Шорох в траве 5

5.


Лажа собирался спросить ещё что-то, но его внимание привлекли шум и движение у входа. Оказалось, прибыл Айвен, всеобщий любимец, без которого не обходилось ни одно торжество, всеобщий друг и всеобщий же недруг одновременно. Маки сказала как-то Айвену: «Язык твой – враг мой», что вполне соответствовало истине. Айвен всегда рассказывал умопомрачительные истории, и никто не мог понять, где правда, а где вымысел. Айвен, природный оратор, не мог сдержаться и не брякнуть что-нибудь даже в том случае, когда ему это было выгодно. Его всегда встречали «на ура», равно как и провожали, но иногда он уходил с какой-нибудь вечеринки с подбитым глазом.  Но в основном ему всё всегда прощали, а обижались только те, кто встречал его впервые.

Его уже месяц никто не видел, поскольку он пребывал где-то на диком пляже на берегу моря. И вот он вернулся.

Едва завидев Айвена, Маки и Лажа рванулись к нему, горя желанием узнать, что приключилось (или придумалось) на берегу моря и в диких джунглях. Все без исключения Айвену немного завидовали – хотя многие и бывали на море, но никто не познал прелестей дикого пляжа. Лишь самые смелые решались провести неделю-другую вне цивилизации. Это строжайше запрещалось в интересах безопасности самих отдыхающих. Но запреты всегда можно обойти.

Айвен был похудевший, осунувшийся, небритый, какой-то запущенный и даже жалкий, без обычной своей дурашливой улыбочки, с какими-то тусклыми безжизненными глазами, в которых читалось нечто, похожее на откровение потустороннего мира.

Никто не знал Айвена таким. Маки испугалась. Лаже передалась тревога сестры, и он обнял её за плечи. Наступила тишина: все ждали необыкновенного неповторимого рассказа Айвена. Первое слово после приветствия было: «Выпить!». А ведь Айвен вообще не пил никогда раньше, даже за компанию. Но кто-то уже услужливо и поспешно сунул ему в руки полную рюмку. Айвен одним махом опрокинул её содержимое в глотку. Закашлялся, и его постучали по спине; он не обратил на это внимания и плюхнулся на подставленный стул.

«Интересно, что же может так изменить человека? – думала Маки. – До неузнаваемости!»

- Ну! – обратился кто-то к Айвену.

Айвен поднял на друзей-неприятелей невидящий взгляд, и все инстинктивно сделали шаг назад, встретившись с ним глазами.

- Как отдых? – спросил стоящий у него за спиной парень.

Маки уже думала, что Айвен вообще ничего не скажет, но против её ожиданий Айвен прочистил горло и начал говорить в пустоту:

- Нас было трое: я, Джо и Санни. Но Санни не пропустили на границе, и он отправился в санаторий, по общему маршруту. А у нас были справки в порядке, и нас отпустили на так называемый дикий пляж. Ведь есть официальные дикие пляжи, на которые можно проникнуть, не подвергая жизнь опасности, но есть и другие места, настоящие дикие пляжи, и мы хотели попасть именно туда – на свой страх и риск… Половину проехали на монорельсе, а потом за бешеные деньги наняли вертолёт, пролетели над непроходимым лесом и увидели пустынный берег в полосе прибоя и прыгнули на парашютах. Джо сломал ногу, а я набил здоровенную шишку на голове… - Айвен глубоко вздохнул и закрыл глаза, словно собрался вздремнуть. И Маки вновь поразилась, как этот незнакомый человек мог быть раньше жизнерадостным, деланно глуповатым, но на самом деле очень даже умным парнем с глазами, полными неуёмного веселья. Словно убили веселье, высосали жизненную силу, и осталась мёртвая чаша, залитая до краёв чёрной ядовитой печалью. От этого было страшно. Но Айвен продолжал:

