив нас внутрь, закрыл дверь на шпингалет. Он подтолкнул меня в центр комнатушки, вдоль всех стен, которой располагались ряды полок с обмундированием, а у самого окна стоял письменный стол.
"Я Довбня Владимир Николаевич, старшина первого дивизиона. На протяжении всей твоей службы все личные вопросы будешь решать со мной. Знаешь пословицу: "Старшина нам мать родная, командир отец родной"? Сейчас сниму с тебя мерки, а затем пойдём на вещевой склад ", — произнёс старшина.
"Я больше Вам не нужен, товарищ старший прапорщик?" — спросил его Белов.
"Спасибо, Алексей, дальше я сам. Удачного вечера", — ответил Довбня и лейтенант, пожав нам руки, ушёл домой.
После того, как старшина занёс в карточку мои антропометрические данные, мы с ним направились по снежной дороге к парку. Довбня шёл "семимильными шагами", а я еле поспевал за ним, чувствуя себя Пятачком.
Войдя в парк, мы остановились у бокса, с надписью "Вещевой склад". Старшина открыл дверь, и мы вошли внутрь. Столько одежды и обуви я не видел, даже в магазине. А посреди всего этого нагромождения стоял одинокий стол, за которым восседала на стуле рыжеволосая женщина, в звании старшего прапорщика. Увидев её, я сразу же вспомнил "Купчиху за чаем" Кустодиева, и был совершенно ею очарован. "Купчиха" весело смотрела на меня, прищурив карие глаза. Затем, подмигнув, произнесла:
"Ну, будем знакомы. Я Бессмертных Раиса Васильевна. Давай подберём тебе обмундирование".
Вскоре передо мной лежала моя новая форма. Но раздеваться в присутствии посторонней женщины мне не очень хотелось.
"Да не стесняйся ты! Что я, по-твоему, мужиков голых не видела?" — произнесла она и рассмеялась.
Я быстро разделся до нижнего белья и стал примерять куртку и штаны. Обув   ноги в  новые кирзовые сапоги, встал перед зеркалом, стоящим у полок,  и надел шапку.
"Просто сокол! Хоть сейчас на парад! Погоди, ещё шинель и ремень дам", — сказала Раиса Васильевна, критически меня,  осмотрев со всех сторон.
Довбня довольно крякнул и сказал:
"Вот теперь совсем другое дело! Стал похож на настоящего солдата!".
Вскоре на мне был кожаный ремень со сверкающим на свету гербом Советского Союза и длиннополая шинель. Кроме этого, Раиса Васильевна дала мне: шлёпанцы, постельное бельё с двумя полотенцами, кусок хозяйственного мыла с зубным порошком "Особый «и гуталин со щёткой для чистки сапог. Я сложил свою "гражданскую" одежду в большой полиэтиленовый мешок с описью и мы с Довбней, попрощавшись с "купчихой", пошли назад в казарму. Там он всё запер в шкаф, мол, когда буду увольняться заберу. Хотя не трудно догадаться, что всё свои вещи я видел в последний раз, но не жалел об этом, так как специально одел всё старое.
Наступило время обеда,  и Довбня попросил "срочников" отвести меня, проследив, чтобы не было никаких недоразумений.
Никогда не забуду свою первую трапезу в столовой! Вам когда-нибудь давали суп из мороженой картошки с кусочком, смутно напоминающим мясо? Ладно, хоть второе не подкачало, хотя и состояло из сухого пюре с жареной селёдкой, а на третье был компот. Я привык быстро управляться с пищей, причём ещё дома ел только ложкой все блюда, поэтому нареканий не вызвал со стороны будущих однополчан. Хотя последние были не прочь позабавиться.

