Прихоти фортуны. глава 8

В углу лежал ворох прелой соломы то и дело в потемках пищали крысы, Жанне казалось, что она слышит шлепанье их голых лап. Где-то капала вода. Мысли, одна горестнее другой, темнились в голове девушки. Она уселась на тощую подстилку, завернулась в рогожу, которая валялась тут же, и закрыла глаза. В общем-то не было никакой разницы, слепа она или зряча. Мрак - вечный властитель этого места, где сами камни изредка видят только огонь факелов.

О, неужели ей довелось пережить чуму, остаться сиротой, потерять всех, кем она когда-то дорожила, лишь для того, чтобы оказаться замурованной в этом ледяном склепе!

Жанна вспоминала теплый и влажный воздух Прованса, янтарные виноградники горные тропы, поросшие цветущим рододендроном, море, смех Клода, который заглушали чайки… В голове стучало, а сердце билось, словно пойманная ласточка.

К ней никто не пришел, никто не принес воды и хлеба, никто не разговаривал с ней. Сколько прошло времени с момента появления Жанны в темнице, глубоко под монастырем, она не знала. Ни один звук из внешнего мира не долетел сюда. Правда, однажды из темноты девушке послышалось невнятное бормотание и протяжный стон, похожий на вой, отчего волосы на ее голове встали дыбом.

«Должно быть, это какой-то несчастный – подумалось ей, - или души замученных». Жанна пролепетала молитву и слабеющей рукой осенила себя крестным знамением. Впрочем, изменить она не могла ничего. В этом мокром, смрадном подземелье ей оставалось одно – ждать.

Дважды ей приносили поесть, правда, с большим интервалом, и Жанна решила, что посещают ее по утрам. Провизия была скудная: кувшин воды, не отличавшейся свежестью, и черствые овсяные лепешки. Жанна старалась ни о чем не думать, опустошить свое сердце. Поев, она заворачивалась в рогожу и засыпала. Однажды она обнаружила на ступеньках полный кувшин воды и миску, в которой не было ни крошки. Значит, пока она спала, принесли еду, и крысы поживились ее съестным.

Волосы Жанны засалились и свалялись, кожа стала липкой и грязной. Она повзрослела. Исчезла прежняя Жанна. Смеющаяся розовая девочка с мягким характером никогда уже не вернется. На смену ей пришла решительная молодая женщина, желающая выжить.

Но ведь не может так продолжаться вечно! Что-то должно произойти.


***

Однажды к ней пришли. Дверь открылась с нарочитым, так показалось Жанне, грохотом, свет фонаря проник  в камеру, заметались тени, силуэты людей похожие на черную клейкую массу, и кто-то произнес ее имя.

Она не ответила. Люди стали спускаться вниз. Она слушала их шаги, их дыхание, чувствовала свежий воздух, которым тянуло сюда сквозь неплотно прикрытую дверь.

- Блудница, почему ты не отвечаешь? – услышала Жанна надтреснутый голос. – Или ты внемлешь только зову врага человеческого?

- Здесь нет блудницы, - резко ответила Жанна, приподнимаясь на локте. – Если же ты обращаешься к девице Грандье, я слушаю тебя!

Монах, толстый, с сильной одышкой хотел возразить, но другой остановил его.

- Не следует, брат Любар, - сдержанно сказал он, и голос показался узнице смутно знакомым.

- Подожди, ведьма, дойдет и до тебя очередь, - угрожающе пробормотал монах наводя фонарь на изможденное, страшно высохшее лицо девушки, где прекрасные зеркальные глаза занимали, казалось, куда больше места, чем у обыкновенных людей. Свет причинял боль, и девушка закрыла ладонью лицо.

- Убери фонарь, брат Любар! – снова раздался голос второго монаха. Наступила привычная темнота. – Оставь нас. – И так как толстяк не шелохнулся, он повторил, - Оставь нас, брат Любар!

- Что я слышу? – тот растерянно посмотрел на товарища, стоявшего со скрещенными на груди руками.

