Новый Год

Аня спала, раскинув руки, с приоткрытым ртом. Комната уже прогрелась, и я перекрыл газ в печке. В раскаленном брюхе ухнуло и стало тихо, только нежно играл на китайской арфе Vollenweider. Я взял тяжелый альбом с фотографиями и устроился в любимом кресле. Когда в него садишься, это кресло медленно тебя заглатывает, и ты погружаешься в него до самого пола, потому что под толстой мягкой подушкой совсем ослабли ремни. Мама это кресло не любит, она в него просто проваливается, ноги её отрываются от пола, плечи оказываются ниже подлокотников. «У, черт! Сколько я тебя прошу, почини ты это кресло, наконец! Вот сейчас и почини! Ёлки-палки!» – ворчит она каждый раз, когда, чертыхаясь, пытается выбраться из ловушки. А я это кресло не чиню: мне нравится, уютно устроившись в нем напротив колонок, слушать музыку и читать.
Сколько раз держал я в руках этот альбом в потрепанном переплете со старыми черно-белыми фотографиями – я знаю его наизусть, но вновь и вновь к нему возвращаюсь.
Вот этот молодой человек – это я. Здрасьте. С голой попой лежу на животе на радость и гордость родителям.
– Юра, Юра! Смотри, он уже держит головку! Где фотоаппарат? – радовалась моя мама больше тридцати лет тому назад. – Ёжа (так она звала моего отца, только недавно до меня дошло, что это чешский вариант Юры), ты успел сфотографировать?
– Успел, успел, – отвечал отец. – Скоро он молоденькую невесту в дом приведет, вот кого будет интересно фотографировать.
– Давай купим альбом! – воскликнула мама. – Мы будем вклеивать туда его фотографии. Да, Игорешка? Будем вклеивать твои фотографии?
Я не имел ничего против. Так появился мой фотоальбом. В пожелтевшем от времени бумажном конвертике, приклеенном к первой странице, хранится белый локон моих волос оставшийся от первой в жизни стрижки.
На той же странице я сижу на горшке с хитрой физиономией, а горшок стоит на круглом обеденном столе в центре большой комнаты, залитой солнечным светом. В старой львовской коммунальной квартире.
А вот это дедушка Саша. За тем же столом. Говорит, что если он, то бишь я, не хочет кушать – так и не надо его заставлять. Но мама, судя по жесту и выражению лица, в корне со свекром не согласна.
Это я уже в садике. В белой рубашке и в огромном галстуке. Мы все держимся за руки, но вид у меня очень недовольный. Я на что-то обиделся.
А вот мы танцуем вокруг огромной новогодней елки. Тоже в садике.
Фотографии с моря. Отец умудрялся каждое лето вывозить нас на море, а потом, отдохнувшие и загоревшие, мы заезжали на недельку на Кавказ в городок Прохладное к деду Саше и бабушке Ане, или в поселок Здолбуново, к бабушке Тоне, это под Ровно, на Западной Украине. Почти всегда мы ездили с маминой сестрой Лёлей, я с детства её так звал, её мужем и моим дядей Толиком, и Сашкой, моим младшим двоюродным братом.
Вот, мы все вместе на Черном море, стоим спиной к объективу фотоаппарата с приспущенными плавками – хвастаем загаром. Отец старается больше всех: плавки еле прикрывают его белый зад.
А эта фотография очень нравится маме: в саду у дедушки Саши стоит посылочный ящик, а в ящике сижу я. Отец в платке на голове и с перевязанным глазом – пират, хочет меня съесть или украсть. А я смеюсь. И дедушка смеется. На заднем плане беседка, вся заросшая виноградом, вкопанный в землю стол, на котором каждый вечер дедушка, бабушка Аня, их две соседки, мои родители, ну, и, конечно, я играли в “девятку на копеечку”. Видна часть гамака, на котором мы умещались втроем с папой и мамой. Мы спали на этом огромном гамаке после обеда в тени деревьев, под щебетанье птиц, в пьяном запахе опавших и начавших гнить абрикос. Дальше во дворе видна деревянная душевая с железным баком на крыше. За день бак нагревался под солнцем, и вода была горячая, как в городской квартире.
А вот, мы с отцом и братом спускаемся по речке Малке, это там же, в Кабардино-Балкарии. С нами дворняга Дымка, отец её вытащил из туалетной ямы за домом. Лодкой, или скорее плотом, нам служила огромная камера от «Белаза», мы проплыли на ней почти до большой реки, но перевернулись под мостом и пришли пешком домой. Отцу сильно влетело тогда и от мамы и от Лёли.