Пообедав, вновь пришёл к старшине. Он меня отвёл в спальное помещение, где показал, куда можно повесить шинель. Пока я застилал постель, ко мне подошёл старший сержант. Он был среднего роста, широкоплечим и светловолосым. У него был "орлиный" нос и умные карие глаза. Довбня представил его:
"Это старший сержант Сергеев, заместитель командира взвода и твой непосредственный начальник. Сейчас тебя подстригут, а затем пойдёшь вместе с ним в баню".
Вскоре у меня на голове был коротенький "ёжик". Старшина, попрощавшись со всеми, вышел из расположения.
"Ну что, бедолага, пойдем, отведу тебя в баню", — сказал Сергеев мне с некоторой долей иронии.
Когда мы проходили мимо госпиталя, Сергеев сказал:
"Видишь госпиталь? Советую сразу же после бани идти сюда. Ты не сможешь выдержать весь срок службы. Я только добра тебе желаю".
Баня представляла из себя вытянутое одноэтажное здание, причём большую его часть занимала солдатская прачечная. Посередине располагалось помоечное отделение с раздевалкой, а с торца была кочегарка. Мы вошли внутрь, я разделся, аккуратно сложив форму, и пошёл мыться. Сержант, достав книгу, стал читать. Через десять минут я выключил воду и, насухо вытеревшись, начал одеваться. Сергеев удивился моей быстроте, но ничего не сказал. Когда мы проходили мимо госпиталя, он вновь обратил моё внимание на него. Но я категорически отказался от его предложения.
"Раз решил служить, так теперь приготовься с улыбкой встретить трудности. Надеюсь, из тебя получится настоящий солдат", — сказал он и в его голосе почувствовались уважительные нотки.
Когда мы вернулись в казарму, Сергеев приказал мне начать приводить в надлежащий вид обмундирование. Отправившись в комнату самоподготовки, я приступил к делу. "Подшиваться" научили ещё в школе, здесь вся хитрость состоит в умении накладывать потайной шов и не допускать сгибания подворотничка. Труднее пришлось с шевроном, ведь его следовало пришить ровно по центру рукава куртки и шинели. Прикрепив на лацканы эмблемы, я вдел кокарды в зимнюю шапку и парадную фуражку. Оставалось до блеска начистить сопоги и бляшку ремня. Прошло два часа, полностью занятых обмундированием и, когда пришёл с проверкой сержант, у меня всё было готово. Приказав мне встать по стойке "смирно", он тщательнейшим образом меня осмотрел и, не найдя к чему прицепиться, разрешил отдыхать, напомнив, что ровно в десять часов вечера отбой.
Когда Сергеев ушёл, я спокойно убрал швейные принадлежности, оставив лишь на лацкане куртки иголку, со смотанной "восьмёркой" ниткой. Затем взял с полки книгу и погрузился в размышления:
"А вдруг сержант был прав? Но почему тогда, спрашивается, я не стал "косить" в военкомате? Нет, раз уж решил служить, значит, буду служить!"
По казарме пронёсся крик дежурного по роте:
"Отбой!"
Я тихо лежал на кровати и ждал, когда меня "заберёт в свои сети" Морфей. И вскоре заснул, поставив жирную точку на первом дне в части.

Всё в армии подчинено уставу, и тот, кто противится ему,  попадает на гауптвахту. Ну а если нарушение повлекло за собой какие-либо трагические последствия, тогда военный трибунал и дисциплинарный батальон. В любой части существовало иерархическое разделение солдат по сроку службы. Самую нижнюю ступень занимали "духи", которые ещё не являлись полноценными солдатами, но уже приняли присягу и не были "запахами". Они выполняли приказы не только отцов-командиров, но и "дедов". И попробуй, поспорь с таким положением, достанется не только тебе, но и всему твоему призыву. Мол, и мы когда-то были такими, и тоже стирали носки своим "дедушкам", а вы что, особенные. И здесь не помогут ни чёрный пояс карате, ни сила с храбростью — свои же ребята и побьют. Стоит потерпеть, всего каких — то полгода, и вы "черпак". Можете слегка передохнуть. Стоите дневальным на тумбочке, бегаете с "бегунками" посыльными, ходите в наряд по столовой или парку, заступаете в гарнизонный караул или идёте в патруль. Потерпите ещё полгодика, и вы становитесь мелким князьком, "дедом". Он командует и "черпаками", и "духами", подрезает кирзовые сапоги и не особо следит за положением ремня, позволяя ему висеть ниже пупа. Даже может позволить себе немного дерзости при общении с офицерами, мол, вы же меня знаете, и что без меня делать-то будете?! Да и внутренний распорядок дня можно немного нарушить, ведь отбой и подъём для "черпаков" и "духов". Служите ещё годик, и вы превращаетесь в "дембеля", занимая, таким образом, наивысшую и последнюю ступень иерархии. Вы совсем ничего не делаете, да вас собственно и никто не заставляет. Так иногда, по доброй памяти, позовут помощником начальника караула. Куда вы, поворчав для проформы, всё равно пойдёте, ведь не умирать же от скуки, считая дни до приказа. И как только появится в печати приказ о демобилизации, вы собираете вещи, если конечно не решили стать сверхсрочником, и, прощай армия.