- Доселе слух не изменял тебе, брат. Ты ведь утверждаешь, что слышишь даже, как ангелы машут крыльями над головой его преосвященства.

- Но, брат, не для того ли мы спустились в это подземелье, чтобы взять еретичку и повести ее наверх?

- Именно для этого, брат. Но прежде я хочу поговорить с ней.

- О, Иисус!

- Удались, брат.

- Полно, красавица, - произнес тот же голос, но уже не повелительно, а с нотами нежности, когда нежелательный свидетель скрылся за дубовой дверью. – Не бойся меня. Ты можешь открыть лицо. Я не причиню тебе вреда и клянусь, что сделаю все от меня зависящее, чтобы никто не посмел обидеть тебя.

Говоря это, посетитель слегка приоткрыл фонарь, и при тусклом свете Жанна различила высокую фигуру собеседника в длинной рясе. На его поясе висело множество амулетов и четок.

- Обидеть меня? – переспросила Жанна. – По-твоему, монах, привезти насильно девушку в это гиблое место, бросить в зловонную камеру, посадить на хлеб и воду – это не значит «обидеть»? О чем ты говоришь, доминиканец?!

- Увы, не моя в том вина. На тебя донесли.

- Ах! – воскликнула Жанна, вцепившись в свои волосы.

- Жанна, - сказал монах, поставив на пол фонарь и быстро подойдя к убогому ложу девушки. – Жанна, ты ведь хочешь выйти отсюда?

- Хочу ли я выйти? О, что за вопрос! – отвечала Жанна, и глаза ее блуждали по сумеречному силуэту незнакомца.  – Но неужели ты думаешь, монах, что я доверюсь хоть одному «псу господнему», чье вероломство всем известно!

- Но тебе будет легче этого достигнуть, если ты доверишься мне.

- На что ты толкаешь меня, незнакомец?

- Жанна! Я пытаюсь спасти тебя. Время дорого. Только скажи «да», и я выведу тебя через потайной ход.

- Кто ты?

- Я тот, кто знает тебе цену!

Девушка с трудом поднялась. Она стояла на ослабевших ногах, держась за стену, и тщетно старалась рассмотреть лицо незнакомца.

- Чего ты хочешь от меня, бес? Я знаю, ты потребуешь платы.

- О, гордая Жанна! – воскликнул монах, хватаясь за грудь, словно его запекал огонь. – Послушай, тебя обвиняют в колдовстве. Тебе уготован страшный путь, прежде чем ты взойдешь на костер. Я же предлагаю спасение. Только подай знак, и я на все готов.

- Так какова цена твоей услуге?

- Любовь, - страстно отвечал монах. – Я люблю тебя, Жанна, я теряю рассудок. Пощади! Пусть ты ничего не чувствуешь ко мне, пусть ты равнодушна, я смирюсь с этим. Достаточно того, что я люблю. Идем, Жанна! – Он протянул руку.

- Стать твоей любовницей, - медленно проговорила девушка. – В своем ли ты уме, доминиканец? По-твоему, я допущу, чтобы мною попользовались, а потом, надоевшую, выбросили, как ветошь? Нет… нет, монах, я не хочу этого. Я предпочту смерть.

- Позорную и мучительную смерть, Жанна!

- Да!

- Но ведь ты хочешь жить!

- Ты прав, монах, я… я хочу жить. Но я не хочу презирать себя за это.

- Что? – доминиканец отшатнулся, словно получил пощечину, и отступил на шаг.

- Ты привык вершить судьбы людей, не так ли? – прошептала Жанна, уже вконец обессиленная этим разговором, присутствием этого человека, ставящим ее перед мучительным выбором.

- Я люблю тебя, - так же тихо, со страданием ответил монах.

- Ложь! Я не знаю тебя.

- Вот как? Неужели ты не узнаешь меня? Не помнишь, прекрасная Жанна, несчастного, слабого монаха Патрика? А имя Этьен де Ледред тебе о чем-нибудь говорит?