– А я думаю, зачем это они весла потащили с собой? – возмущалась тётка. – А они мне брешут, мол, червяков копать будем! И смылись бегом. А я понять не могу, почему веслами надо червяков копать. Только потом заподозрила, что тут что-то не так! И Юрка, хрен старый, туда же...
О! А здесь вся компания на острове. Вокруг бурлит Терек. Мы с отцом гордо демонстрируем улов после ночной рыбалки. Жили в палатках, варили уху. А потом по узкой дороге мы ехали над пропастью в кузове старого грузовика, гуляли по раскаленному на солнце кабардинскому поселку, где из каждого двора к нам выбегали дети и передавали яблоки в подарок от родителей, и высоко в горах мы ели прозрачный как янтарь мед с ароматной горячей лепешкой и пили звенящую родниковую воду...
В сентябре, когда начиналась учеба, я с гордостью рассказывал друзьям про свои летние приключения и показывал фотки. Вот эти самые фотографии, которые мы с мамой потом вклеивали в альбом. Многие снимки пожелтели от времени, а люди на них, родные и знакомые, но… это совсем другие люди, они застыли в неудобных и неказистых позах там, в одном из миллиардов мгновений прошлого, оказавшись его пленниками...
Почему нам так важно остановить время? Десять тысяч лет тому назад появились первые наскальные рисунки, потом живопись, фотография. За все это время амбиции художника сильно не изменились – он хотел остановить время. Казалось бы: гляди себе по сторонам, радуйся и запоминай. Но нет, хочется зафиксировать и забрать с собой всё, что видят глаза. Сделать из птички чучело, чтобы помнить, как она, птичка, красиво пела. Что это? Проклятая человеческая самонадеянность и жадность? Желание владеть даже красотой и быть хозяином времени? Или это… страх? Боязнь исчезнуть бесследно? Страшно подумать, что вместе с телом умрет любовь, мечты, память, ощущения: все то, что мы привыкли называть «я» за этот короткий период времени, отпущенный для жизни на земле. Вот мы и торопимся коллекционировать свои ощущения, собирать их будто листья в гербарий или мертвых бабочек, наивно надеясь на бессмертие.
Я перевернул страницу. Питер. Мой университетский друг Костя, питерец Мишка и я сидим на даче и закусываем арбузом разведенный кока-колой спирт «Роял»...
Скрипнул диван. Из-под одеяла на меня смотрел сонный глаз. Аня сладко зевнула.
– А сколько время?
– Ну, наконец-то! Проснулась! – я отложил альбом.
– Нет, ещё не проснулась! – она закуталась в одеяло.
– Поздно! – Я выбрался из кресла. – Ты засветилась! Я уже час тебя жду!
– Зачем?
Закончилась музыка. Я подошел к полке с компактами и положил на лоток Майка Олдфилда . Стены бесшумно раздвинулись, вовсе растворились, и комната преобразилась, вдруг, превратившись в каменистый берег северного моря. Над головой на фоне низкого грозового неба закружили белые чайки. Их крики заглушал шум волн, разбивающихся о скалу.
– Как, зачем? – я завис над диваном, широко растопырив руки, изображая то ли орла, то ли оленя с рогами в брачный период. – Объясняю!
Одеяло соскользнуло на пол. Ветер обнял её горячее тело. Как будто мифическая сирена, возлегала она на высокой скале над бурлящим свинцовым морем. Рыжие волосы растеклись огненной лавой по черному камню. В больших карих глазах отражались белые птицы. Я коснулся губами ее губ, руки обожглись об ее тело. Она вздрогнула от прикосновения и глубоко вдохнула.
Небо покраснело как перед закатом, черные и красные тучи пролетали над нами с невероятной скоростью, превращаясь в сплошной, бешено несущийся поток. Я прижал ее к себе и вот, скала, на которой мы лежали, с треском обломилась, и мы провалились в бездну... Эхом со всех сторон отражались приглушенные стоны, сверху доносилась до нас музыка. А затем без веса, легкие как пушинки, мы парили над бескрайним сверкающим в солнечном свете океаном, держа друг друга за руки.
– Я тебя люблю!
– Я тебя люблю!
– Дети! – раздался стук в дверь, – Можно к вам?
В комнату просунулась мамина голова.
– Привет, Анюта! Не спишь уже? Не замерзли ночью?