Начиная со следующего утра, началась моя служба: я должен был поддерживать чистоту в расположении, чистить снег на плацу и счищать его с тентов в парке, но самое главное -- учить устав. До присяги оставалось меньше четырёх недель. Мне было не по себе оттого, что я был из своего призыва один. Хотя Сергеев не оставлял времени для тоски, он каждое утро давал задание на целый день, а вечером требовал изложения прочитанных глав устава. Обычно после ужина, когда все, кроме наряда, занимались своими делами, сержант вместе с друзьями занимался на тренажёрах, созданных из отслуживших своё частей машин. На гражданке я занимался тяжёлой атлетикой и попросил сержанта разрешить и мне тягать "железо". Он был не против, и уже на следующий вечер мы занимались на тренажёрах вместе.

Незаметно пролетели две недели, как будто кто-то просто взял, и перевёл стрелки вперёд. Я уже сносно знал положения устава и Сергеев был этим доволен. Как-то вечером, в расположение зашёл лейтенант Белов и привёл невысокого паренька. Как оказалось, того направили служить в нашу часть, а значит у меня появился соратник. Звали его Кирилл Лопухин и призвали его из-под Ленинграда. Он был невысокого роста, темноволосый, конопатый, с чуть вздёрнутым носом и пристальными карими глазами, пронзительно смотрящими из-под густых бровей. Мы быстро с ним подружились и поклялись всегда быть друг за друга. Вместе следили за порядком в расположении, или чистили снег на плацу и в парке. А вечерами, позанимавшись с Сергеевым уставом, я шёл к тренажёрам. Кирилл же отправлялся в комнату самоподготовки и что-то писал в блокноте или читал. Стремление побольше узнать, было общим у нас с ним, Поэтому я старался по максимуму облегчить ему тяготы службы.

Как-то перед отбоем "дедушки и "дембеля" решили почаёвничать, так сказать в «узком кругу обсудить насущные проблемы бытия". Хватились, а ни чая, ни сахара нет! Решили послать в магазин "черпака" Ивана Якушева. Во-первых, он очень сообразителен и быстро передвигается, а во-вторых, нас с Кириллом, вообще нельзя было трогать. Вдруг на патруль нарвемся, и объясняй потом отцам-командирам! Прошло полчаса, пролетел час. Но никто особо не волновался. Вот когда прошло два часа, "дедушки" и "дембеля" забеспокоились. Было решено поискать Якушева своими силами, вдруг он нарвался на хулиганов и или попался патрулю. Однако до отбоя Якушева не нашли. Пришлось доложить дежурному офицеру, который тут же сообщил командиру полка и оперативному дежурному гарнизона. Вскоре примчался разъярённый начальник штаба и приказал Сергееву взять двух солдат и пойти на помощь комендатуре. Объявили операцию "Блокада «и стали искать Якушева совместно с милицией. Однако результатов не было никаких. Следующим утром, командир части запретил увольнения и приостановил отпуска. Это вызвало недовольство,  и многие поклялись отомстить Якушеву.