Жанна в удивлении и испуге раскрыла глаза. Монах быстро наклонился, поднял с пола фонарь и приблизил к своему лицу.

- Смотри!

Она вгляделась и с тихим вскриком отшатнулась. Она узнала его. Да, без сомнения, перед ней стоял граф Этьен де Ледред. Его скуластое лицо и высокий лоб бороздили морщины, а взгляд пылал мрачным огнем страсти и порока. Этот взгляд, который несколько месяцев назад ожег несчастную Жанну на Гнилом пруду, еще долго потом преследовал ее в лихорадочных, безумных снах, о, этот взгляд она узнала. Теперь многое становилось понятно. Монах Патрик, живший в «Каторге», которого она так боялась! Как же она, о боже, не узнала в ту ночь в коленопреклоненном рыцаре безумного монаха?

Любовь!

Любовь – что это? Помутнение рассудка, неодолимое желание мучиться и причинять страдание другому, зов плоти, жертвоприношение вечной жизни? Что это? Почему во имя любви люди совершают страшные преступления, уподобляются львам, готовым к прыжку, секущим себя хвостами, становятся воинами, не страшащимися ни виселицы, ни подземного огня, ни вечного небытия между звезд? И все для того только, чтобы сложить оружие и доспехи и, распластавшись, в грезах покориться другому, дышать голубоватым воздухом, напоенным нежностью, истекая слезами и соками чувств.

Любовь – это великая тайна бытия. Каждый познает ее по-своему. Но никто во веки не разгадает до конца. Таинство… Дар божий… О, юная Жанна, я желаю тебе коснуться этого дара. И да поможет тебе бог!


***



- Что ты видишь? – спросил монах.

- Я вижу тебя! Я узнала тебя, рыцарь. Ты вселил смятение в мою душу. Но для все едино, что быть любовницей монаха, что вашей, граф… Это постыдно. И там, и здесь наградой мне станут гонения, всеобщее презрение, насмешки черни, которая станет кидать камни мне вслед. Мне все едино, ваша светлость, смерть на костре, или смерть от…

- Жанна, милая, дитя мое! – отвечал ей граф, на лице которого была такая неподдельная скорбь и отчаяние, что обреченная девушка поверила в искренность его чувств. – Я богат. Я сделаю тебя знатной дамой, и даже самые ревностные завистники прикусят языки. Я выйду из ордена, я вернусь в мир ради тебя.

- Но, ваша светлость, вы будете вынуждены скрываться от этого мира. Мы навсегда станем преступниками. И придет час, когда вы возненавидите меня.

- Жанна!

- Мне больше нечего сказать вам, граф…

- Жанна, подожди! Одумайся. Я живу тобой, слышишь? Идем, я выведу тебя отсюда. И после этого, если захочешь, я оставлю тебя.

- Я обречена, мой господин, - со слезами отвечала Жанна. – Вы причиняете мне страдания. Уходите, прошу.

- Нет! – Он схватил ее за руку. Он был словно в лихорадке, крупные капли пота выступили на лбу. – Ты пойдешь со мной, Жанна.

- Уходите, граф, - отвечала она, качая головой. – Прошу вас, не мучайте нас обоих.

В коридоре послышался звук шагов. Несколько человек приближались к камере. Сэр Этьен коротко взглянул на дверь, на которой изнутри не было засова. Узкие щели между тяжелых досок приобрели оранжевый оттенок -  идущие несли факел.

- Уже нет времени. Просто скажи «да», - зашептал рыцарь. – Я сумею спасти тебя.

- Ваша светлость, этого не может быть. – Жанна высвободила руку.

Слезы отчаяния и бессильной ярости брызнули из глаз графа. Закрыв лицо, с проклятием он повернулся к узкой каменной лестнице. Дверь распахнулась, и на пороге появились трое монахов, и среди них тучный брат Любар.

- Брат Патрик! – воззвал сильный голос, эхо которого прокатилось под низкими полукруглыми сводами.

- Я здесь, - ответил монах, успевший уже овладеть собой. – Вы прервали нас, братья.