– Доброе утро, – засмеялась Аня и прикрылась одеялом, её щеки пылали. – А вы уже на ногах, трудитесь, как пчелка.
– Да уж, пчёлка… Еле глаза продрала. Во дворе какой-то гад машину никак не мог завести, потом музыку врубил, – она зашла в комнату и потрогала печь. – У меня уже всё готово, а когда Лёлька приедет, мы с ней салаты сделаем.
– И Аня вам поможет! – я вопросительно посмотрел на жену. – Правда, Мася?
– Ещё чего! – возмутилась мама. – Раз в сто лет приезжаете! Идите лучше погуляйте, купите хлеб, водичку. Если вспомню, скажу что еще. Отдыхай, невестка.
Аня показала мне язык и ущипнула меня за бок.
– Ну, в общем, вставайте. Перекусывайте, чем хотите. Кормить вас не буду. Отец, вон, ноет уже, что его голодом морят, – она направилась к выходу, в дверях остановилась, нахмурилась. – А зачем я заходила?
– Зачем, мама?
Вид у нее был растерянный.
– Зачем же я заходила, дура старая? А! Тьфу ты! Тебе Олег звонит!
– Вот это он всё время ждет? – хохотнул я. Мама утвердительно кивнула, изобразив гримасу, мол, годы дают о себе знать. – Ну, ты даешь! Включи в розетку телефон, пожалуйста.
– Памяти никакой! – Бормоча под нос, мама включила телефонный шнур в розетку. Телефон ожил и звякнул. Я взял трубку.
– Привет!
– Бон джорно! – Оглушил бодрый голос. – Ты что там, развратничал, а мама рвалась в комнату, чтобы сказать, что я звоню? Чего так долго?
– А мама про тебя забыла.
– Классно. Передай ей спасибо. У меня ухо онемело уже. Ну, что ты делаешь? Решили где Новый Год отмечать будете?
– Дома, конечно. Приходите с Олей в гости.
– А мы тоже к Олькиным родителям идем. Да уж, – вздохнул он в трубку. – Вот так каждый год собираемся в Карпаты или в Словакию, и в последний момент все обламываются. Но зато будет вкусно! Тёща уже за станком, готовит. Пока ты тут спал, я уже на базар съездил за продуктами.
– Так это ты утром дискотеку устроил? – спросил я. – Считай, что вы с мамой квиты.
– А что, так слышно? – засмеялся он. – Я же тихонько. Пани Геля, сука старая, опять чуть на машину помои не вылила. Хорошо, успел отъехать. Что за жизнь... Ну, ладно. С наступающим тебя, увидимся в следующем году. Аньке привет.
– С наступающим! Оле моё почтение.

Лепа – мой самый старинный друг. Мои первые о нем воспоминания уходят в далекое детство, когда мы подрались из-за игрушечной винтовки. Я не помню, кто был прав, кто виноват и чья была винтовка. Помню, что мы долго тянули её в разные стороны, а потом Лепа упал и укусил меня за ногу.  Больно укусил. А я его успел пнуть в живот. Так мы и подружились. Мы бегали вместе без билетов в кино, гуляли в парке, играли в карты в подвале нашего дома. Соседи на нас жаловались, потому что мы были нормальными пацанами. В нашем маленьком дворе мы любили играть в бадминтон, да так, чтобы волан как можно чаще попадал в окно старой польки, пани Гели. Она, шаркая ногами, выходила во двор, проклинала нас и обещала пожаловаться моему отцу, которого, впрочем, побаивалась; а волан через минуту опять бился об окно несчастной старухи. Прошло двадцать пять лет. Пани Геля по-прежнему выбегает во двор и кричит на Лепиного сына и его друзей, чтобы они шли играть в парк.
Однажды морозным утром, мы с Лепой, шпана лет по восемь, рассуждали: что будет, если лизнуть холодные чугунные перила на крыльце, возле которого мы сидели. Он говорил, что будет сладко потому, что мороженное сладкое. Я был убежден, что железо и есть железо и вкус должен быть горьким. Тут как раз пробегал мальчик, который был немного младше нас, он приезжал сюда на каникулы из другого города гостить к своей бабушке, пани Рузе.
– Эй, мальчик, тебя как зовут? – остановил его я.
– Тадик, – сказал мальчик и улыбнулся.
– Хочешь сладкое? – спросил Лепа.
– Угу, – кивнул головой Тадик.