В таком мрачном настроении мы дожили до священного дня нашей присяги. Приехали мои мама и бабушка, поселившись в офицерской общаге. Я был им очень рад.
Сама присяга прошла без эксцессов: мы, одетые в "парадки", с автоматами наперевес, по очереди выходили из строя. Взяв текст присяги в красной папке, торжественно поклялись верой и правдой служить стране.
На следующий день родители уехали домой,  и у меня началась "весёлая" жизнь, хотя и без всех тех ужасов, коими пугают несведущие люди. Мы так же, как и раньше занимались "грязной" работой в расположении и вне его. Изучали устав патрульно-постовой службы, бегали марш-броски в полном обмундировании, совершенствовали показатели в нормативах по сборке-разборке автомата и действий при команде "газы".

Однажды ночью, когда мы с Кириллом давно уже спали, что-то, и довольно-таки больно, ударило меня в челюсть. Я открыл глаза и увидел ухмыляющуюся физиономию ефрейтора Глазьева, стоявшего у моей кровати.
"Хватит дрыхнуть, "душара"! Пора и за «службу« приниматься! Не дрейфь!  Делай всё, что скажут «дедушки»,  до «дембеля« доживёшь! – воскликнул он,  и рассмеялся.
Оглянувшись, я тут же заметил, что никто в нашей половине не спал --все взгляды были обращены на нас.
У окна стоял, ничего не понимающий Лопухин, и протирал глаза. Быстро оценив обстановку, поначалу решил не вступать в спор с "дедушкой", пьяным как сапожник. Поднялся и встал рядом с Кириллом.
"Ну что, "духи", кончилась лафа! Теперь будете нашими «рабами«! — произнёс Глазьев, и со всего размаха "залепил" Лопухину по лицу, разбив нос, отчего тот чуть не упал.
"Терпи, Кирюха! Терпи, брат! Это проверка нашей прочности! От того, как мы её пройдём, будет зависеть наше будущее в части"! — мысленно пытался я поддержать друга.
"А ну, отжимайтесь, мрази! Каждый по пятьдесят раз! — снова послышалось со стороны Глазьева.
Кирилл, вытирая кровь, приняв "положение, лёжа", тут же стал выполнять приказ. То ли я тогда ещё не проснулся, то ли моя гордость просто не позволила, но отжиматься не стал. Глазьев покраснел. "Понюхавшего" армейскую жизнь "деда", не слушается какой-то "дух"?!
"Ты чего, мразь, совсем нюх потерял?! Видишь, твой друг отжимается? А ты что, особенный?! Живо упал на пол и начал выполнять мой приказ!" --прорычал он.
Но, не заметив движения с моей стороны, ефрейтор рассвирепел.
"Видно не понимаешь ты по-хорошему, «душара«! Тогда тебя стоит поучить уму-разуму, чтоб запомнил на будущее!" – прорычал Глазьев.
Он подошёл ко мне на вытянутую руку и, со всей дури, ударил, меня в грудь. Удар пришёлся в солнечное сплетение. Я еле держался на ногах.
"Спокойно, салага, стой прямо! Дышать трудно?! Через раз дыши! Терпи казак, атаманом будешь!" – подбадривал я себя.
"Вот так получают «письма из дома", «душара«!" — произнёс он и, с разворота, ударил меня в челюсть.
Я, почему-то, не принял в защитную стойку, как учил Арчибальд Данатович. Наверное, сработал фактор неожиданности.
"Терпи, салага! Больно, но терпимо же! Выдержишь – получишь уважение! Сдашься – будешь «рабом«! Не забывай о своей чести! Она одна у тебя, другую уже не достанешь! – говорил я себе, хотя от боли из глаз "сыпались искры.
Глазьев смотрел только на меня, как будто всё в мире переставало для него существовать. Он просто поедал меня глазами, как будто только что увидел.
"Ты, или каменный, или псих! – воскликнул он и, развернувшись, пошёл на свою кровать.
В расположении наступила тишина, все смотрели на меня с удивлением. Как оказалось, ефрейтор Глазьев был мастером спорта по боксу и боевому самбо. А я не только выдержал удар, но и не показал виду, что больно! Ко мне подошёл Сергеев и сказал:
"Ну, ты, брат, даёшь! После такого удара, как у Глазьева не всякий устоит на ногах! Теперь к тебе никто не полезет из наших, а если кто чужой обидит — поможем! Кстати, если есть желание, можешь вместе со мной и Глазьевым заниматься боевым самбо".
"Спасибо, товарищ сержант", — ответил я ему и, подумал, теряя сознание:
"Выдержал, молодец! А теперь, будь, что будет!"
"Ты чего? Срочно дуй за аптечкой, Лопухин, мать твою за ногу! Видишь ведь, твоему «корешу« плохо!" – воскликнул Сергеев, ловя меня на лету.
Сержант оказался прав, начиная со следующего утра, ко мне стали относились по-иному. А вот Лопухин, который не ожидал такой развязки, стал постепенно удаляться от меня.
Он считал меня идиотом, невесть, что о себе возомнившем. Мол, так трудно, что ли, всего полгодика унижения перенести?! А там уже и сами «дедами« бы стали. Появившиеся «духи« ответили бы тогда за все наши беды.
Но я так не мог. Терпеть молча унижения было ниже моего достоинства! Но Кирилл был себе на уме, и я предпочёл не лезть к нему лишний раз в душу. Так я потерял друга!