- Берег оказался великолепен, но нас заботило, как Джо доберётся через джунгли со сломанной ногой к людям. Какой уж тут отдых!.. Мы решили так: он останется возле моря, а я пойду за помощью. И я отправился напрямик через лес. О, что это за лес… Теперь-то я знаю, почему там нельзя отдыхать. Днём ещё ничего, хоть что-то видно. Псевдотвари на глаза стараются не попадаться. Я говорю – псевдотвари, а есть там ещё и псевдорастения, и их не всегда отличишь друг от друга. Кажется, раньше такого не было? Ведь никто из первооткрывателей даже не упоминает ни о чём подобном. Там есть деревья, покрытые шерстью, и животные, покрытые листьями… Там есть земля, которая смеётся, когда проходишь мимо, и есть тропинки, которые начинают извиваться под ногами, едва на них ступишь… Целые озёра студня, в котором на разной глубине плавают глазные яблоки или что-то, до ужаса на них похожее… А когда сломаешь ветку, из неё сочится настоящая кровь, и ветка плачет почти человеческим голосом. Впечатляюще. А ночью на деревьях поют мерцающие русалки, спиной приросшие к коре. У них липкие пальцы и длинные когти, а чешуя на хвосте – из серебряных монет. Они больно царапаются и кусаются, хохоча при этом, но стоит только до них дотронуться, они лопаются, как мыльные пузыри, разбрызгивая вокруг фосфоресцирующую слизь. Даже днём в лесу темно, и в сырых местах шевелятся и шепчутся розовые мхи, а вокруг скачут псевдоблохи, иногда распускающиеся яркими ядовитыми цветами, и кто-то огромный бредёт меж стонущих деревьев следом, тяжко вздыхая и ломая, как спички, деревья толщиной в пять обхватов, а двухшляпочные ползающие грибы многозначительно ухмыляются. Ягоды рикошетом летают от ствола к стволу и больно бьются, заразы… - Айвен опять замолчал, и ему сунули в руки ещё одну рюмку. Айвен машинально отхлебнул и вновь заговорил:

- Я не смог пересилить себя и пройти до конца. Я заблудился и долго блуждал в страшных дебрях. Порой казалось, что я иду по океанскому дну: вокруг то и дело появлялись свободно парящие разноцветные рыбы. Но на третий день я наконец-то вышел к морю, километрах в пяти от того места, где оставил Джо. Я вернулся к нему… Он сидел возле камня, а над ним колыхалось нечто воздушно-прозрачное… Всё тело Джо было пронизано тонкими, похожими на незастывшее стекло, нитями… Эта тварь шуршала, шелестела, как змея, ползущая среди сухой травы… Я запустил в тварь сумкой с вещами, и тварь умерла. А Джо я похоронил прямо на берегу, привалив сверху тот самый камень. От Джо уже сильно пахло, просто-таки воняло водорослями. Я сидел и встречал закат, а потом был рассвет, и я всё сидел и сидел. И тут появилось племя туземцев. Что, вы не знали, что тут есть туземцы? Просто они всегда хорошо прятались. Они – люди, не имеющие ничего, кроме посохов для сбивания съедобных плодов и защиты от хищных растений. Они подобрали меня и выходили – я тогда сильно сдал… Они немножко знали по-нашему и учили меня своему языку. Всю их одежду составляли балахоны ярких расцветок и сандалии из кожистых листьев каких-то растений. Они примитивны, но чрезвычайно развиты для такого своего существования. У них нет имён. Они всегда ходили вслед за вождём, и среди них почти не было людей старше тридцати лет. Их вечно преследовал неведомый враг, оставляющий ночью не песке отпечатки лошадиных копыт, но никто никогда его не видел. Иногда всё племя вдруг срывалось с места и бежало куда глаза глядят в безумном беспричинном ужасе. Никто не смел оглянуться назад. Самые слабые отставали, и их никто никогда больше не видел. И я бежал со всеми, и я не мог оглянуться, потому что мне было страшно. Так мы блуждали по безмолвному побережью, бежали иногда от непонятной опасности, но бег этот бывал всегда непродолжительным – редко больше двух километров. После бега мы отдыхали, ели безвкусные мучнистые плоды с каких-то кустов. В племени не было детей, и я часто думал, что же случится, когда бежать придётся последним двоим-троим, и как они будут ждать, кто из них отстанет. И каково будет последнему?.. И ещё меня поражало, как это вождь – почтенный старец с косматой седой гривой и такой же бородой, дожил до столь преклонного возраста, что порой казалось: он вот-вот развалится, - но он, когда приходило время уносить ноги, мчался чуть ли не первый, отталкивая обгоняющих его. Однажды он мне доложил, будто одна девица из племени сказала ему, что влюбилась в меня. А у них такой обычай: если девушка признается вождю в любви к кому-то, тот член племени должен всегда быть с ней. Не отказываться же мне – иначе все они проломили бы мне череп своими посохами. С тех пор с той дамой мы ходили вместе, искали еду вместе и от врага бегали тоже вместе. Не могу  сказать, что был счастлив. Она была очаровательной посредственностью, которую ничему невозможно научить. У неё были кудрявые чёрные волосы и огромные влажные красивые глаза без тени мысли. Она умела красиво смеяться и быстро бегала – вот и все её достоинства. Правда, мне иногда нравилось смотреть на её точёную фигурку, которую не мог скрыть даже её безобразный голубой балахон, оборванный выше колена. Но она была моральной обузой. Я уже думал, что вскоре тронусь от её присутствия. Как-то раз мы бежали от врага. Она обогнала меня, и я увидел впереди некое тёмное сгущение воздуха в виде сети. Я подумал, что просто у меня потемнело в глазах от жары. Моя любовь пробежала через тёмную сеть… Там ничего не было. Я последовал за ней. Потом она заболела какой-то странной болезнью и умерла. Я хотел было похоронить её в песке, но вождь сказал, что по их обычаям я должен не расставаться с ней до конца. Ко мне приставили двух дуболомов с посохами, и мне некуда было деваться. Я должен был носить мёртвое тело, пока оно не начнёт разлагаться, а потом выбросить в море. Что мне оставалось? Я и раньше чувствовал к полюбившей меня брезгливость пополам с жалостью; теперь же я испытывал чувство отвращения пополам с ненавистью. Я долго таскал на руках труп. Как назло, враг ни разу не приближался к племени, и я не мог бросить тело. Мне усердно помогало солнце. Через пару дней от девочки вовсю несло гниющими водорослями. Не знаю, в чём дело, но всё мёртвое там воняет водорослями. Трупик раздуло; он сладко благоухал разложением. Кожа стала коричневой, местами жирно разрывалась от неосторожного движения. Я ничего не ел; меня постоянно тошнило. Я накидывал на лицо девицы край балахона, но он всё время сползал, открывая её выпученные белые глаза. Из носа и изо рта у неё что-то текло. Однажды у неё оторвалась рука и упала в песок, и вождь сделал вывод, что уже пора. Я зашвырнул эту руку в море, вымазавшись чем-то тёмным и вонючим, а потом туда последовало и тело моей мучительницы. В последний момент у неё отвалилась голова и ещё что-то, и я собирал всё это по песку, смеясь и плача одновременно. Поднял голову за волосы – клок их вместе с лоскутом разлагающейся кожи остался у меня в руке. Тогда я взял черепушку обеими руками, подбросил и что было силы пнул ногой. Описав дугу, она хлюпнулась в воду. Я был счастлив. Потом появился враг, и все побежали, а меня кто-то толкнул, и я упал, и меня накрыла какая-то волна, которая подобралась с шорохом змеи, ползущей в траве, и больше я ничего не помню. Меня увидели с катера, проходящего параллельно берегу. Говорят, я просто лежал на песке, и вокруг никаких следов, кроме моих, не было. И никакой труп на волнах не покачивался. Я им ничего не сказал о своей жизни на берегу, но – верите или нет – до сих пор не могу отмыться. Потому что это всё было правдой и ничем, кроме правды.

- Да-а, - протянул кто-то в напряжённой тишине. – Такого мы ещё не слышали от тебя, Айвен.

Как это не было похоже на прежние россказни Айвена! Как невероятно и неприятно звучало! И тем не менее все почти поверили. Потому как что же ещё так могло сломать человека за какой-то несчастный месяц? До седых волос – в прямом смысле. И никто не знал, что творится на настоящих диких пляжах и в джунглях, где никто не бывал.