– Вот попробуй, Тадик, здесь языком и будет сладко, – от жгучего желания выиграть спор Лепа подался вперед. – Вот здесь, лижи.
Мальчик дотронулся языком до покрытого инеем железа. Густой пар, поднимавшийся из его рта, скрыл от нас ужас в его глазах.
– Ну что, сладко или горько? – допытывались мы.
Мальчик ничего не говорил, только испуганно косил глазами и дышал часто, как собака. Вдруг я увидел, что язык у Тадика растянулся, как резиновый.
 – Лепа, смотри! – крикнул я. – У него язык как у змеи!
 Тадик вдруг резко рванул головой и с дикими воплями побежал домой. На перилах остался кровавый след, от которого поднималось облачко пара. Вдруг Лепа крикнул: « Шухер!», и бросился наутек. Ему наперерез, изрыгая польские и украинские проклятия вперемешку с русским матом, неслась грузная пани Рузя. Нам, конечно, тогда попало: нас дергали за уши и ставили в углы, запрещали встречаться. Но обидней всего было то, что мы не успели хорошо рассмотреть примерзший к перилам кусочек языка. К тому же наш спор так и остался не разрешенным.

– Ну что, пойдем, погуляем? – спросила Аня после завтрака. – Пройдемся по магазинам, надо же подарки всем купить.
На улице было холодно, но не по-зимнему, а как поздней осенью. Дул сырой ветер, на серые старинные дома осела туманная дымка. Город готовился к празднику. В витринах магазинов красовались искусственные ёлки, пышные и пресные. А с грузовиков продавались ёлки спрессованные и лысые, но зато пахнущие сосновой смолой и лесом. Покупатели тщательно осматривали елки со всех сторон и, выбрав, торжественно тащили языческий символ к себе домой. Старушки подбирали еловые веточки, которые они украсят бумажными снежинками и прошлогодним серпантином. Перед Оперным театром рабочие устанавливали роскошную карпатскую красавицу, рядом ждал контейнер с гигантскими елочными игрушками. Вдоль проспекта электрики протягивали праздничные гирлянды, желтые светлячки весело перелетали от дерева к дереву над головами суетливой толпы.
Мы купили Бородинский хлеб, укроп и шампанское, как велела мама, выбрали всем подарки под ёлку и по дороге домой зашли на «Вернисаж» – сувенирный базар для туристов, место полу китчевое, полу богемное, но по-львовски милое. Здесь, с тыльной стороны костела на небольшой средневековой площади продавались картины с немудреными сюжетами в золоченых рамках разных размеров, резные деревянные украшения, современные и старинные вышиванки, рушники и всякие никому не нужные фольклорные безделушки. Настоящую ценность на самом деле представлял не товар, а те, кто его продавал.
Вот, хулиганистый нетрезвый дедок с растрепанной седой бородой шепелявя расхваливает полноватой гражданке огромный медный самовар. За тем же прилавком беззубая старушка готова обменять на продукты мертвые настенные часы, на циферблате у которых отсутствует минутная стрелка, а из проема с отломанными дверцами безнадежно торчит кукушка. Рядом молодые ребята, отпивая из солдатской жестяной фляги, рекламируют забавные фигурки, мастерски сделанные из разноцветного пластика.
– Покупаем за десять гривней себе немножко хорошего настроения. Женщина, не проходите мимо, купите себе бычка, он принесет вам счастья в новом году.
– Тю! Мене свий бычок дома чекае.
– Покупаем! Подходим! Не проходим! Только сегодня, на этом месте эксклюзивная предновогодняя распродажа. Ребята! – обращаются они к нам. – Ну уж вы то должны разбираться в настоящем искусстве! Вы не сможете так просто пройти!
Приходите на «Вернисаж» если вам нужен отрывной календарь пятилетней давности с полезными советами на каждом листке, или медная подзорная труба без единой линзы, немецкая солдатская каска с дыркой от пули, раскопанная где-нибудь в Стрыйском парке, или парадный разноцветный ремень советского офицера. А если вы купите проржавевшие насквозь наручные часы, то рядом, по разумной цене, вам продадут к ним ремешок соответствующей ветхости. И, конечно же, конечно, «Вернисаж» это просто карнавал для самого требовательного фаната писателя Тараса Шевченко, которому посвящен тут целый ряд. Что вам угодно сегодня? Есть Тарас, искусно вырезанный из дерева или нарисованный на вазе. Есть Григорьевич в стиле модерн или в стиле гуцульской росписи на стекле. А вот Шевченко маленький, меньше новой украинской копеечки, и большой, изображенный в натуральную величину.