- Сожалею. Но, брат, беседа ваша с этой отверженной затянулась. Вы заставляете его преосвященство ждать.

- Я лично принесу извинения его преосвященству, - смиренно отвечал Патрик.

- Да будет так, - говоривший склонил голову. – Ведьма должна немедленно предстать перед инквизитором.

- Ага! Свечи уже зажжены, - презрительно бросил Патрик.

- Что вы хотите этим сказать, брат? – спросил Любар, который после быстрой ходьбы никак не мог отдышаться, из его жирной груди со всхлипами вырывался воздух.

- Не обращайте внимания, - Патрик махнул рукой. – Девица готова предстать перед его преосвященством.

- Вы исповедовали ее? – спросил молчавший доселе монах.

Не отвечая и ни на кого не глядя, Патрик пошел вверх по ступеням. Этот угрюмый человек высокого роста был чем-то подавлен, его лицо выражало скорбь и неподдельное горе. Он вышел за дверь, и шаги его, постепенно затихая, затерялись в переходах. Монахи молча переглянулись.


***

После долгого подъема по винтовой лестнице, доминиканцы и их пленница остановились перед обитой железом дверью, защищенной решеткой, теперь поднятой. Факел оставили в подземелье, где этот коптящий источник света разгонял холодный мрак, не добавляя свежести затхлому воздуху. Надо сказать, что здесь, в переходах верхних уровней было относительно светло. Рассеянный свет лился от светильников, укрепленных на стенах. По крайней мере, по этим серым узким рукавам можно было смело передвигаться, не рискуя поскользнуться в какой-нибудь вонючей лужице и расквасить себе нос, или же сломать пару ребер.

Дверь почти сразу распахнулась без малейшего шума, показалось безобразное лицо старика с бело-розовыми бровями и бельмом на глазу. Его грязно-белое одеяние было покрыто засаленными пятнами, явно посаженными на монастырской кухне.

Потный, с лоснящейся физиономией брат Любар и скромный юноша, чье лицо, напоминавшее пергамент, испещряли узкие, как порезы, морщины, остались снаружи. Жанна в сопровождении коренастого монаха вступила в помещение, где ее ожидали с христианским терпением.

Обширный зал представлял собой галерею неправильной формы со сводами, покрытыми изображениями адептов веры. С бледных фресок, где преобладали лазурь и золото, распятый Христос милостиво взирал на вошедших, и ангелы бесшумно кружили в широких одеяниях, даря друг другу поцелуи. На стены, сложенные из крупного серого камня, ложились цветные пятна от стрельчатых готических окон с витражами, украшенными эмблемой доминиканского ордена: собакой с горящим факелом в зубах, и геральдическими знаками королевской семьи. Заходящее солнце виднелось из-за древней крепости, его дрожащий красный свет разливался между зубцами монастырской стены. Массивные  переплеты окон в виде колонн, увитых виноградными лозами и терниями, были усыпаны многоцветными бликами заката.

В верхнем конце галереи располагался небольшой подиум, на нем возвышался массивный стол, покрытый бархатом с рельефными ниспадающими складками. Бронзовое распятие и тонкие зеленые свечи устремлялись к сводам, где уже сгущалась вечерняя тень.

За столом сидел инквизитор, по сторонам от него расположились два духовных лица, в одном из которых Жанна узнала монаха, четверть часа назад признававшегося ей в своей любви. Сердце упало, и она отвела глаза.

Сопровождающий взял Жанну под руку, и странная пара двинулась по галерее. На некотором расстоянии от подиума они остановились. По знаку инквизитора монах удалился.

Жанна чувствовала смущение и страх перед человеком, чью фигуру как бы разрезало надвое стоявшее на столе распятие. Он был в простом одеянии, с пухлыми руками, неестественно бледным лицом, словно присыпанным мукой, и холодными голубыми глазами. Этот взгляд василиска был нацелен на девушку, точно между двух тонких изломанных бровей.