С того памятного дня, когда сбежал Якушев, прошло полтора месяца. На дворе стоял февраль,  и мне хотелось солнечного тепла, а больше всего, исчезновения снега. Просто так надоело его убирать, порой по два-три раза в день. Я подружился с Глазьевым и большую часть времени проводил в парке, помогая ему ремонтировать технику. Как-то, мы проработали уже полдня, но что-то у нас никак не выходило справиться с поставленной задачей. Даже обед пропустили.
"Сходил-ка ты, Виталий, в столовую, да принёс нам похавать. Сколько мы ещё здесь провозимся, никому неизвестно", – предложил Глазьев.
Я позвонил в расположение и попросил передать Лопухину, чтобы он принес нам поесть. Вскоре перед боксом заскрипел снег и к нам зашёл Кирилл, неся в руках котелки. Глазьев предложил остановиться и перекусить, я не спорил, да и есть очень хотелось. Кирилл попросил разрешение у ефрейтора, на минуточку отпустить меня. Глазьев не возражал.
"Слушай, Веталь! Я решил бежать! Ты со мной? — спросил меня Лопухин.
Я пристально на него посмотрел и спросил:
"Ты чего удумал? Тебе что так плохо живётся?"
"Это тебе живётся вольготно – как сыр в масле катаешься! А я терплю одни унижения! – ответил мне он.
"Так сам во всём и виноват же! Я тебе в побеге не помощник! – воскликнул я.
"Ну что ж, тебе виднее!" — ответил мне Лопухин и тут же ушёл обратно в расположение.
Я решил, что это глупый разговор и вскоре забыл о нём. К ужину мы решили закончить всё, оставив на завтра проверку оставшихся машин дивизиона.
Когда мы пришли в расположение, то сразу же заметили… Якушева. Беглец стоял по стойке "смирно" перед строем однополчан и молчал. Начальник штаба части, подполковник Мартынов, выказывал своё неудовольствие поступком солдата:
"И как тебе не совестно, солдат! Своим  поступком ты подвёл всех своих товарищей! Да в военное время за это к стенке ставили!"
Но Якушев молчал. Не добившись ничего, подполковник махнул рукой, оставив всё на сержантов. "Деды", "черпаки" и "дембеля" решили просто не замечать Якушева. Зато Лопухин быстро "спелся" с ним. Их везде видели вдвоём, крича вслед:
"Мы с Тамарой ходим парой! Мы с Тамарой --санитары!"