Приходите и вы найдете то, что вам не нужно. А если не найдете, то и жалеть нечего – зато получите удовольствие!
Возле Оперного рабочие уже закрепили ёлку и теперь водружали на верхушку блестящую рождественскую звезду. Мимо нас мужик понес куда-то огромного Деда Мороза. Заметил, что мы за ним наблюдаем.
– С Новым Годом! Фотографию не желаете?
Стало темно и зябко. Городские часы пробили полдень.  Пошел снег.
– Нравится? Правда, смешные, правда? –  по дороге домой Аня, довольная, вертела в руках фигурки веселых бычков. – Пусть они всем нам принесут счастье!
Как я люблю тебя за умение радоваться мелочам! Сохрани этот талант как можно дольше!

Дома были гости. Еще не переодевшись с дороги, к нам вышел высокий статный мужик с седой шевелюрой и в разных носках, что довольно таки частенько случалось с моим дядькой. Мы обнялись. На вопрос, как они добрались, Толя махнул рукой.
– Та, как доихалы. Как пенсионеры, бесплатно, но без комфорта. Замерзли, як цуцыки, а мамаша твоя не кормит. Каже, терпите или вообще голодные будете. Ужас. Здравствуйте, Анна. Вы все хорошеете и хорошеете! Мадам, позвольте вашу ручку.
Где-то живет еще один мой дядя, брат отца, но Толя это человек, которого я знаю с самого детства. Он научил меня любить долгие прогулки по лесу.
В коридоре появился широкоплечий короткостриженый парень, держа за руку милую русоволосую девушку.
– А вот это сюрприз! Привет, братишка! – мы крепко обнялись, по-братски хлопая друг друга по спинам. Сашка мне как родной брат. – Ну, знакомь нас с невестой. Наташа, я ничего не путаю? Очень приятно.
Из кухни, уже в фартуке, вышла Лёля.
– Привет ребятки! Ой, давай осторожно поцелуемся... А то у меня руки в бураке…

Канун Нового Года всегда был для меня самым счастливым днем в году. Ощущение приближающегося праздника осталось со мной с детства. Я люблю, когда приезжают гости. Люблю наряжать елку, когда квартира заполняется ее запахом, запахом леса и сказки. Всегда у нас елка доставала потолка (а это больше четырех метров!) и мы даже иногда отрезали часть верхушки. Вот и на этот раз к нашему приезду отец притащил огромную, пушистую красавицу. Вместе с Сашкой мы занесли ее с балкона, где она уже успела прихорошиться крупными снежинками. Через два часа застенчивая лесная красавица превратилась в нарядную, торжественную и гордую королеву елок. А когда, после некоторых технических заминок, на ней зажглись гирлянды, все радостно воскликнули и захлопали в ладоши. Вот теперь Новый Год пришел в наш дом!
 
Часам к семи в огромной квартире установилось временное затишье. Отец отдыхал перед долгой ночью в родительской спальне. Толик дремал в холле, сидя перед телевизором в кресле качалке возле теплой печи. Мама с Лёлей устроились на диване в большой комнате, где красовалась елка. Наготовившись, устав, сестры и самые близкие и преданные друзья, которых я когда-либо встречал, тихо переговаривались, вспоминали какого-то Степана Васильевича и посмеивались. В моей же комнате собралась молодежь, где негромко играла музыка, а мы с Сашкой развлекали своих будущих жен всякими небылицами.

