Припомнил

В пятницу мне позвонил друг.

- Привет! Можешь приехать ко мне в эту субботу?- спросил просто.

- Могу,- так же просто ответил я.

Мы не разговаривали десять лет. Не общались совсем, между нами был вакуум.

Откуда пришло безмолвие? Кто кому сказал что-то резкое, обидное - вряд ли вспомним. Обиделись оба. На десять лет.

«Если позвонит, обязательно откликнусь, даже и разбираться не буду. Просто отзовусь, и дружба вернётся - всё пойдёт, как прежде. А сам звонить не буду… или позвонить…»

Друг позвонил первым. Разговор был простым и коротким, а собирался я долго и старательно. Как на важное торжество, надел самое лучшее.

В субботу ранним вечером друг с женой и я устроились у них на кухне. Стол они накрыли по-настоящему – салаты, горячее. И каждый из нас чувствовал, что всё по-настоящему. А внешне не подумаешь, никаких прелюдий.
 
- Привет! – Привет! – пожали руки. Обычно, как раньше, когда виделись часто. Как и не было между нами пустых лет.

- За встречу!- подняли рюмки с коньяком.
Помолчали. Покурили.

- Давай, ещё по одной,- предложил друг.

- Давай.

Выпили. Опять помолчали. И само собой подступило то, без чего не ладился разговор, не продолжалась встреча. Десять лет безмолвия должны были закончиться.

- Ты прости меня, друг.

- И ты прости меня.

- Дураки вы, дураки,- заулыбались глаза у жены друга,- оба дураки. Десять лет у себя отобрали.

И прорвало.

- А помнишь нашего первого судака, когда на две ночи на пески поехали?

- Да-а, схватил он живца – удилище ходуном. На простой крючок взяли, без поводка…и не оборвал. Это же мы после рабфака, в августе были…

- Да-да, точно… Ты знаешь, я всех рабфаковцев помню, всю нашу группу… Имена, лица… Даже сейчас, наверное, узнаю… Сколько прошло? Двадцать пять…больше  уже…

- А Элеонору Эвальдовну нашу помнишь? Нашу Элеонору… Какие она лекции нам по литературе читала – это же вообще!!! Как самые хорошие сказки детишкам… Так переживала за нас всегда…

- Она была… как первое дыхание университета на нас. А платья её помнишь? Какие-то особенные, как…из весеннего сада. Она вся – как из весеннего цветущего сада.

Мы выпили.

- Споём?

- Споём.

«В полях под снегом и дождём,
Мой милый друг, мой бедный друг…»

- Ну, вот что ты в школе не остался?- спросила меня жена друга.- Сам же вспоминал, как тебя ученики, открыв рот, слушали… как сказки им на уроках читал…

- Танюш, ты же знаешь, школа  –  не моё. Я тогда в газету рвался, правду кричать.

- И много ты её накричал? Ни в школе, ни в газете теперь…Работаешь… так, лишь бы выжить. А сколько бы мог ещё ребятишкам сказок рассказать.

- Ну, что ж поделаешь, времена нам переходно-базарные выпали.  Мы же с вами одной ногой в пионерском прошлом, а второй в пункте обмена валюты. Только обменивать нечего.


После университета  я устроился учителем русского языка и литературы в среднюю школу. Обязательно нужно было отработать три года, а потом уж  – вольному воля. Школа моя находилась на «Осипенко» - это большой привокзальный район частного сектора. В городе он считался «хулиганистым». Даже мнение бытовало: «Ты с Осипухи – значит хулиган».

Преподавал я и в старших, и в младших классах, но история моя связана именно с четвероклашками, у которых  довелось быть ещё и классным руководителем.

В моём четвёртом «В» большую часть составляли успевающие на все существующие  оценки; одна девочка и один мальчик получали всегда только «отлично»; а человек пять – мальчишек – дальше, чем за двойкой, никогда не ходили. Но одно у них точно было общим – все они жили на «Осипенко», в быту простом и даже скудном. Оттого, наверное, смотрели мои ребятишки в глаза более прямо, чем обитатели многоэтажных районов.
 
Как водится, если двоечник и хулиган, то обязательно должен сидеть на последней парте. А мой  особенный хулиган, Ваня Куликов, сидел на первой в среднем ряду. Смуглый, чернявый, как цыганёнок, глаза он имел почему-то серые. Общителен, улыбчив Ваня был не меньше других. И заниматься на уроке начинал с интересом – распахнёт влажно-серые глаза, уставится, слушает молча. Но стоило мне дать какое-нибудь задание, попросить что-то записать под диктовку, тут же не просто исчезал интерес его, а и поведение менялось совершенно. Он начинал крутиться, громко разговаривать с соседями, а потом складывал в ранец всё, что лежало у него на парте, поднимался и шёл к двери.

- Ваня, сейчас же сядь на своё место и работай!- возмущались учителя.

Но мой хулиган  молча отрицательно мотал головой и уходил. Один раз я догнал его в коридоре, встряхнул, взял за руку и со словами «Хватит дурака валять!» насильно вернул за парту. Он снова встал и отправился к выходу. В дверях остановился и повернулся ко мне.

- Я тебе это припомню,- ровно произнёс детский голос. А смотрел на меня льдистыми, прозрачно-серыми глазами тридцатилетний мужчина.
 
Пришлось поговорить о Ване с директором школы.