Начальник штаба отменил свой приказ о запрете увольнений и отпусков, вызвав этим радость у моих однополчан.
День сменялся днём, неделя торопила другую, и вот наступил март. Чуть потеплело, да и снег перестал выпадать так часто, хватало лишь утром его убрать. Меня стали ставить в наряд дневальным. Днём я убирался в расположении, натирал «Машкой« пол в холле, встречал входящих офицеров, командой:
"Смирно! Дежурный по роте, на выход!"
А ночами читал наизусть стихи, чтобы не заснуть, ибо: «Спящий дневальный – мёртвая часть!"
В тот злополучный день, я только что встал "на тумбочку", сменив рядового Колесова. Сергеев вместе с Глазьевым, заступил на сутки в караул. А дежурным по роте заступил сержант Гуссейнов.
Ничто не предвещало беды, всё шло как обычно. День прошёл без каких-нибудь эксцессов. Как сейчас помню, последний раз я видел Лопухина и Якушева после ужина: они о чём-то увлечённо шептались, ничего и никого не замечая вокруг. Спокойно выполнили приказ Гуссейнова пройтись "Машкой" по полу холла, дабы растереть мастику. Не каждый мог сдвинуть в одиночку эту массивную конструкцию. Затем удалились в комнату самоподготовки и о них забыли.
Пробило десять часов вечера и наступило время отбоя для всех, кроме меня и Мехти. Я его отпустил спать, пообещав, если что, разбудить.
Медленно прошёл час, потом ещё один и наступила полночь. Чтобы не заснуть, я принялся считать в уме, складывая, деля, умножая и извлекая корни. Вдруг, при тусклом свете аварийной лампы, заметил Якушева и Лопухина, направляющихся в туалет, но не придал значения. Ведь все мы люди, да и через десять минут они вышли.
Я принялся сочинять стихи и потом музыку к ним. Таким образом, не давая сну одолеть меня. Пробило два часа ночи, и я вдруг почувствовал какую-то тревогу. Чтобы избавиться от неё, решил проверить, всё ли в порядке в расположении, и тихо прошёл в своё крыло. Все спали, но что-то заставило меня подойти к кроватям Лопухина и Якушева. Я осторожно откинул одеяла,… но ни того, ни другого на месте не оказалось. Прежде чем будить Гуссейнова, решил зайти в комнату самоподготовки. Там-то и нашёл пропавших. Якушев сидел на стуле, запрокинув голову назад, и не двигался. Лопухин лежал рядом с ним на полу, широко раскинув руки, и тоже не подавал признаков жизни. Я попытался нащупать у обоих пульс. К счастью, они были живы. Я положил Якушева на пол и пошёл будить Гуссейнова. Он сразу же всё передал дежурному по полку и вызвал скорую помощь. Вскоре потерпевшие были погружены на носилки и увезены в госпиталь, благо его главный корпус виднелся из окна расположения. Примчался начальник штаба и потребовал от меня с Гуссейновым рапорта о случившемся. А так как вины нашей не было, вскоре потерял к нам интерес.
На утреннем построении ночное происшествие было главной темой. Было решено,  никого не наказывать на этот раз, а просто дождаться результатов экспертизы.
Как оказалось, Лопухин, и Якушев давно собирались убежать, да всё не никак получалось. Тогда они решили попробовать бить друг друга миской по пяткам. Считалось, что таким образом можно повредить почки. Как-то и я застал их за этим занятием. В конце концов, они решили принять " язвенную смесь", состоявшую из карбида натрия, хлорки, серы и подсолнечного масла. А чтобы уж наверняка добиться успеха, сломали бритвы на мелкие куски и, положив их в хлеб, съели. Как сказали врачи, если бы не мы с Гуссейновым, то не видать бы членовредителям света белого. На счастье Лопухина и Якушева, против них не было возбуждено дело и они "отделались" пожизненным освобождением от службы, в связи с недееспособностью.
Потом часто шутили мои однополчане, вспоминая этот случай:
"Виталя, а что ты-то не заглотил? Сейчас бы сидел себе дома и в ус не дул".