Но вскоре в гостиной всё ожило. На раздвинутый стол растелилась новая льняная скатерть и, словно на самобранке, появлялись на ней такие вкуснятины, что я, описывая все эти прелести, рискую впасть в глубокую депрессию, ибо сижу за столом в холодной чужой квартире, где в холодильнике кроме одного яйца, банки кетчупа и куска сливочного масла решительно нет ничего больше съедобного. Но, захлебываясь собственной слюной, геройски продолжаю: вот, поплыли салаты - в разных посудинах ставятся они на стол в первую очередь. В хрустальной салатнице «оливье», украшенный ягодками клюквы; рядом, в маленькой стеклянной миске - «чесночный», с сыром и перемолотым грецким орехом; а вот и «красный» салат из бурака с черносливом, орехами, изюмом и яблоками, он подается в глубоких хрустальных тазиках. Закуски. Пошли закуски! Ну, как тут не забежать в комнату и тайком не спереть со стола кусочек маминой буженины, ведь нет равных ей по вкусу и нежности. Фаршированная рыба, которая тает во рту, появляется на двух больших «рыбных» тарелках, как по мановению волшебной палочки. Затем, вызывая бурное слюновыделение у изнывающего в соседней комнате отца, появляются соленья, которые ему употреблять заказано. Соленые огурчики, маленькие, один к одному, присыпанные укропчиком из рассола и украшенные дольками чеснока, маринованные помидорки, яркие, налитые, пузатые, готовые при первом прикосновении взорваться во рту жгучим ароматным соком. Перчики в соусе! Вот они, торжественно доставляются в комнату на фарфоровом подносе и водружаются на свободное место. Нежные, соблазнительные, сладкие как поцелуй восточной красавицы, они растворяются во рту, оставляя на вашем лице сладострастную улыбку и недоумение: “Что это было? А ну-ка дайте-ка мне еще этих ваших перчиков!” Между тем отец поручает мне бар. Я выставляю на стол запотевшую бутылочку водки, молдавский коньячок, конечно же, шампанское... Стоп! Хватит! К чему это издевательство над собой? Достаточно!

Когда стол был накрыт мама с Лёлей, не обращая внимания на возмущения, выгнали отца из спальни, где было большое трюмо, назначили Аню консультантом-стилистом, а Наташу ее ассистентом, и стали приводить себя в порядок. Мужчины сидели уже при параде и, посматривая на стол, рассеянно общались. Толик с отцом обсуждали политику, мы с Саней говорили о музыке.
Но вот, зажглись рампы, начался парад звёзд! В комнату вошла мама, в новом платье, с макияжем, загадочно улыбаясь и соблазнительно мигая охающему Толику, нарочито гордо проходя мимо отца. Следом за мамой появилась Лёля, на ходу одергивая юбку, она прошлась по комнате не хуже Клавы Шифер, бросая жгучие взгляды на отца, а тот цокал языком и бурно восхищался “нашими девчонками”. Следом за королевами в зал вышли принцессы. Наташка выплыла с измененной прической и эффектно подведенными глазами и, конечно, Анна, как к ней обращался отец, красивая, как всегда, ослепительно улыбаясь, вошла в комнату и, сделав под общие восторги несколько грациозных проходок, словно всю жизнь провела на подиуме, приземлилась рядом со мной на стул, как раз напротив любимого ей салата из бурака. Мы наградили женщин заслуженными овациями. Настал момент истины…
Первый кусочек мяса, первая ложечка оливье, первая рюмочка водки! Ради этого стоит жить на свете! А потом, в какое-то мгновение, становится чуточку грустно. Самую большую радость приносит ожидание, начало означает конец. Это как поездка в Венецию, город-сказку, город-мечту: с первого дня тебя не оставляет мысль, что через какое-то время придется отсюда уезжать. Но эта грусть, словно, случайно опавший лист в разгаре лета, на секунду напоминает тебе о неизбежном, а потом растворяется в веселье.
– Юрий Александрыч, колы мы уже с тобой пойдем у баню? – расходился подвыпивший Толик. – С девочками. Ты мне десять лет девочек обещаешь, я все жду, жду. Скоро уже поздно будет!
– Ой, можно подумать! Он пойдет на девочек, пердун старый! – Лёля не всегда воспринимает юмор. – Иди, иди в баню, опозоришься там!
– Толик, я не понял? – смеялся отец. – Ты мне что-то не рассказывал?
– Та кого ты слухаешь? Это ж баба!
– Как там твой Олег поживает? – на другом конце стола Сашка накладывал на свою тарелку горку из салатов, украшая ее сверху ломтиком фаршированной рыбы. – Купил машину?
– Купил, – кусочек холодца под тонким слоем красного хрена на мгновение застыл в воздухе, преломляя свет гирлянд на елке. – А как там Мишка с Виткой?
– Игорь, положи мне красного салата, пожалуйста, – Аня передала мне свою тарелку, не отворачиваясь от Наташи. – Так вот. Оно такое приталенное, с высоким разрезом и длинными рукавами. Очень красивое, темно-синее.