Монах, сидевший слева, осведомился, точно ли она девица Грандье из местечка Пти-Жарден, дочь лесоруба Клода Грандье? Жанна вздернула подбородок, брови дрогнули – чайка взлетела.

- Святой отец, неужто вы сомневаетесь в работе ваших агентов? – тихо, но вполне твердо произнесла она.

Монах вторично задал свой вопрос.

- Да, я Жанна Грандье! – отвечала девушка.

Тогда доминиканец спросил, известен ли ей человек, перед которым она предстала согласно воле божией.

- Человека этого вижу впервые, святой отец, - твердо отвечала узница. – Но сдается мне, что это важное лицо.

- Милостью божьей инквизитор провинций Лотарингия и Прованс, член ордена святого Доминика, его преосвященство Гийом де Бриг, - торжественно возвышая голос, проговорил монах, словно дворецкий в каком-нибудь знатном доме.

Инквизитор и его жертва некоторое время глядели друг на друга.

- Известна ли девице Грандье причина, объясняющая ее пребывание здесь? – продолжал расспросы монах.

- Нет. – Она покачала головой.

- Громче!

- Причина, по которой я нахожусь здесь, мне неизвестна, святой отец. Меня похитили из семьи давшей мне пищу и кров, и насильно доставили в это место! Никаких объяснений…

- Что? Как ты смеешь?

- Никаких объяснений я не получила. – Жанна возвысила голос. – А между тем, я нахожусь в темнице, как преступница!

- Молчать! Ты забываешься!

Инквизитор коротким жестом остановил монаха.

- Довольно… Благодарю, брат. – Это был ленивый голос сибарита. Жанна заметила, как в свете свечей блестят его отполированные замшей ногти. – Послушай, Жанна, я пекусь единственно о твоем благе. Святая церковь никогда не причиняет вреда своим детям. Даже к ослушникам, к несчастным заблудшим овцам она милостива и милосердна. Я верю, что ты добрая католичка, Жанна. Так укрепи мою веру смирением, - говорил он медленно. Его тяжелые веки опустились, казалось, он вот-вот всхрапнет. – Ты отвечаешь брату дерзко. Что есть дерзость, Жанна? Это открытая дверь во всякую ересь. Ты внемлешь словам моим?

- Да, ваше преосвященство.

- Хорошо… Обещаешь ли ты быть благоразумной?

- Обещаю.

- Обещаешь ли чистосердечно покаяться, коль скоро в этом возникнет необходимость?

- Да!

- Обещаешь ли ты указать сбившихся с пути, пропащих, повинных в осквернении церковных святынь или иных преступлениях?

- Не понимаю, ваше преосвященство, о чем вы говорите сейчас. Я не знаю таких людей.

- Жанна, ты только что выразила готовность к покаянию. А разве покаяние не подразумевает чистую совесть? И разве паршивая овца может радовать взор и сердце пастыря? Ответь мне, Жанна.

- Не знаю.

- Ты упорствуешь! – вскричал монах, сидящий слева. Его бульдожьи щеки дрожали, а из-под кустистых, черных как смоль, бровей садистским огнем полыхнули глубоко посаженные глаза. – Запираешься! Ты не хочешь слышать голос разума!

Инквизитор поморщился как от зубной боли. Медленно поднял он на Жанну глаза с видом человека, пораженного смертельным недугом – скукой.

- Итак, Жанна, я задам тебе всего лишь несколько вопросов, и разойдемся с миром.

- Да. Я готова ответить на ваши вопросы.

- Не принимай на себя такой самонадеянный вид, Жанна, - проговорил Гийом де Бриг вкрадчиво, вновь опуская глаза. – Ты не можешь быть уверена в своей невиновности.

- Но я ни в чем не виновата!

- Тогда зачем же тебя привезли ко мне? – с натянутой улыбкой спросил инквизитор.

- О, ваше преосвященство! Об этом я хотела бы спросить вас. Мена похитили!

- Жанна, у нас есть свидетельства того, что ты неблагонамеренна и противоречишь учению святой церкви.