Прошёл месяц после случившегося. Все старались не вспоминать ни про Якушева, ни про Лопухина. К сожалению, я ещё не подходил по сроку службы для караула и патруля, но нарядами по роте и столовой был обеспечен под завязку.
На территории нашего маленького закутка, из двух казарм и столовой, находилась чайная. Как-то раз, найдя свободную минутку, я зашёл туда и был сражён ароматом свежеиспечённых пирожков. Однако денег не было.
Из подсобки вышла румяная женщина невысокого роста, одетая в белый халат. Она пристально на меня посмотрела своими добрыми карими глазами и спросила, улыбнувшись:
"Тебе чего, солдат?"
Я поначалу оторопел, но всё-таки решился сказать ей правду:
"Здравствуйте! Понимаете ли, у меня нет денег, но я могу вам чем-нибудь помочь, в надежде на маленький пирожочек".
Хозяйка чайной на меня посмотрела удивлённо и ответила:
"За все пятнадцать лет, что я работаю здесь, ты первый предложил мне помощь!"
Тётя Маша, так я её стал называть, попросила меня подмести и вымыть пол, а так же вытереть столы и стулья.
Как оказалось, её сын, мой ровесник, так же служил в армии. Вскоре мы стали с ней друзьями. Но больше всего радовались, конечно же, "дедушки" с "дембелями". Ведь с тех пор у них всегда был и чай, и сахар, и сладкое. А все дни рождения мы стали проводить у тёти Маши. Какая она была мудрая и справедливая женщина! Я до сих пор о ней вспоминаю с теплотой.
"Помогая другим мы, прежде всего, помогаем себе", — эти слова тёти Маши запомнил на всю свою жизнь.
Получив свою первую увольнительную, я вместе с Сергеевым пошёл в кино. Так как это был мой первый выход в город, то старался внимательно запомнить маршрут, чтобы в дальнейшем самостоятельно передвигаться. Вскоре я уже сносно ориентировался.
Благодаря своим  путешествиям, открыл для себя Белое море, побывал на горе Крестовой, откуда открывался дивный вид на окружающее город пространство. Её называли "дембельской горою". Мол, тот, кто взберётся на неё, сможет "увидеть" свой "дембель". А так же узнал, посещая местный краеведческий музей, что Кандалакша называется так из-за речки Нивы, впадающей в Кандалакшский залив Белого моря. Именно её берега, по легенде, облюбовали для жилья братья Канта и Лахти. Горожане отличались каким-то особым, совсем не похожим на москвичей или ленинградцев, северным темпераментом. Наверное, это природа наложила на них свой отпечаток. А больше всего меня потрясло то, что даже маленькие детишки купались в Ниве, при температуре воздуха, всего лишь тринадцать градусов выше нуля! Хотя я тоже не из Африки, но не сразу решился на купание в такой ледяной, но освежающей воде.