Мама, красивая и веселая, с бокалом красного вина в руке, смеясь, рассказывала:
– Как в анекдоте, точно! Я домой иду через парк, еле-еле, со своей коленкой: боюсь поскользнуться, а передо мной мужчина несет кулечек с десятком яиц. А скользко тогда ужасно было! Потом я задумалась о чем-то, когда слышу: бац! Мужик упал. Подхожу к нему и спрашиваю: “Яйца хоть целы?” А он посмотрел на меня, как-то странно посмотрел, и говорит: “Яйца то целы, а вот руку сломал, кажется!” А потом, смотрю: Боже, Боже! Мужчина с яйцами в кулечке идет себе дальше, как ни в чем не бывало. 
– Вот Юрий Александрыч, так сейчас они к мужикам пристают, ты понял? – хохотал Толик.
– А этому все одно на уме! Маньяк сексуальный! – смеялась Лёля.
– Да, Сашенька, обо мне ты так не заботишься! – со смехом отец полез в карман рубашки и закашлял, давая понять, что просит всеобщего внимания.
– О! о! Рыков стихи будет читать!
Толик не ошибся. Отец достал из кармана лист бумаги и под общий смех прочитал веселое поздравление с Новым Годом. Мы проводили уходящий год.
В перерывах между блюдами объявлялись танцы. Больше всех веселилась мама. Она обожает танцевать и всегда ругает нас с отцом, что мы двигаемся как инвалиды.
– Эх, ну кто так танцует. Ужас, какой-то! Что один, что другой, точно в штаны наложили…
 До нулевой минуты оставались считанные мгновения. На ломанном украинском языке поздравлял молодую независимую страну новый ее президент.
– Шампанское, Игорешка! Открывай шампанское! – суетилась мама.
– Зажигайте бенгальские огни, Юрий Александрыч, зажигайте! – Аня протянула спички моему отцу, которому эта идея не понравилась и он передал спички Сашке.
– Молодежь, давай. Вот, пару петард, держи, вот бенгальские огни!
– Сашка! Поджигай! – веселился Толик. – Пли-и!
– Осторожно, Саша! – забеспокоилась Лёля, – К нам в больницу поступали дети с ожогами вот от таких всяких петард.
– Наташка, помогай, – Саня взялся со всей ответственностью за поручение.
Президент закончил свое поздравление. Забили... нет, не Куранты. Забили другие часы - на Крещатике!
– Десять! Девять! Восемь!
– Игорешка! Быстрей, быстрей!
– Игороня! Давай! Ты это брось, срывать мероприятие!
Оторвался проволочный хвостик на пробке от шампанского, и я старался вывернуть пробку вместе с проволокой. Сашка уже раздавал искрящиеся бенгальские огни.
– Свет! Выключите свет!
– Зажгите свечи!
– Семь! Шесть! Пять!
– Где шампанское?
Пробка сопротивлялась, проскальзывала в потных ладонях.
– Четыре! Три! Два!
Со всей силы я рванул чертову пробку, почувствовал вместе с болью, что она поддалась!
– Оди-и-н!.. Ур-р-р-а!
Шампанское с пеной вырвалось из бутылки. Не разбирая, одним щедрым движением я разлил шампанское в бокалы, с веселым шипением оно переваливалось за края. С горлышка бутылки в бокалы капала кровь.
– С Новым Годом!
– С Новым Счастьем!
– Ур-р-ра! 
– Сашка, петарды!
– Игорешка, что у тебя с рукой? – мама взяла мою руку, которая была вся в крови, – Ух ты! Как это ты?
– Замажь зеленкой! – Лёля вышла из-за стола. – Где у вас зеленка лежит?
– Не надо зеленки! Мы, как на войне! – и мама горящим бенгальским огнем прижгла мне ладонь.
– А-а-а! Ну, ты даешь, мать! – я побежал в ванную, чтобы смыть кровь и облить водой ожог. Следом вышли Аня и Лёля с зеленкой.
– Сдурела, твоя мамаша! – возмущалась тётка. – Покажи. Ну, разве можно так.
Я смеялся, показывая ладонь. Ожог и порез были совсем в разных местах!
– Ну, санитарка, ёма-ём.
Когда мы вернулись, Сашка стоял возле открытой двери на балкон и возился с петардой, которую никак не удавалось поджечь. Но вот фитиль вспыхнул ярким огоньком. Испугавшись от неожиданности, Сашка отстранил ее от себя.
– На балкон, выставь ее на балкон!
– Саша, не направляй ее на меня, убери! Ты что!
С жутким свистом, петарда вырвалась из Сашкиных рук и врезалась в балконные двери, затем упала на пол и стала бешено крутиться, отвратительно свистя и выпуская облако едкого дыма.