Жанна подняла глаза к сводчатому потолку, где в густом сумраке уже не видно было парения ангелов. Все происходящее походило на сон. Словно это была не она. Словно она была в другом месте.

- Сударь! – воскликнула она. – Разве вы не знаете, что я истинная христианка и никогда не исповедовала другой веры?

- Никакой иной веры?

- Нет, сударь!

- О, Жанна, - Гийом де Бриг горестно покачал головой. – Ты называешь свою веру христианской, потому что веру святой римской церкви – еретической. Я же спрашиваю тебя, не принимала ли ты каких иных верований?

- Я верю лишь в то, во что верует римская церковь.

- Хорошо… Когда я проповедую, я говорю кое-что, во что веруешь ты. Например, что есть бог и есть сатана. Следовательно, ты можешь веровать в часть того, что я проповедую.

Сумрак сгустился настолько, что девушка ничего уже не могла разобрать, все слилось в зернистую, колышущуюся массу. Две инквизиторские свечи медленно таяли, их желтые блики лежали на выбритых макушках Гийома де Брига и монаха-хищника, чьи бульдожьи брыла выдавали в нем существо, способное намертво вцепиться в свою жертву. Граф Этьен де Ледред, по своему обыкновению, отстранился от света, его темный силуэт Жанна смутно угадывала в потемках. Только рука монаха-рыцаря с тяжелой печаткой попала в круг света. Инквизитор наклонился к нему и что-то прошептал на ухо. Де Ледред отрицательно покачал головой.

В потемках послышалась чья-то шаркающая поступь. Жанна испуганно обернулась. Уродливый старик тот, что недавно открыл перед ней дверь, похожий на призрак в своем складчатом одеянии, зажигал короткие толстые свечи в железных подсвечниках, укрепленных по стенам. Взошла луна. Ее неверный свет запутался в виноградных листьях оконных переплетов. Страшные шипы терниев вытянулись, их чудовищные теневые проекции лежали на полу в голубом клубящемся мареве лунных прямоугольников.

- Жанна!

Она вздрогнула.

- Я верую только в то, во что должен веровать христианин.

- Согласен, дорогая Жанна. Но эти хитрости я знаю. Приверженцы синагоги сатаны не отрицают существование бога и божественного проведения. Но не будем терять время в подобных разговорах! Скажи мне, дитя мое, веришь ли ты в бога-отца, бога-сына и бога-духа святого?

- Верую.

- Веруешь ли ты, что за обедней хлеб и вино божественной силой превращаются в тело и кровь Христа?

- Уж больно странные вопросы, сударь. Как же я могу не верить этому?

- Я спрашиваю не о том, можешь ты верить или не верить, а о том, веруешь ли?

- А сами-то вы, сударь, верите этому?

- Вполне.

- Ну, так вот: я – тоже.

- А! Ну, хорошо…

Гийом де Бриг оперся рукой о стол и костяшками пальцев потер свой крупный красный нос. Как бы в некотором раздумье он продолжал:

- Скажи-ка мне, дитя мое, известно ли тебе о существовании ведьм и колдунов? Быть может, в той местности, где ты живешь, рассказывали о них, или тебе самой знакомы сии люди?

- Нет…

- Что – нет? – снова вскричал бульдог. – Ты незнакома с колдунами или никогда не слыхала о таковых?

- Я простая девушка, - отвечала Жанна, глядя на инквизитора. – Не запутывайте меня и извольте понимать мои слова.

- Если ты простая девушка, так и отвечай просто, без затей, - мягко отозвался Гийом де Бриг, снова прячась за полотном век.

- Я слышала о существовании ведьм, ваше преосвященство.

- А известно ли тебе об их искусстве?

- Известно и об этом.

- А кому поклоняются эти воины тьмы?

Граф Этьен де Ледред сделал такое движение, будто хотел подняться, не имея более терпения выслушивать подобный вздор, но сдержал свой порыв и остался на месте.
- Князю тьмы, ваше преосвященство, - последовал ответ.