- А ты не бегай за ним,- был ответ.- Этому дебилу в спецшколу прямая дорога.

Тогда я пошёл к Куликовым домой, в переулок Паровозный. У железной дороги нашёл жилые бараки из дощатых щитов, утеплённые шлаком. В одной половине такого жилья ютилась семья моего ученика.

- Входите,- ответили на стук.

- Здравствуйте! Я классный руководитель вашего Вани,- начал, переступив порог.-  Хотелось поговорить о его учёбе и поведении.

- Здравствуйте! Проходите, вон стул-то…- встретила ещё молодая женщина с ребёночком на руках. Одновременно она что-то помешивала ложкой в парящей кастрюльке на плите.

- Вы знаете, Ваня совсем не учится и ведёт себя так…

- А я знаю,- перебила  женщина и прямо посмотрела мне в глаза серыми, как у сына, глазами.- Знаю я всё… Только у меня вот на руках один, второй вон в комнате за косяком, третий за бараком палки на протопку собирает. А где Ванечка ненаглядный, так у ветра спроси… Папаша их через день да каждый подушку пьяной харей давит, а мне одной за всем не усмотреть. Решили у вас, что в спецшколу, так пускай уже в спецшколу…
 
Я пришёл в переулок Паровозный по первому снегу  - белому, чистому. А когда уходил, увидел  снег серым - от едкой тепловозной гари, от унылых барачных теней. Снег, выпав, тут же умирал.

Но как же Ваня любил слушать сказки! Были у нас такие уроки – читали сказки. Один ученик прочитает абзац, потом следующий…и так до конца. Ваня читал безобразно, даже по слогам не мог - больше напоминало мычание. А вот слушал прекрасно, с полной отрешённостью от всего в тёпло-серых глазах. Словно сам летал на Коньке-Горбунке или рубил головы Змею Горынычу.

Сказка заканчивалась, и дети цветными мелками рисовали на доске то, что более всего запомнилось. Постепенно сказка оказывалась нарисованной.

- Ваня, а ты что же ничего не рисуешь?

- Я не могу это нарисовать.

- Почему?

- А как я нарисую, что животные добро делают, если им добро – и щука, и медведица…и все. А люди только врут, предают и воруют. То им корону надо, то коней уведут… Как я это нарисую?

«Да-а, вопрос!»

- А ты не жди, Ваня, в ответ на свои добрые дела ничего взамен, ни от щуки, ни от людей. Сделаешь что-то хорошее – порадуйся, что сделал, и иди дальше.

Ваня уходил от меня с вопросом в распахнутых тёмно-серых глазах.


Проговорили мы с другом до позднего часа – вспоминали, пели… Сходили в магазин, наскребли вдвоём на ещё один коньяк.

- Сотку оставлю на такси,- убрал я в дальний карман сотенную купюру.

Эх, хорошо же сиделось нам! И не хотелось расставаться.

- Танюш, почитай Вознесенского…

- Почитаю…
…Будто сделал я что-то чуждое,
Или даже не я – другие.
Упаду на поляну – чувствую
по живой земле ностальгию…

В час ночи я засобирался домой.

- Да, куда ты?! Оставайся ночевать.

- Нет-нет, вы же знаете, я всегда возвращаюсь домой.

Вызвали такси, и я поехал. А по дороге оказалось, что сто рублей – это только половина нужной суммы. Диспетчер забыла, что ночью в два раза дороже.

- Ладно, до своротка довезу, а там метров пятьсот прогуляешься,- смилостивился таксист.

- Ладно,- совершенно не расстроился я. Радостного настроения от вернувшейся дружбы во мне через край, душа и ноги смягчены коньяком. И что бы мне не прогуляться по тихой ночи поздней осени, когда морозец только ещё снимает с воздуха пробу и пока не добавлял в него для ядрёности.

Приехал и пошёл. Фонари давно погасли, но улицу хорошо освещали луна и не успевшие уснуть окна. Душа пела, я что-то напевал.

Метров через пятьдесят почувствовал неуютную тревогу и обернулся. За мной быстрым пружинистым шагом шли четыре рослые фигуры. Я почему-то сразу понял, что они именно за мной. И побежал. Они тоже побежали. Замелькали обрывки мыслей: «Здоровые…четверо…не отмахнуться…до дома ещё далеко…сейчас догонят…»

Догнали. Я остановился и повернулся к ним. Четвёрка перешла на шаг. Первым приблизился ко мне самый высокий из них, лет, наверное, тридцати. На меня в упор посмотрели льдистые, прозрачно-серые глаза.

Неожиданно лицо его  дрогнуло. И он, как и я, остановился. Остановил идущую за ним троицу, что-то сказал – они пожали плечами, сунули руки в карманы, развернулись и ушли.
 
- Идите домой,- обратился он ко мне. Я медлил.- Идите спокойно, вас не тронут.

«Ровный голос…знакомый, пусть и со взрослой хрипотцой. Глаза…льдистые серые глаза…»

- Ваня, ты?

- Да, я.

Я пошёл к дому, но через пару шагов остановился.

- Помнишь четвёртый класс?

- Не помню. Помню только, как вы с нами сказки читали.- Он помолчал.- Ещё припоминаю, что вы так и не ответили мне, как нарисовать на школьной доске, что люди врут, предают и воруют. Прощайте.

Ваня отвернулся и пошёл по улице. С вопросом в распахнутых тёмно-серых глазах.