– Ну, вояка, бля! Ты шо, в армии не научился бомбы бросать? – Толик смотрел на черные пятна на полу и балконных дверях. – Чуть не подстрелил меня.
– Никаких ракет больше! – Лёля выхватила вторую петарду из рук перепуганного Сани.
– Что я виноват, что у нее фитиль отсырел! – оправдывался он.
– Башка у тебя отсырела! – отчитывал его Толик.
Тем временем раздался шум из соседней комнаты.
– Ну, что тут такого! Один раз и все! – отец пробивался через мамин заслон к балкону. В руках он держал двуствольное ружье. – Сашенька, один залп, и все! 
– Юрка! Ты с ума сошел! – кричала мама. – Тут же милиция кругом!
Мы гурьбой вывалили на балкон.
– Ух, ты! Смотрите, какой идет снег! Ур-р-ра! – закричала Наташка.
Со стороны парка и с площади раздавались веселые крики и взрывы петард. В небо взлетали разноцветные огоньки и взрывались на сверкающие осколки. Напротив нас, через дорогу, в старинном здании, где расположилось Управление Внутренних Дел, светилось единственное окно на третьем этаже. В нем грустила одинокая фигура дежурного офицера.
– Ну что? С Новым Годом! – крикнул отец и разрядил в воздух два заряда, которые эхом унеслись в морозное небо, откуда бесшумно падали крупные снежные хлопья. Фигурка в окне мгновенно исчезла.
– Ур-р-ра!
– Ну, Юрий Александрыч! Во, дает! Молодец! Ур-р-ра!
– С Новым Годом!
– Вот сумасшедший! Ну, Рыков!
Согревая дыханием руки, весело переговариваясь, мы возвратились к столу. Комната заполнилась запахом пороха.
– Фу! Завонял всю квартиру! – возмущалась довольная мама, а потом, загадочно улыбаясь, спросила: – А что же нам принес Дед Мороз под ёлку?
– А шо? Он нам что-то принес? – откровенно удивился Толик.
– Дед Мороз не то, что ты, старый пень! – заметила Лёля.
Дед Мороз не забыл никого! Он успел прилететь на своих волшебных санях и, когда никого не было в комнате, подложил свои подарки под елку. Когда все увлеклись изучением своих празднично обернутых коробочек и свертков, с улицы послышался свист, а затем надрывный крик:
– Рыча-а-а! Ры-ы-ы-ча! Ры-ча!
– Это Костя! – сказал я. – За нами.
– Ры-ча, Ры-ы-ы-ча! Выходи-и! У нас ящик шампа-а-а-нского!
– Ого! Молодцы! – усмехнулся Толик. – Основательно приготовились.
– Давайте я договорюсь с ними встретиться возле Оперного, возле ёлки! Мы посидим немного еще здесь, и все вместе выйдем погуляем.
– Давайте! Давайте! – подхватила Аня. – Смотрите, какая погода! Снежок, морозец! Пойдем?

Ёлка, вся в снегу, нарядная, с горящей на макушке огромной короной, возвышалась над хороводом людей, веселящихся, бросающих друг в друга снежками, пьющих шампанское из горла и танцующих. Повсюду слышались крики, смех, взрыв хлопушек и свист петард. По проспекту, который весь горел разноцветными фонариками, прогуливались шумные компании, веселые семьи с восторженными детьми, солидные пожилые парочки, идущие под ручку, молодые и взрослые. Встречаясь, все поздравляли друг друга, с улыбками радовались снегу, который хрустел и сверкал под ногами. Костю с компанией мы не встретили, но, зато, я повстречал многих своих старых знакомых.

…Негромко играет спокойная мелодия, мамин любимый саксофон Фауста Папетти. За окнами поздняя уже ночь, мы собрались в моей комнате, кто устроился в креслах, кто на ковре, мама сидит на пуфе. На диване дремлет Толик с газетой в руках. Нам не хочется идти спать, потому что утром праздника уже не будет. Еще полный холодильник, еще несколько дней выходных, но праздник будет уже в прошлом. Хороший, добрый праздник. Отец рассказывает, как давным-давно нас затопили соседи, как вода капала нам на голову и обвалилась вся штукатурка над ванной, оголив деревянные столетние перекрытия, рассказывает про ремонт в квартире. Не думаю, что это было  кому-то безумно интересно, но мы сидим, слушаем музыку, и нам немного грустно.
Как бывает грустно увидеть в конце лета полностью пожелтевшее дерево.

Евпатория
октябрь 1998 г.