В одно из увольнений меня занесло в самый центр Кандалакши, на Набережную улицу, где на берегу речки Нива располагалась гостиница "Сполохи". Стоял май месяц, весело светило солнышко, одаривая теплом, привыкших к морозам горожан. Когда я только что подошёл к главному входу, из гостиницы вышла молодая девушка. Увидев её, я больше не в силах был отвести взгляд! Вьющиеся каштановые волосы и прекрасные карие глаза, под рыжими ресницами, сразу же пленили меня! Девушка заметила меня и не спеша подошла, одарив приятной жемчужной улыбкой.
"Здравствуйте! Вы, наверное, служите в одной из частей города?" — услышал я её голос, заставивший сильнее биться моё сердце.
"Здравствуйте! Да, я служу здесь", — ответил я как-то нерешительно и, в свою очередь, спросил:
"А Вы работаете или живёте в гостинице?"
"Вы угадали, молодой человек! Я работаю горничной здесь, правда только на время учёбы в университете", — ответила незнакомка.
"Вы не будете против, если я приглашу Вас прогуляться по городу?"--спросил я, уже более уверенно.
"Конечно же, не буду! Заодно познакомимся, и давай перейдём на "ты"", — согласилась девушка и улыбнулась.
Я взял её сумочку, и мы двинулись в путь. Александра, а именно так звали мою будущую жену, рассказала мне о себе и о своей семье. Оказалось, что нам обоим нравятся почти одни и те же вещи! Долгими зимними ночами размышлять о смысле жизни, под классическую музыку или грезить о необыкновенной любви лунными летними вечерами.
Александра, так же как и я, увлекалась фантастикой и фэнтези, зачитывая до дыр Стругацких и Андре Нортон. Слушая её, понял, что ей присуща как внешняя, телесная красота, так и внутренняя, душевная. Когда мы дошли до её дома, я подождал, пока она скроется за дверью, и только потом пошёл в часть. То, что творилось тогда в моём сердце, трудно описать словами! Наш роман стремительно развивался, хотя её родителям наши отношения поначалу казались лёгким романчиком, из тех, что заканчиваются быстро. Но, с каждым свиданием, мы становились всё ближе и ближе друг другу. Я вообще не представлял уже без неё жизни и готов был ради неё на всё! Мне удалось, наконец, разрушить все опасения её родителей и вскоре мы с ними стали друзьями. Они оказались очень интересными и интеллигентными людьми.

Прошло, полгода и меня стали привлекать в гарнизонный караул. Я шёл на свой пост, ощущая приятную тяжесть поясной сумки с магазинами и штык-ножом. Хотя, конечно же, большую гордость испытывал из-за того, что мне доверяли. Я днём обходил пост по всему его периметру, каждые полчаса, докладывая по телефону в караулку о происшествиях, а ночью стоял на вышке.

Надо сказать, что благодаря постоянным тренировкам, вместе с Сергеевым и Глазьевым, я забыл, что такое сигареты. Меня было не узнать: плечи расправились, а на теле появились "кубики" мышц. В общем, я стал потихоньку матереть, превращаясь из мальчика в мужчину.

У меня было две воинских специальности, приобретённых за эти полгода. Одна из них, сводилась к обеспечению бесперебойной телефонной связи, причём как в пределах части, так и в полевых условиях. Второй были присуще умение быстро и, самое главное, точно наводить боевую машину на цель. Я с успехом применял знания, полученные во время теоретических занятий, выполняя на отлично все необходимые нормативы во время учений.

Наконец наступил день, когда Сергеев, вместе с остальными "дембелями", по случаю окончания срока службы, пригласил всех нас на чаепитие. Я заранее договорился с тётей Машей и мы, всей нашей братией, собрались в чайной. Там, под чай с пирожками, поздравили счастливчиков с "дембелем". На следующее утро я пошёл в увольнение, а по дороге проводил Сергеева на вокзал. Перед самым отправлением поезда, сержант подошёл ко мне, обнял по-отечески и произнёс:
"Прощай, брат! Оставайся таким же, какой ты есть и не меняйся назло всему. Когда появятся "духи" относись к ним как к равным. Будь здоров".

Поведав Вам, уважаемые читатели, про отъезд Сергеева, я решил закончить свои воспоминания. Оставалось полтора года службы, наполненных новыми событиями, но не обо всём можно рассказывать.
Отслужив, я многое понял как о себе, так и о людях. Не бывает безвыходных ситуаций, бывают лишь ленивцы, не желающие добиваться победы над обстоятельствами. В любом обществе можно выжить, ведь всё зависит от того, как ты сам себя поведёшь. В мире нет очень плохих людей, есть просто те, кому туго пришлось в жизни и они озлобились, обвиняя всех, кроме себя самих.
Скажу, в завершении, сам лично относился к молодому пополнению по-человечески, и своих одногодок, что появились в части, просил об этом. Ведь я был уже в звании старшего сержанта ....