- Вот как? Ты отвечаешь слишком поспешно, Жанна. Откуда же тебе это известно?

- Так говорят люди.

- Кто же, Жанна? – Гийом де Бриг подался вперед, при этом пламя зеленых свечей, истаявших наполовину, затрепетало от движения воздуха. Шарахнулись тени за спиной судей. – Кто так говорит, и кто учил тебя сей ереси?

- Да все говорят. Это же старинные легенды. Жители нашего края суеверны.

- Хорошо. К этому мы вернемся, - процедил доминиканец. – Не угодно ли тебе дать клятву, что язык твой произнесет одну лишь правду?

- Я уже пообещала, сударь.

- Обещание и клятва – не одно и то же.

- Я готова.

- Заметь, что я не приказываю тебе клясться.

- Если вы не приказываете, стало быть, я могу и не клясться.

- Можешь не клясться. Но, если ты желаешь поклясться, то я с охотой приму это.

- Да зачем же я буду клясться, если вы не приказываете?

- На тебе подозрение в ереси, Жанна, и обвинение в колдовстве.

- Господи, спаси и помилуй!

- Итак…

- Я клянусь!

- Скажи-ка, дитя, а не знаешь ли ты сама каких-нибудь штучек… Может быть, самых пустячных, невинных. Ну, например, может быть, ты напускала на поля туман или гусеницу? А, может, лишала коров молока?

- Что вы, ваше преосвященство! Я никогда не делала такого!

- Подумай хорошенько, Жанна, прежде чем ответить. Ведь твое упорство может повредить в первую очередь тебе самой, и избавить от кары того, кто в большей степени ее достоин.

- Я уже ответила, ваше преосвященство. Мне больше нечего сказать вам.

- Хорошо… - Гийом де Бриг потер пухлые руки. – Оставайся в сумраке, Жанна. Но, быть может, ты откроешь нам, с какого времени тебе известны секреты мастерства?

Жанна, не ожидавшая подобного поворота дела, только удивленно раскрыла глаза. Она вмиг забыла об усталости и терзавшем ее голоде. Не веря собственным ушам, она внимала скучающему инквизитору.

- Святая апостольская церковь учит нас, что бог трехлик. Враг же рода человеческого многолик и могуществен. И еретическая секта колдунов и ведьм могуча так же. Являлся ли пред тобой дьявол, Жанна? И летала ли ты на шабаш верхом на палке, смазанной волшебной мазью, где твой жених ждал тебя? В каком облике он являлся тебе, был ли это громадный кот, черный козел или чудовище с крыльями летучей мыши?

- Вам, видать, это приснилось, ваше преосвященство! – воскликнула Жанна в страхе и крайнем изумлении.

- Вот как? А не целовала ли ты, будучи неофиткой, сатану в зад, чем отдала ему свою душу? Не обещал ли он взамен исполнения твоего заветного желания?

- Не понимаю, о чем вы говорите, - ответила Жанна, стараясь подавить подступивший животный страх, и поочередно оглядывая фигуры сидящих за столом.

- Не понимаешь? – Гийом де Бриг тонко улыбнулся. Где-то за стенами монастыря завыла собака. – Так-таки не понимаешь, Жанна? А твоя неземная красота? Не она ли была твоим заветным желанием? Ага! Известно, что дьявол исполняет обещанное! Простая женщина не может обладать ликом ангела. Твоя красота не от мира сего, она – от лукавого!

Последние слова инквизитор выкрикнул, поднимаясь с места и тяжело опираясь о стол; бульдог оскалился; граф де Ледред подался вперед, свет упал на его обезумевшее, искаженное страдание лицо. Ее красоту, ее невинность, то, чем люди восхищались и ради чего одаривали ее милостями, развращенные церковники вменили ей в вину! Жанна не могла поверить, что это происходит с ней наяву. Она отступила вглубь зала, где как лампады теплились свечи и, обернувшись к двери, закричала:

- Уведите меня отсюда, прошу! Уведите! Уведите! Уведите!